– Что-то не верится, – беззлобно огрызнулась Изора. – Вылечить ее не смогли. Если бы Анна была моей сестрой или дочкой, я бы сделала все возможное, лишь бы порадовать ее перед смертью.

– Изора, не надо, ты несешь полнейшую чепуху! – одернул ее Жером.

– То есть ты – так же, как мои родители и некоторые другие люди, – считаешь, что я с придурью?

– Нет! Но пойми, маме очень плохо, а ты еще больше ее расстраиваешь!

– Твоя правда, Жером! – рассердилась Онорина, у которой окончательно сдали нервы. – Говорить, что моя бедная девочка скоро умрет, – все равно что втыкать нож в открытую рану! Разве можешь ты, Изора, поставить себя на мое место, понять горе нашей семьи? Анна для тебя – чужой человек. Она тебя любит, спорить не буду, да и ты хорошо к ней относишься, но тебе не дано понять, что чувствуем мы с Жеромом!

– Так оно и есть, мадам Маро. Но скажите честно – вы ведь постараетесь приехать к Анне хотя бы еще раз или два перед Рождеством? И прольете немало слез, сожалея, что оставляете ее на больничной койке, вдали от семьи…

Девушка отвернулась к окну. Пейзажи сменяли друг друга: изгороди, вспаханные поля с красновато-коричневой землей, влажные пастбища, по которым бродят крупные светло-рыжие коровы…

– Надо же быть такое черствой! – перестала плакать Онорина. – Тебя, сынок, остается только пожалеть, что женишься на такой! Я думала, Изора добрее. Ты меня разочаровала, детка. Скажи, я правильно расслышала – ты обвиняешь нас в том, что мы оставляем Анну на произвол судьбы?

– Мама, Изора просто неправильно выбрала слова, – вмешался Жером. – Ты с самого утра поглядываешь на нее исподлобья! Если подумать, в чем-то она права.

Онорина снова зарыдала. На душе было так скверно, что она закрыла глаза, – лишь бы не видеть негодницу, сидящую напротив.

– Простите меня, мадам Маро! Жером прав, я наговорила лишнего, но у меня, правда, появилась хорошая идея! Только не знаю, как правильно ее подать, да и согласитесь ли вы…

– Что ты уже придумала? Говори! – потребовала несчастная мать.

– Касательно Рождества. Я понимаю, что директор компании правил не изменит, да и врачи санатория, конечно же, не позволят перевозить Анну в таком состоянии. Однако в Сен-Жиль-сюр-Ви – на полпути от санатория к вокзалу – я видела дом, который сдается в аренду. До конца декабря еще три недели, так что арендная плата наверняка будет умеренной. Я могу подсобить с деньгами – еще не успела потратить жалованье за октябрь. Тебе, Жером, после войны платят пенсию, но поскольку живешь с родителями, которые тебя кормят, – стало быть, имеются сбережения. Нужно снять этот дом, и вы сможете отпраздновать Рождество всей семьей! Доставить туда Анну будет несложно – нужно только хорошенько ее закутать. И она будет с вами, сможет съесть блинчик и выпить горячего шоколада!

Увлеченные неожиданной идеей, Онорина с Жеромом слушали Изору с открытым ртом. Никому из них и в голову бы не пришло, что праздник можно устроить вдали от родного дома.

– Я, конечно, не член вашей семьи, но могу все организовать, – предложила Изора. – В четверг или пятницу съезжу в Сен-Жиль-сюр-Ви, расспрошу соседей и побеседую с владельцем дома. Нужно будет украсить помещение остролистом и сосновыми ветками. Дрова там есть, я видела: они сложены во дворе под навесом.

Девушка сияющими глазами смотрела на Онорину. Подогреваемая желанием получить одобрение, она была еще красивее, чем обычно – круглые щечки, маленький аккуратный носик, деликатный овал лица и ярко-синие глаза в обрамлении густых и черных загнутых ресниц.

– Кто бы что ни говорил, а голова у тебя на месте, Изора, – вполголоса отметила Онорина. – Что ты на это скажешь, Жером? Наша Анна будет счастлива, совершенно точно! Если Гюстав согласится, я только «за»! Встретить Рождество с нашей крошкой – о такой радости я и не мечтала!

Слепой юноша заметил, как срывается от волнения ее голос.

– Я тоже «за», мамочка. И потом, нам всем будет что вспомнить! Что-то радостное и светлое, ты меня понимаешь. Изора, мне стыдно, но я даже не подумал, что мои деньги могут пригодиться для такого хорошего дела! Мы обязательно должны это устроить – нужно снять дом в Сен-Жиль-сюр-Ви!

