В четверть третьего ушел, точнее, был выпровожен последний гость. Агнес смертельно устала, она была изрядно пьяна и очень довольна. Их праздник удался на славу, но она просто валилась с ног. Кроме нее в ресторане оставались только Калле и Пернилла, остальные уже ушли, кто – домой, кто – продолжить веселье в другом месте. Луссан перед уходом обняла подругу, но Агнес так и не поняла, одна она уходит или вместе с Паоло и другими гостями, решившими праздновать дальше. Ничего страшного, завтра она, как обычно, получит полный отчет.

Калле широко зевнул.

– Давайте оставим все как есть. Завтра я сам всем этим займусь. – Он обвел рукой зал, который явно требовал серьезной уборки: залитые вином скатерти, переполненные пепельницы, упавшие на пол куски, оплывшие свечи.

– Спасибо за все, что вы сегодня сделали. Со вторника начинаем работать по-настоящему.

Агнес дошла до станции метро «Слуссен» и, прождав всего четыре минуты, села в поезд на Норсборг. Двери вагона уже закрывались, когда на лестнице в конце вестибюля показались две фигуры. Добежать они не успели, поезд тронулся. К счастью для Агнес. Потому что это были Тобиас и его «реальные буфера».

* * *

Она проснулась с жуткой головной болью. Как будто у нее в черепной коробке истошно орала кошка, которую кто-то безжалостно таскал за хвост. Ей приснился кошмарный сон про уличного музыканта в Старом городе. Музыканта самого низкого пошиба, из тех, что заунывно тянут набившие оскомину шлягеры, подыгрывая себе на расстроенной гитаре. Ее и двух каких-то немецких туристов привязали к водосточной трубе прямо напротив музыканта. Как и почему это случилось, она не помнила.

Спросонья Агнес не сразу поняла, что происходит. Она больше не спит, во рту пересохло, голова раскалывается… Это все объяснимо. Но было что-то еще. Музыка из ее сна. Она по-прежнему звучала. Агнес поморгала, натянула одеяло на голову, но музыка не исчезла. Наоборот, невидимый певец заголосил с новой силой: «Knock, knock, knocking on heaven’s door…»

Агнес села в кровати. Кровь стучала в висках. Это был не сон. И не уличный музыкант, случайно остановившийся у нее под окном со своей акустической гитарой. Это был Боб Дилан. Собственной персоной. На максимальной, невыносимой громкости. Звук проникал в квартиру с лестничной площадки, через вентиляцию, по трубам отопления. Агнес посмотрела на часы. Одиннадцатый час, но ведь сегодня воскресенье, к тому же она добралась до дома лишь в половине четвертого. Ей хотелось спать, а не слушать блеянье мерзкого барда.

Она подняла валявшийся на полу халат. От резкого наклона в голове застучало еще сильнее. Когда же кончится это безобразие?! В прихожей Агнес сунула ноги в кроссовки, примяв пятки, – получились шлепанцы. Она часто так делала, например, когда спускалась в подвал в прачечную. Это были ее «спортивные шлепанцы» или стоптанные кроссовки – по ситуации.

Когда Агнес открыла дверь на лестницу, на нее будто пахнуло затхлым запахом шестидесятых. Боб Дилан. Понять, откуда несется музыка, было нетрудно. Агнес спустилась на один этаж и постучала в квартиру Давида Куммеля. Потом еще раз. Сильнее. Наконец дверь открылась, и перед ней появился Куммель в криво застегнутой рубашке и все тех же банных шлепанцах, из которых торчали волосатые пальцы. Хорошо, хоть на этот раз без ушанки.

Агнес молчала, сердито глядя на соседа. Он вопросительно смотрел на нее.

– Вам не кажется, что можно сделать музыку немного тише? – спросила она нарочито громко, чтобы он понял: при таком шуме даже нормально разговаривать невозможно.

Давид поморгал, словно только сейчас заметил, что у него играет музыка.

– А что, слишком громко? Подождите. – Он исчез в глубине квартиры, и через несколько секунд музыка смолкла. Давид снова возник в дверях. – Извините, я не нарочно, я не думал, что могу кому-нибудь помешать в такое время. Я был занят работой и… – Он сбился и замолчал.

– Вам не приходило в голову, что некоторые работают ночью и утром отсыпаются?

Он покраснел.

– Извините, об этом я не подумал. Мне действительно очень жаль. Больше такого не повторится.

– Ладно. – Агнес собралась уходить.

Но тут лицо Давида вдруг просияло.

– Послушайте, а может, зайдете? Раз уж вы все равно проснулись. Я сделаю кофе. Как в той рекламе – «нежданный гость…» или как там говорится?

Агнес посмотрела на свой халат, «спортивные шлепанцы» со стоптанными задниками, ощутила гадкий привкус во рту.

