В итоге он решил, что пора разбудить Изору и отвезти ее либо на ферму, либо, если она не захочет видеть родителей, в дом священника. Девер прошел по длинному коридору, но у дверей остановился. Никак не мог заставить себя войти – слишком часто билось сердце. Он вдруг ощутил странную, чуть ли не болезненную слабость.

– Ну и кретин же я! – пробормотал инспектор себе под нос. – Черт знает что со мной творится!

Через мгновение он уже смотрел на спящую Изору. Приглушенный золотой свет маленькой лампы падал на ее молочно-белое личико, подчеркивая элегантные дуги бровей. Деликатные розовые губы по-прежнему хранили капризное, как у обиженного ребенка, выражение, которое так будоражило его.

«Неужели вы все-таки родились под несчастливой звездой, мадемуазель Мийе?» – спросил он себя, с ужасом отмечая следы от ударов. Он отлично знал, что девушке пришлось стерпеть, если на нежном женском личике появились такие отметины. Однажды, еще на заре карьеры, его самого сильно избили в парижских трущобах.

В конце концов он присел возле лампы, как если бы собирался бодрствовать около нее всю ночь. В Девере боролись два чувства – логика и влечение к Изоре. «Я обязан отвезти ее к кюре! На кону – ее репутация, которую нужно сохранить, поскольку осенью девушке предстоит стать учительницей здесь, в Феморо! Но как же славно она спит. И выглядит такой безмятежной! Решено: в четыре я ее разбужу. Главное, чтобы никто из местных зевак не увидел, этого будет достаточно».

Решение показалось приемлемым, и Девер снова погрузился в размышления. Элементы и факты нынешнего расследования перемежались с личными воспоминаниями. Он припомнил визит к мерзкой вдове Виктор, предполагаемой случайной любовнице Бастьена Мийе, и в нос ударил запах разлагающегося трупа совы, прибитого к дверям сарая. В памяти всплыли картинки из детства, проведенного в Париже. Вспомнились игры со сверстниками на наклонных улочках Монмартра… Отец, вот уже десять лет покойный, был по профессии военным, мать, мягкосердечная и ласковая, – домохозяйкой. Как и тысячи других женщин, она всю войну дрожала за своего единственного сына. До сих пор сожалела, что он выбрал такую работу, и писала ему дважды в неделю. «Милая мама, ты бы предпочла, чтобы я остался в Париже, но меня тянуло в провинцию, – думал он. – Я бы хотел уже завтра привезти к тебе Изору Мийе и попросить, чтобы ты ее приютила. Она открыла бы для себя новые грани жизни – радость свободы и все прелести столицы!»

Таков был ход его мыслей, когда в дверь постучали. Прикидывая, кто бы это мог быть, он пошел открывать. На пороге стоял Антуан Сарден.

– Простите, что беспокою, шеф, но у меня закончилось курево. Может, угостите? Никак не могу уснуть. Обычно сигарета помогает, понимаете?

– Нет. Не знал, что табак используют в качестве снотворного, но охотно вас выручу. Стойте на месте, коробка с сигариллами в кармане куртки.

Инспектор слишком поздно заметил, что Сарден вошел в комнату следом за ним. Увидев на диване Изору, молодой полицейский причмокнул. Со своего места он не мог разглядеть, спит девушка или просто прилегла.

– Черт! Вижу, я вам помешал! – стушевался он. – Простите, шеф. А я все не мог понять, откуда вы узнали о пистолете Амброжи! Оказывается, от своей подружки Изоры… Я заметил, как вы на нее смотрели.

Жюстен с недовольным видом протянул коллеге сигариллу и пригласил к выходу, а потом и сам вышел за ним в коридор.

– Никому ни слова, что мадемуазель Мийе была здесь, – сухо распорядился он. – Ваша догадка верна. Она дала показания и, как я полагаю, нуждается в защите, пока Амброжи не арестуют. Вдобавок ко всему ее избил отец. Так что подружка она мне или нет, без присмотра я ее не оставлю. Пусть пока спит.

– Понятно. Инспектор, прошу меня извинить. И спасибо за сигару!

Девер был взбешен. Он не знал в эту зимнюю ночь, что неприятности только начинаются.

В квартале От-Террас, в то же самое время

Сон не шел к Гюставу Маро. Он лежал и смотрел на вертикальную линию, прочерченную на занавесках лучом уличного фонаря – Онорина имела привычку не закрывать плотно на ночь ставни. Пожилой углекоп был расстроен и озабочен. Не успел он вернуться от Станисласа Амброжи, как супруга завела еще один тягостный разговор. Их малышка Анна обречена, и ее скоро не станет. Он упрекал себя в том, что слишком редко навещает дочь, но, правда, часто пишет короткие письма с уверениями, что крепко любит и постоянно думает о ней. Набожный по натуре, он мог бы еще добавить, что регулярно ходит в церковь молиться о ее выздоровлении – каждое воскресенье, вечером, когда там уже никого нет.

