– Нет, инспектор! Говорю же вам, у меня просто кончилось терпение. Я испугалась, что не получу место у Обиньяков и придется возвращаться к родителям.

Как нельзя кстати появилась Женевьева. В волосах посверкивали снежинки, лицо выражало растерянность.

– Доктора Бутена срочно вызвали к рабочему стекольного завода, – сообщила она. – Как только вернется, жена обещала сразу оправить его сюда. Изора, ты очнулась? Как ты себя чувствуешь? Господи, какое счастье! Ты пришла в сознание!

– Прости, Женевьева, мне очень стыдно! От меня одни неприятности!

– Слава богу, ты разговариваешь со мной, смотришь на меня! Представь, как огорчился бы твой брат и другие люди, которые тебя любят!

Изора не ответила. Полицейский стал ощупывать ее шею в тех местах, где веревка оставила красный след и несколько ссадин.

– Что вы делаете? – слабо попыталась сопротивляться девушка.

– Проверяю, в порядке ли трахея и артерии, – объяснил он. – Это было под Верденом. В траншее, где мы сидели, пытался повеситься двадцатилетний парень. Слава богу, выжил, и я отнес его к грузовику Красного Креста. Медбрат показал мне, как проверить, нет ли внутренних повреждений…

– Это вы, инспектор, спасли его? – спросила Женевьева.

– Да, вышло как-то само собой. На фронте у многих возникает желание приблизить конец, чтобы не видеть больше ужасов войны… А парень погиб через несколько дней – убило артиллерийским снарядом. Что ж, думаю, что доктор мадемуазель Мийе не понадобится.

– Никто не должен знать, что я пыталась сотворить такое! – вдруг спохватилась Изора. Короткий рассказ полицейского смутил ее еще больше.

– Я не стала объяснять мадам Бутен, в чем дело, – сказала Женевьева. – Еле сдержалась – мне было очень страшно.

– Завтра утром заеду справиться о вашем здоровье, мадемуазель, – объявил Девер. – Я оставил двигатель автомобиля включенным, но звука что-то не слышно. Наверное, заглох. Изора… простите, мадемуазель Мийе, постарайтесь отдохнуть. Быть может, вам будет проще открыть израненное сердце подруге. А мне даже полезно прогуляться на свежем воздухе.

Он до сих пор был в пальто и шляпе – оставалось лишь откланяться и уйти, что он и сделал. Изора вздохнула с облегчением. Женевьева присела на краешек кровати, взяла ее руки и легонько сжала.

– Почему ты хотела умереть? Никогда не забуду ужасное зрелище – ты с петлей на шее! Благодарение господу, что вовремя одумалась! Это вселяет надежду. Но если бы не инспектор Девер – все было бы кончено, я не успела бы сбегать за помощью.

– Может, и так. Повезло еще, что я сообразила просунуть пальцы под веревку. Извини, из-за меня придется чинить дверь. Женевьева, в отличие от остальных, ты имеешь право знать правду. Тома приходил. Он отрекся от меня – сказал, что больше я ему не друг и не названная сестренка. Я больше ничего для него не значу. Это было жестоко: он кричал, что никогда не простит. Я что угодно могла стерпеть, но только не его холодность!

– Тома Маро? Я не знала, что вы так крепко дружили. Почему он рассердился? Чего он не простит?

– Его жена Йоланта очень ревнует и вечно ко мне придирается. Мы с ней поссорились, и она стала жаловаться на боли в животе. Кажется, она может потерять ребенка.

– Она беременна? Так вот почему они с Тома спешно поженились, – ахнула Женевьева. – Изора, какие глупости! Неужели из-за чьей-то жены ты решила умереть?

За душещипательными разговорами молодая женщина так и не нашла возможности передать Изоре просьбу инспектора Девера. Кроме того, ей показалось, что сейчас лучше не упоминать ни Станисласа Амброжи, ни его пистолет.

– Я же малахольная, родители сто раз говорили!

Растроганная Женевьева ласково обняла девушку.

– Самое главное, что ты жива, и в этом доме тебе ничего не угрожает. На улице – снег, а мы с тобой – в тепле. Посижу с тобой сколько захочешь. Я уверена: никогда нельзя опускать руки, и отказываться от любви – тоже. Впереди весь вечер, так что еще успеем рассказать друг другу все секреты. А сейчас я приготовлю что-нибудь вкусненькое на ужин, откроем бутылку сидра. У меня даже есть пирожные – макаруны. Мадам Обиньяк часто угощает меня сладостями – конфетами, печеньем. Страшно подумать, что мы могли найти тебя уже мертвой! Какой ужас! Не могу забыть. Если бы ты знала, как я испугалась! И надо же было тебе найти веревку, которой я по весне подвязываю ветки жимолости и виноградную лозу!