– Спасибо, но лучше как-нибудь в другой раз.


После обеда позвонила Луссан. Чувствовалось, что она тоже не в лучшей форме.

– Во сколько ты вернулась? – спросила Агнес.

– Не знаю. Поздно.

– А что ты делала? Или вы делали?

Луссан не поддалась на провокацию:

– Зашли в какое-то ужасное заведение на Кунгсгатан. Не помню, как называется. Во всяком случае, там есть караоке. И я исполнила «It’s raining men», но, по-моему, не слишком удачно.

– И что? Как Паоло?

Луссан вздохнула:

– Чмокнул в щечку, пожелав спокойной ночи. И посадил меня в такси.

– И все?

– Ты на меня не сердишься?

– Сержусь? За что?

– Ну, может, я влезла в ваши отношения…

– Перестань, я же сказала, он меня не интересует.

– Точно?

– Точно, – ответила Агнес, хоть и не была уверена, что говорит правду. – Что ж ты не пригласила его к себе?

– Я пыталась. Он не захотел.

– Надо же!

– Да, ужасно. Но мне не привыкать. Женщина, готовая брать инициативу на себя, должна быть толстокожей. Послушать мужиков, так им только и нужно, чтоб женщина проявляла побольше инициативы, а стоит тебе начать, как они становятся импотентами.

– Думаешь, это и к Паоло относится? – Насколько Агнес помнила, с потенцией у него все в порядке. Но, с другой стороны, в тот вечер инициативу проявил скорее он.

– Не знаю. Он сказал, я перебрала.

– А разве он был неправ?

– Наверное, прав. – Луссан засмеялась, как всегда, когда речь заходила о чем-то серьезном. – А как ты?

– Я тоже. Тоже прилично набралась.

– Приятно слышать, что не я одна. Ты взяла такси?

– Нет, на метро доехала. – Агнес замолчала. В памяти всплыла картина: парень и девушка, смеясь и держась за руки, сбегают по лестнице. Она готовила себя к этому, представляла Тобиаса с его новой пассией, но в действительности все оказалось страшнее. Намного страшнее. Неужели она никогда не научится думать о нем без боли в сердце?

Луссан продолжала говорить:

– Праздник вышел замечательный. И ресторан очень красивый. Уверена, у вас все будет по высшему классу.

Агнес была рада сменить тему:

– Надеюсь. Это очень важно для Калле. И для меня тоже. Боюсь, еще одной неудачи моя карьера и мое финансовое положение не выдержат.

– Все будет в порядке. Не волнуйся.

«Не волнуйся». А разве она волнуется? Возможно. А может, и нет. Несмотря на две таблетки аспирина, которые она запила крепким кофе, ей было трудно рассуждать логически. И вообще думать. Обо всем, кроме еды. Пришлось закончить разговор с Луссан. Агнес было невмоготу, ей ужасно хотелось чего-нибудь съесть. Чего-нибудь жирного и неполезного. Она точно знала, чего ей сейчас хочется, и с шалфеем или лимонами это не имело ничего общего.

* * *

До официального открытия оставался один день. Агнес поймала себя на том, что бесцельно ходит взад-вперед по комнате. Три раза она включала телевизор и начинала щелкать кнопками пульта: «Магазин на диване», канал «Холлмарк», повтор какого-то документального сериала, таблица… Несколько минут она пыталась сосредоточиться на очередной серии «Домика в прериях». Крошка Лаура со слезами на глазах смотрит на отца, отец со слезами на глазах смотрит на жену, жена со слезами на глазах смотрит на вытоптанное поле репы. Кто-то решил навредить семье Инголс. Кто именно, Агнес выяснять не стала.

День только начался, и нужно было придумать, чем себя занять, чтобы как-то скоротать время. В ресторан ей идти незачем, она уже обсудила это с Калле. Сегодня там никого не будет, только Калле, возможно, заглянет ненадолго ближе к вечеру, но Агнес он велел отдыхать. Чтобы во вторник прийти на работу со свежими силами и свежей головой.

Агнес взяла телефон и набрала номер родителей. Да, они дома и, конечно, будут рады ее видеть. Агнес оделась и отправилась на Центральный вокзал. По будним дням поезд ходит раз в два часа, ближайший – в 12.26.

Народу в поезде было мало, и Агнес досталось место возле окна. Мимо проносился типичный сёдерманландский пейзаж: глинистые поля, деревья, тянущие к небу голые ветви. Под безжалостным ярким весенним солнцем обнаженная земля выглядела бледной и истощенной, словно человек, возвращающийся к жизни после тяжелой болезни.

Поезд промчался мимо пустой платформы не останавливаясь. Еще недавно здесь были станция и уютный городок с цветочной лавкой, хозяйственным магазином, аптекой… Сейчас ничего этого не осталось. Жители ездят на работу в Стокгольм и делают покупки в больших супермаркетах, а молодежь, вместо того чтобы помочь обреченному на смерть городку выжить, разъехалась, предпочла искать счастья в других местах. Может, через несколько лет и Лэннинге будет таким же.