Вдохновленная похвалой Изора озвучила мысль, которую оставляла на потом:

– Если как следует попросить, директриса, вероятно, разрешит перевезти Анну в дом перед праздниками и вы, мадам Маро, сможете побыть с ней несколько дней. Когда мама рядом – это счастье. Особенно такая мама, как вы!

Онорина испытала настоящий шок. Если бы слезы и без того не лились ручьем, она обязательно расплакалась бы от этих слов. Намек Изоры был ясен.

– Такая мама, как я… – повторила она, всхлипывая. – Бедная моя девочка, дома тебя не баловали, родители обходились с тобой слишком сурово! Иди я тебя поцелую! И не называй меня мадам Маро – только Онорина! Ты вернула мне надежду: нужно ловить хорошие моменты в жизни, насколько возможно! Но сначала нужно научиться их замечать.

Изора села между Жеромом и его матерью и тут же получила поцелуи в обе щеки. Она и так была счастлива, что маленькая Анна получит свой, такой долгожданный, праздник, но искреннее выражение благодарности удвоило радость.

«Она обязательно доживет до Нового года! Я буду просить об этом Бога, даже если его не существует. А если Он все-таки есть, то обязательно даст отсрочку умирающему ребенку. Анне станет лучше, как только она узнает прекрасную новость, я уверена!»

Рассыпаясь в благодарностях, Онорина с Жеромом попрощались с Изорой перед зданием Отель-де-Мин.

– Мне нужно сбегать к дому Обиньяков! Арман просил передать Женевьеве письмо, – объяснила девушка.

– Ты думаешь, между ними еще может быть что-нибудь? – спросил слепой юноша.

– Боюсь, что нет! Брат категорически отказывается ее видеть. Наверняка именно это он объясняет Женевьеве в письме.

– Сколько горя принесла людям война! – покачала головой Онорина. – Изора, передай родителям, что мы от души сочувствуем. Господи, мне не терпится рассказать мужу о нашей задумке… вернее, о твоей – это ведь твоя идея!

– Теперь она наша, мадам, и у нас все получится! – весело ответила Изора.

Девушка поцеловала Жерома в уголок губ, улыбнулась и убежала. Когда она поравнялась с церковью, уже совсем стемнело. Церковный колокол звонко отсчитал пять ударов, которые были слышны по всему поселку. В Феморо, совсем как в пчелином улье, царило привычное оживление. Углекопы вернулись домой – наступило время вечернего купания в теплой воде и разговоров между супругами. В прохладном воздухе явственно ощущался запах супа. На улицах, в колышущемся свете газовых фонарей, играли дети.

Изора ощущала себя свободной, легкой и радостной. Она увидела огромный Атлантический океан, сумела развеселить Анну и придумала для нее сюрприз, о котором девочка и мечтать не смела.

Придав лицу серьезное выражение, она вошла в парк Обиньяков. Флигель, в котором жила Женевьева, располагался недалеко от ворот, так что скоро она уже стояла у входной двери. Свет в окне не горел, в отличие от господского дома на противоположном конце аллеи. «Женевьева наверняка сейчас там!» – подумала Изора и просунула конверт под дверь.

Исполнив свою миссию, она вышла за пределы усадьбы и пошла вниз по улице, к Отель-де-Мин. Сегодняшний день вернул ей уверенность в себе и надежду на будущее, поэтому она предпочла не приближаться к кварталу От-Террас, чтобы не столкнуться случайно с Тома. Чувства, которые она к нему испытывала, никуда не делись, однако уже не были настолько мучительными. Изора связывала это с возвращением Армана и с тем, что сумела, наконец, принять неизбежное – мужчина, которого она так любит, женился, скоро станет отцом семейства и ей придется смириться.

Словно надеясь, что этот простой ритуал принесет удачу, Изора сунула руку в карман пальто и потерла ракушку, которую несла брату. «Анна так обрадовалась, когда я подарила ей такую же! Красивую, с перламутровым блеском. Но и Арману грех жаловаться, я о нем не забыла!»

Бодрым шагом она спускалась по дороге, ведущей к шато и родительской ферме. Когда последний фонарь остался позади, вокруг девушки сгустились темнота и туман. Но теперь Изора не боялась ничего.

На ферме во владениях графа де Ренье, в то же самое время

Бастьен и Арман Мийе стояли на кухне нос к носу, причем сыну пришлось наклониться, чтобы лучше видеть единственным глазом лицо менее рослого противника.

– Fan de vesse! Ушам своим не верю! – в очередной раз завопил фермер. – Ты на самом деле уходишь из дома?