– Делая скользящую петлю, я по-настоящему хотела умереть. Была уверена, что никто за мной не заплачет.

– Вот уж неправда! Как ты могла такое подумать! Твой брат очень страдал бы – он тебя любит. Я видела, как он целовал твою ракушку, которую я ему передала. А твой жених Жером? А я – будущая невестка? Уже немало! И потом, мать тебя все-таки по-своему любит, и даже отец – я уверена.

– Ну конечно! Это о нем сложили поговорку: «Бьет – значит любит!» – ухмыльнулась девушка.

– Кто знает, может, в поговорке есть своя мудрость.

Женевьева поцеловала Изору в лоб и в обе щеки. Та мягко высвободилась:

– Мы с Жеромом передумали устраивать помолвку, и так даже лучше. Я согласилась с ним встречаться только для того, чтобы сбежать от отца.

– Ты, наверное, предпочла бы Тома? – спросила проницательная Женевьева.

– Наверное, но только потому, что он – мой единственный друг, старший брат, защитник, а не почему-то там еще, – солгала Изора.

– Совсем как ребенок. Ты еще встретишь мужчину, достойного твоей любви. А пока поживешь в этом скромном домике. Интуиция мне подсказывает: мадам Обиньяк обязательно тебя возьмет. Смею также предположить, что ты уже имеешь одного поклонника – я говорю о некоем Жюстене Девере, который вздыхает по твоим синим глазам и готов подолгу стоять на холоде у твоей двери! Если бы он не задержался, то не прибежал бы сразу, как только я закричала.

– Правда?

– Конечно!

Сложно было сдержаться, глядя на комичную гримаску Женевьевы – Изора заливисто засмеялась, отчего порозовели ее щеки, еще хранящие следы пощечин.

Феморо, дом Даниэль Букар, утром четверг 9 декабря 1920 г.

Жюстен Девер испытующе сверлил взглядом Даниэль Букар. Под этим взглядом она чувствовала себя дискомфортно, но заговаривать первой не спешила. Она открыла инспектору дверь, будучи в домашнем халате и тапочках.

– Простите, господин инспектор, но сегодня четверг, и дочки не в школе. Мы встали позже обычного.

Полицейский недовольно покосился на девочек, сидящих возле дровяной печки с ломтями хлеба, намазанными сливочным маслом. Серое жилище, расположенное в самом старом квартале поселка, показалось ему темным и тесным.

– Я бы не хотел, мадам, чтобы при нашем разговоре присутствовали дети, – заявил он официальным тоном.

– Девочки, ступайте в спальню и поиграйте в куклы, – обратилась к дочерям Даниэль Букар. – Маме нужно поговорить с этим господином.

Прикрыв за детьми дверь, она с тревогой уставилась на инспектора.

– Так значит, убийца – Амброжи? Вчера у меня была Северина Мартино – жена Тап-Дюра. Радовалась, что поймали, наконец, преступника. Да и для меня облегчение. Говорила же я Альфреду, чтобы держался от поляков подальше!

– А как насчет фермеров? Особенно одного…

– Что вы такое говорите? Мы не имеем дел с фермерами.

– Мадам Букар, вы ничего не забыли рассказать о прошлом вашего супруга, якобы совершенно безупречном? Не могу же я прибегать к пыткам, чтобы вытрясти из местных жителей нужные сведения! Имена Бастьен и Люсьена Мийе ничего вам не говорят?

Женщина залилась краской и опустила голову. Ее плечи нервно дернулись.

– Вдова Виктор просила попридержать язык, – призналась она.

– Надо же! – иронично заметил Девер. – Значит, вы знали о проделках дорогого Альфреда? Вам известно, что в молодости он собирался жениться на Люсьене Мийе, но вы предпочли об этом умолчать. Почему?

– А зачем ворошить прошлое? Дело давнее. Я и без того настрадалась, что мужа считали бабником. С интрижки с Люсьеной, если верить вдове Виктор, все и началось. Уже после свадьбы Альфред рассказал – правда, не вдаваясь в подробности, – что у него была невеста, горничная из шато, но даже имени ее не называл. Да будет вам известно, Мийе давно бегает к Марселине, так что она в курсе дела.

Борясь с раздражением, полицейский присел на стул.

– Мадам, вы отдаете себе отчет, что, если бы вы сообщили об этом с самого начала, Мийе попал бы под подозрение независимо от того, есть у него алиби или нет? Тем более что оно обеспечено любовницей – человеком заинтересованным. Я просил помочь полиции, и мне показалось, что во время второго визита вы согласились, что убийца должен быть пойман.