Это жестокий удар, хотя, честно сказать, он потерял веру в то, что дочка поправится, много месяцев назад. И вот, оглушив его плохой новостью, жена вдруг с очевидным воодушевлением заговорила о планах на Рождество, и Жером ее поддержал. Речь шла о том, чтобы снять на праздники дом в Сен-Жиль-сюр-Ви. «Странная идея и, конечно, подала ее Изора Мийе – большая оригиналка, у которой в голове одни романы, а в книжках все получается само собой!» – воспротивился он тогда, сам не понимая, почему не задумываясь посчитал план нелепым. Теперь же он пытался разобраться.

«Я заставил Онорину плакать, хотя она и без того несчастна, а Жером сказал, что я – человек ограниченный, неспособный проявить сочувствие к собственному ребенку! – мысленно сокрушался Гюстав. – Если подумать, это не так уж дорого, а учитывая, как малышка обрадуется, я обязан сделать ей такой подарок! Завтра утром скажу жене, что согласен, и, если я хорошо знаю свою Онорину, она уже вечерним поездом отправится в Сен-Жиль-сюр-Ви!»

Гюстав Маро прислушался. По брусчатке стучали лошадиные копыта – этот звук ни с чем не перепутаешь. Кого занесло в От-Террас посреди ночи? Стук прекратился возле их дома. Гюстав поспешно встал, приоткрыл окно и увидел двуколку, с которой соскочила женщина.

– Что еще случилось? – прогремел он. – Не слишком ли поздно для визитов?

– Мсье Маро, вы уж простите, – ответила с улицы Люсьена Мийе, – но я разыскиваю дочку, Изору. Она, конечно же, осталась у вас на ночь.

– Нет, ее у нас нет!

Проснулась Онорина и подошла к мужу.

– Мадам Мийе, я сейчас выйду. – Она отошла от окна и стала надевать шерстяной халат. – Господи, Гюстав, Изора не вернулась домой! С ней наверняка что-то случилось.

Через пять минут все Маро были в сборе – отец растолкал и Жерома, поскольку тот имел право знать о проблемах невесты. Они окружили Люсьену, чье лицо в свете свисавшей с потолка электрической лампы казалось бледным, как простыня.

– Мадам, мы попрощались с Изорой перед Отель-де-Мин, – сообщил Жером. – Она как раз собиралась отнести письмо Женевьеве Мишо. Больше мы ее не видели. Неужели с ней приключилась беда?

– Святые небеса! А я-то надеялась, что она осталась у вас ночевать, – запричитала Люсьена, пристально всматриваясь в слепого юношу, который вот-вот станет ее зятем. – Ее брат – я говорю об Армане – весь извелся от беспокойства. Он возвратился после госпиталя, да только…

– Мы уже знаем, мадам Мийе, – перебила ее Онорина, в свою очередь с любопытством рассматривая посетительницу.

Они с Люсьеной давно не встречались, поскольку та с некоторых пор перестала посещать воскресную службу в церкви и редко покидала пределы графских угодий. «Господи, как она переменилась! – ужаснулась Онорина. – Седые волосы очень ее старят. Но я уверена: если бы сын не заставил, Люсьена ни за что не отправилась бы в поселок разыскивать Изору! Правда, выглядит она озабоченной и расстроенной…»

– Мы с Арманом очень волновались, – продолжала мадам Мийе. – Пришлось даже разбудить Бастьена, а это нелегкое дело. Сначала он бормотал что-то неразборчивое, а потом признался, что вечером прогнал Изору со двора за то, что она поехала с вами на море!

Жером с Онориной не могли не заметить нотку упрека в плаксивом голосе фермерши.

– Не убивайтесь вы раньше времени, – посоветовал женщине Гюстав. – Лично я вижу только один вариант: Изора пошла к Женевьеве Мишо, которая живет в кирпичном флигеле в усадьбе мсье Обиньяка. Сейчас я оденусь и схожу к ней.

– А я пока сварю кофе, – объявила Онорина. – Он придаст вам сил, мадам Мийе.

– Спасибо большое! Вы такие славные… Я мало бываю на людях! Сегодня мы с Бастьеном ездили к Дювиням колоть свинью, и там мой муженек хватил лишку.

Жером поправил повязку, закрывавшую его угасшие глаза. Он места себе не находил, представляя Изору в холодной ночи – одинокую и продрогшую.

– Для начала надо проверить, не у Тома ли она! – вдруг догадался юноша. – Он – первый, к кому она побежала бы за помощью! Мой брат часто ее утешал.