– На самом деле! Я битый час пытаюсь это растоловать – с той минуты, как вы вернулись от Дювиней пьяный в стельку!

Перепуганная Люсьена, затаившись возле очага, с ужасом наблюдала за ссорой. Она была похожа на зверька, которого врасплох застала гроза – внезапная и непредсказуемая.

– Ну вот, дожили! Родной сын обзывает отца пьяницей! Твои слова – как нож в спину, и ты еще ждешь, чтобы я обрадовался?

– Отец, мне очень жаль. Когда я вернулся сюда, в ваш дом, я действительно собирался жить и работать с вами, но на самом деле пахать землю, сеять и собирать урожай – все это не по мне, и я никогда это не любил.

– Ну да, вот как ты теперь заговорил! Да если бы не твоя Женевьева Мишо, которая заявилась сюда и наобещала с три короба… – Бастьен ударил кулаком по столу.

– Муженек, угомонись наконец, – осмелилась встрять Люсьена. – Я очень огорчена тем, что Арман уезжает, но ведь у них с Женевьевой и до войны были серьезные отношения. И если она до сих пор его любит – что ж, так тому и быть!

Подобное вмешательство в мужской разговор было с ее стороны подвигом. Став женой Бастьена, она никогда ему не перечила, все вопросы в семье всегда решал только супруг. Она терпела несправедливое отношение мужа к Изоре, предпочитая закрывать глаза и уши в моменты, когда дочке приходилось сносить незаслуженные побои. Но сейчас материнское сердце взбунтовалось, настолько ей было жалко сына. Ее мальчик не заслужил такой участи – прожить всю жизнь взаперти, без женской любви.

– Спасибо, мама! – повернулся к ней Арман. – Не беспокойся, ты сможешь приезжать к нам в Люсон, когда захочешь. А вам, отец, не пора ли наконец нанять кого-то себе в помощь – и не поденщика, как вы привыкли, а постоянного работника!

Фермер зарычал и схватил со стола бутылку фруктовой водки. Отхлебнул глоток, вытер рот рукавом.

– Я сам решу, что мне делать, господин горожанин, у тебя спрашивать не стану! Ну и катись в свой Люсон вместе с потаскушкой Женевьевой! Она быстро наставит тебе рога! И правильно сделает: кому охота день и ночь смотреть на изуродованную рожу!

– Замолчи, Бастьен! Это отвратительно! Не говори так о нашем сыне! – заплакала Люсьена.

– А что? Надо быть последним кретином, чтобы не понять: продажная девка Мишо только и мечтает прикарманить его пенсию! – брызгал слюной мужчина. – Ей плевать на нас, лишь бы забрать нашего парня!

– Господи, вы хоть сами понимаете, какую чушь несете? – едва сдерживался Арман. – Сколько можно объяснять? Женевьеве не нужна моя пенсия, она получила в наследство дом и виноградник, который дает приличный доход. И если уж говорить начистоту, отец, мы планировали жить в Люсоне еще до войны, собирались открыть бакалейную лавку.

– Бакалейную лавку? Не смеши меня! Да ты распугаешь всех покупателей своей образиной! – Бастьен не подбирал выражений.

– Если бы вы не были моим отцом, я бы врезал так, что вашу образину не отличили бы от моей! Понятно, почему вы обрадовались, когда я вернулся, – будет кому работать на поле! А счастлив я или нет, вам плевать!

Люсьена тихонько охнула. Стиснув зубы, она в отчаянии уперлась лбом о стену возле очага. Она остерегалась открыто принимать сторону сына, потому что Бастьен вполне мог сорвать зло на ней, хотя прежде с ним такого не случалось. «Господи, за что нам это?» – переживала она.

Перед глазами пролетел весь сегодняшний день: как они кололи свинью у Дювиней, как бедное животное пронзительно кричало. А этот острый запах крови и внутренностей… Около полудня они пообедали прямо в сарае, и Бастьен выпил слишком много вина. Потом снова взялись за работу. Люсьена радовалась возможности поболтать с Жанин Дювинь, своей школьной подругой. «Я рассказала ей про Армана, и Жанин очень сочувствовала, а потом сказала, что это благословение господне – что наш мальчик жив, хотя и вернулся с войны изуродованным. Затем мы поехали домой. Мне пришлось править, иначе двуколка точно бы перевернулась – Бастьен так набрался, что потерял рассудок. Вот несчастье! И надо же было господам графу и графине выехать на автомобиле нам навстречу!» Клотильда де Ренье смерила арендатора строгим взглядом и тут же принялась жаловаться на поведение Изоры. Думать об этом Люсьене было неприятно, а реакция мужа, едва тот узнал о решении Армана уехать, только усугубила положение.