Конечно, Агнес радовало, что родители не слишком переживают по поводу своего увольнения, они, судя по всему, даже не считали себя безработными, но ее брала злость, когда она думала о Лэннинге. Какая-то американская компания вдруг решила прикончить целый город! Ведь на самом деле именно это они и сделали. Не только лишили работы почти четыреста человек, но и обрекли на вымирание город. Ее родной город.

Поезд остановился на одной станции, потом на другой. На третьей Агнес вышла. Автобуса, на котором можно доехать до Сниккарвэген, надо было ждать еще сорок минут, и она решила, что пешком доберется быстрее, к тому же не придется мерзнуть на остановке в тонкой курточке. В это время года солнце хоть и светит, но не очень греет. Тем не менее Агнес уже убрала до следующей зимы свое шерстяное пальто – хватит ходить в сером, уж лучше она немножко померзнет.

Широким шагом она двинулась вперед. От долгого сидения в поезде ноги затекли, и, честно говоря, она еще не совсем оправилась от похмелья, хотя прошло уже больше суток. С каждым годом ей становилось все труднее приходить в норму после обильных возлияний. Надо сказать, в этот раз она сделала все, что могла. Съела в кафе на Хэгерстенсвэген заведомо вредный гамбургер с картошкой – жир, соль и углеводы в непомерных количествах. Взяла в видеопрокате «Торжество»[12] – наверное, хороший фильм, раз все о нем говорят. На всякий случай прихватила еще один. Посмотрев «Торжество» пятнадцать минут, она не выдержала и поставила вторую кассету, «Гладиатора». Ее она досмотрела до конца.

Солнце светило в лицо. Агнес шагала вдоль шоссе по дорожке для велосипедистов. Машин не было, и она то и дело зажмуривалась и шла с закрытыми глазами – иногда метров десять. Сквозь веки проникал красноватый свет. Воздух был свежим, по крайней мере по сравнению со Стокгольмом. Она думала о работе, о ресторане. Как же ей хотелось, чтобы все у них получилось. Потом на память пришел Тобиас. Боль в сердце не утихла, но стала менее острой. Агнес научилась с ней справляться. Конечно, она скучала по нему, но в то же время понимала, что Луссан и все остальные правы: Тобиас вел себя по отношению к ней не слишком порядочно. Эта потаскушка Ида была не первой, он и раньше ходил налево. Один раз. По меньшей мере.

К тому времени они были вместе уже около года. Рекордный срок для Тобиаса. И он, по его собственным словам, испугался. И сделал глупость. Потом раскаивался, клялся, что это не повторится. Ей было больно, и все-таки она его простила. Конечно, она могла проявить твердость, но кому от этого стало бы лучше? А вдруг в следующий раз виновной окажется она? Мадде, Луссан, Камилла – все, кому она излагала свою теорию, только смеялись. Чтобы Агнес Эдин могла изменить своему парню – в такое было трудно поверить.

Но одно дело – понемногу, миллиметр за миллиметром, преодолевать тоску по Тобиасу, и совсем другое – идти дальше. Не бросаться в отчаянии кому-то на шею, пытаясь доказать свою независимость, а снова влюбиться. В кого-то другого. Сама мысль казалась Агнес абсурдной. Когда она встретила Тобиаса, любовь к нему заполнила все ее сердце. Теперь эта любовь постепенно таяла, но и ее сердце тоже сжалось от постоянной боли. В нем просто не найдется места для новой любви, в ее маленьком-маленьком сердце. От этих мыслей Агнес стало грустно.

Остаток пути до родительского дома она прошла с открытыми глазами.

Отца она застала за компьютером. Родители оборудовали себе кабинет в полуподвале, в бывшей гостиной, убрав оттуда барную стойку из мореной сосны, которая еще с семидесятых, с тех пор как Свен собственноручно ее установил, была гордостью семьи. Баром, правда, никогда не пользовались. На картинке в рекламной брошюре все выглядело очень красиво: соседи собрались возле стойки, держа в руках высокие стаканы с пенящимся пивом, а хозяин, с кустистыми бакенбардами и в рубашке с расстегнутым воротом, исполняет обязанности бармена и с улыбкой наливает вино женщине, судя по всему не своей законной супруге. Эта барная стойка была в их семье единственной вещью, приобретенной ради престижа. Но, вопреки брошюре, она так и не стала местом проведения праздников. Возможно, потому, что у всех соседей были такие же. А может, потому, что носить баварское пиво из холодильника на кухне вниз и пить его, восседая на высоком табурете, было не очень удобно. Непривычно и совсем не празднично.