– Но это не мог быть Мийе! – досадливо поморщилась вдова бригадира. – Я точно знаю. Зачем наводить на него подозрения?

– Откуда такая уверенность, мадам?

– Марселина Виктор так сказала! По субботам она приносит мне яйца. На следующий день после убийства, когда я рыдала над телом моего Альфреда, она вызвала меня на разговор. Все беспокоилась, что теперь в Феморо приедет полиция. Убеждала, что не следует болтать о прошлом мужа, особенно об истории с Люсьеной, потому что флики могут заподозрить Мийе. Это она называла вас фликами, не я… Еще она поклялась здоровьем сына, который сейчас в колониях, что Бастьен Мийе был с ней, в ее постели, когда Альфреда застрелили.

– Но должен же еще кто-то из местных, помимо вдовы Виктор, знать о том, что Букар с Люсьеной некогда были помолвлены! – предположил Девер.

– В свое время, инспектор, об этом деле, наверное, много говорили. Но потом началась война. А сколько людей умерло от испанки… Те, кто мог рассказать, – родители Альфреда и Люсьены, – давно на кладбище.

– Ясно, – буркнул Девер.

Он напряженно размышлял о том, что Марселина Виктор не пожалела времени – обошла все дома в Феморо и посоветовала молчать тем немногим, кто мог своими сведениями помочь полиции. Явно хотела оградить любовника от подозрений. «А ведь он, казалось бы, ничем не рисковал! Благодаря ей у него крепкое алиби!» – рассуждал он.

– Да и какая теперь разница? Это ведь Амброжи, мерзавец, застрелил моего Альфреда! – На глаза Даниэль Букар навернулись слезы. – Надеюсь, его отправят на гильотину!

– Это мы еще посмотрим, – вздохнул инспектор вставая. – Ставлю вас в известность, мадам: мой заместитель сейчас находится в доме вдовы Виктор. Позже мы сравним ваши показания.

Настроение у него было прескверное, однако, выходя на улицу, он постарался не хлопать дверью.

Шахта Пюи-дю-Сантр, в тот же день, в тот же час

Лежа на боку и отбивая обушком уголь, Тома обливался пóтом. На улице было холодно, зато в забое стояла влажная жара. Молодого углекопа окружали знакомые звуки подземного мира – с одной стороны, успокаивали и в то же время вселяли страх.

То был концерт из повторяющихся ударов, окликов и скрипа, – оглушительный и никогда не затихающий полностью. Отголоски ударов кайлом о стену, поскрипывание колес вагонеток по рельсам, крики «чернолицых»… Временами наступал момент тишины, который быстро обрывался чьим-то возгласом или металлическим скрежетом.

Сквозь шум прорвалось конское ржание, и Тома с ожесточением стиснул зубы, вспомнив о Пьере. Паренек не приступит к обязанностям конюха, пока ему не сделают протез. «Бедный мальчик, наверное, весь извелся из-за того, что отец в тюрьме!»

Имя Станисласа Амброжи было у всех на слуху с самого начала смены. Еще неделю назад он пользовался всеобщим уважением, теперь же стал объектом презрения. Нарастало напряжение между местными «чернолицыми» и поляками, во время войны приехавшими в Феморо на заработки. Простого предположения, что один из них – преступник, оказалось достаточно, чтобы отношения между углекопами заметно охладели. Бригадирам, в чьи обязанности входило поддержание порядка в шахте, приходилось несладко.

Тап-Дюр пожаловался на это Гюставу, который шел в забое следом за сыном. Прикрыв лысую голову каской из вареной кожи, преемник Букара поставил лампу рядом с собой. Первейшей его обязанностью было надзирать за остальными углекопами.

– Не слишком приятная работенка! – сказал он. – Пришлось разнимать Хенрика и Фор-ан-Геля в «зале висельников»! Парни чуть не подрались. Эй, Маро, не хочешь на мое место? Уступлю со скидкой!

– Оставь себе, Мартино! Если судить по прозвищу, ты лучше приспособлен наводить порядок, чем я.

– Старый хитрец, твоя правда – лучше быть простым забойщиком. Хорошо, хоть кто-то от этого выиграл – моя жена! Уж как она радовалась, когда мы перебрались в квартал Ба-де-Суа! Осуществилась ее мечта. Может, устроим перерыв? А то живот свело от голода.

Тома был рад хоть на время прерваться. Он приподнялся, опираясь на локоть, и сел по-турецки, скрестив ноги.

– Сегодня душа не лежит к работе, – признался он.