– Теперь Тома женат и вряд ли смог бы ее приютить, – возразила Онорина. – Он, скорее всего, привел бы ее к нам. Хотя проверить надо, все может статься. Пойду постучу в окошко кухни!

Как по тревоге, в доме поднялась суматоха. Тепло одевшись, Гюстав ушел. Жером тоже вышел на улицу, чтобы привязать поводья лошади мадам Мийе к настенному крюку. Что до Онорины, то она своим громким стуком в ставни прервала любовные игры Тома и Йоланты.

– По-моему, это твоя мать, – прошептала молодая полька. – Наверняка что-то случилось. Я же говорила, что слышала стук лошадиных копыт.

Тома, которому пришлось прерваться в самый яркий момент, тихо выругался. Борясь с раздражением, он надел кальсоны и майку, спустился на первый этаж и открыл дверь.

– Мам, уже двенадцатый час! Мы легли спать. – Сын явно не обрадовался визиту матери.

– Извини меня, сынок, но Люсьена Мийе разыскивает свою дочку. По ее словам, отец выгнал Изору из дома, и теперь никто не знает, где она. Жером предположил, что ты мог ее приютить.

– Глупости! После свадьбы я не видел Изору.

В следующее мгновение рядом с ним, кутаясь в одеяло, материализовалась растрепанная Йоланта.

– Снова речь об Изоре! – возмутилась она. – Тома, это могло бы подождать до завтра.

– Изора пропала. Понятно, почему все так переполошились, – невозмутимо ответил он. – Иди ложись, моя хорошая. Мне тоже придется подняться, там моя одежда. Мама, я скоро приду!

Как только молодожены остались наедине, Йоланта дала волю гневу.

– Твоя Изора нарочно это сделала! – заявила она и топнула ногой. – Тома, она на все готова, лишь бы ты тратил на нее свое время! Нам было так хорошо вдвоем в постели… Прошу, не уходи!

– Женушка моя милая, я ненадолго! Если бы Пьер вдруг пропал, ты бы пошла его искать?

– Пйотр – мой настоящий брат, а Изора тебе не сестра!

– Ты слишком ревнуешь, Йоланта. Я не могу не пойти. Но даю тебе слово: если ты будешь спать, когда я вернусь – разбужу и закончу то, что начал.

Так и не добившись желаемого, молодая красавица супруга повернулась к нему спиной, однако Тома успел сорвать поцелуй со щеки. Через минуту он уже входил в соседний дом, где приятно пахло горячим кофе. Люсьена Мийе кивнула в знак приветствия, но тут же отвела глаза.

– Добрый вечер, мадам, хоть час уже и поздний, – поздоровался он, посматривая на гостью без особой доброжелательности.

Разумеется, окрестные жители знали друг друга в лицо, чем дело частенько и ограничивалось. Так, граф и графиня де Ренье десятой дорогой объезжали шахтерский поселок с его жилыми кварталами, но, в то же время, принимали у себя доктора с женой и супружескую чету Обиньяков. Крестьяне, проживающие на землях коммуны, простые фермеры и арендаторы, тоже общались с углекопами очень мало. Другое дело – дети, которые учились в одной школе. Поэтому и родители при встрече тоже вынуждены были здороваться и обмениваться формальными приветствиями.

Тома представлял собой яркий пример такого «выборочного» общения. Он вряд ли узнал бы на улице Люсьену Мийе, хотя прекрасно помнил лица братьев Изоры – Эрнеста и Армана.

– Отец ушел к Обиньякам, – сообщила ему Онорина. – Спросит у Женевьевы Мишо, не у нее ли ночует Изора.

– Хорошо, если бы она оказалась там, – вздохнула Люсьена. – Тогда я забрала бы ее домой.

– Чтобы ваш супруг снова выставил ее за дверь? – нахмурился Жером. – Ну уж нет, если мою невесту разыщут, она придет сюда – в дом, где ей всегда рады!

– Тише, братишка! – одернул юношу Тома. – Изора вольна поступать как хочет. Вы еще даже не обручены. Мама имеет право озвучивать такие приглашения, но не ты.

– Мам, Изора могла бы пожить этот месяц в Сен-Жиль-сюр-Ви! – предложил Жером.

– Господи, да помолчишь ты хоть немного? Ты прекрасно знаешь, что отец не согласен, а Тома вообще еще ничего не знает.

Из дальнейшего разговора Люсьена узнала, что делала и о чем говорила Изора на протяжении минувшего дня. Жестокая участь, уготованная маленькой Анне Маро, не оставила женщину равнодушной, и она сочла нужным высказаться:

– Я вам сочувствую, мадам Маро! Все это очень печально. Болезнь не щадит ни старого ни малого, особенно чахотка. Но мою дочку не слушайте: она кого угодно научит проматывать деньги! Снять на праздники дом возле моря – странная фантазия!