Тем вечером я выбрала для работы угол на пересечении Парадайз-стрит и Кебл-стрит, здесь мне часто сопутствовала удача. На всех близлежащих церквях — Святого Георгия, Святого Петра и Святого Томаса — вразнобой ударили колокола, отбивая десять часов вечера, а работа у меня все не клеилась. Я обслужила только троих. По вечерам приток клиентов часто начинался только после одиннадцати, когда улицы наводняли одинокие джентльмены, возвращающиеся из театров, концертных и бальных залов. Но поскольку сегодня был праздник, большинство мужчин с раскрасневшимися от ночного воздуха и рома лицами спешили домой, чтобы провести вечер, наблюдая за фейерверками вместе со своими детьми. Было очень холодно. Этим вечером небо сделалось свинцовым, а в воздухе запахло снегом. На город опустился густой туман. На соседнем углу виднелось оранжевое зарево от горящей бочки со смолой, зажженной бездомными пьяницами. Матовые шары уличных фонарей тускло светились в тумане.

Через несколько минут, после того как стихло эхо последнего удара колокола, за моей спиной послышался цокот лошадиных копыт. Я обернулась, и меня на мгновение ослепили яркие фонари, раскачивающиеся по обеим сторонам экипажа. Это была красивая крытая повозка, запряженная парой нетерпеливо гарцующих лошадей. Я видела ее и раньше, но ее пассажира — никогда. Экипаж начал появляться здесь с прошлой недели и одной из девушек — Малышке Еве — довелось побывать внутри.

Пару дней назад она прошептала мне, что лучше бы ей туда вообще не садиться.

— Поверь мне, я сильно об этом пожалела. Это самый худший из клиентов и очень жестокий, — призналась она мне. — Он предпочитает засовывать свой член либо чуть ли не в самую глотку, либо в задницу и при этом вовсю распускает руки. Он избил не только меня, я слышала жалобы и от других девушек. Посмотри, что он мне сделал. — Малышка Ева сдвинула шляпку, чтобы показать мне красное опухшее ухо с сочащимся сукровицей струпом возле мочки. — Чуть совсем не оторвал. Он хорошо платит, но лучше тебе держаться от него подальше. Это настоящий головорез. И кто знает, Линни, может, это именно он убил всех тех девушек?

— Ты слишком много фантазируешь, Ева. Убийца не станет возвращаться на место преступления. Он побоится, что его поймают. Кроме того, ты ведь здесь, а не на кладбище?

Но Ева не улыбнулась мне в ответ, а снова спрятала пострадавшее ухо под шляпку.

Экипаж остановился, занавеска отодвинулась в сторону, и я увидела обычного мужчину средних лет, смотревшего на меня. У него была выступающая вперед челюсть и морщины вокруг глаз и рта, но ничего такого угрожающего в нем я не заметила. Хотя я и знала, что внешность зачастую обманчива, но привыкла доверять своей интуиции, и она обычно меня не подводила. Однако, памятуя об ухе Малышки Евы, я не двинулась с места.

— Добрый вечер, дорогая, — сказал мужчина. — Тебе не холодно стоять там на таком ветру?

Шотландец. Обычно они шумно ведут себя во время акта — стонут и рычат, но их мерный говор всегда напоминал мне о матери, и поэтому я питала к ним определенную слабость.

— Немного, — ответила я.

Он оглядел меня с головы до ног, обратив особое внимание на шрам. Взгляд шотландца задержался на нем. Казалось, он ласкал глазами уродливый рубец.

— Тогда, может, ты проедешься со мной немного? Выпей глоток, это тебя согреет. — Мужчина показал мне серебряную фляжку. Увидев, что я стою на прежнем месте, он сам приложился к ней, затем завернул пробку.

— Я хорошо заплачу, — сказал он. — Я дам тебе соверен.

— Соверен? — повторила я. Это было в три раза больше, чем я надеялась отложить в следующем месяце. — Я правильно вас поняла? Вы действительно сказали «соверен»?

— Действительно, — ответил шотландец, улыбаясь.

У него были очень желтые зубы. Кони били тяжелыми копытами и размахивали хвостами, словно взбивали туман. Один из них раздраженно мотнул головой, натягивая поводья: ему не нравилось стоять на месте.

— Извините, сэр, но, прежде чем я сяду к вам, я должна увидеть деньги. — Я ожидала, что он тут же уедет: джентльмены в красивых экипажах не любят доказывать свою состоятельность кому бы то ни было, а особенно уличной девке с Парадайз-стрит.

Но выражение лица незнакомца не изменилось. В следующий момент он показал мне золотую монету, блеснувшую в свете фонаря.

— Вот, — сказал он.

Мне не нравилась его улыбка. Но целый фунт! После сегодняшней ночи я смогла бы вообще не работать и поискать корабль, который отплывает в Америку раньше остальных. И это значило бы, что нам с крошкой Фрэнсис не придется ни о чем беспокоиться, пока я не найду приличную работу. К черту Малышку Еву и ее предостережения!

«Это очень удачная сделка, — сказала я себе, — и я не могу ее упустить».

— Хорошо, сэр, — ответила я, подойдя к экипажу. Мужчина открыл мне дверцу, я забралась внутрь и села напротив него, прикрыв колени юбкой и скрестив ноги в тяжелых ботинках.

— Боюсь, зима уже не за горами, — произнесла я самым светским тоном.

Мужчина вынул фляжку, засунул монету в карман вельветового пиджака и похлопал по нему рукой.

— Это немного подождет, — сказал он. — А как тебя зовут?

Он прикрыл свои колени шотландским клетчатым пледом.

— Линни, — ответила я. — И я не пью спиртного, сэр.

Мужчина рассмеялся, вздрагивая всем телом.

— Ну, значит, мне попалась редкая птичка, не находишь?

Он снова присосался к фляге и пил до тех пор, пока не осушил ее до дна. Затем он встряхнул флягу и бросил ее на пол.

Фляга упала мне на ноги, и я взглянула на нее. Она была серебряная, с инициалами, но в экипаже было слишком темно, чтобы их разобрать.

Мы ехали довольно долго. Я не видела, куда мы направляемся, так как шторки были задернуты, но подозревала, что кучер просто кружит по улицам и, когда этот тип со мной закончит, меня высадят там, где подобрали. Даже в полумраке внутри экипажа было видно, как блестят глаза шотландца. Он не сводил с меня взгляда. Сначала я попыталась завязать беседу, но ему было неинтересно со мной разговаривать. Наконец он сказал, чтобы я села рядом с ним. Я выполнила его требование, и он сразу же начал гладить мой шрам указательным пальцем, затем наклонил голову и принялся лизать и покусывать стянутую кожу на рубце. Я стиснула зубы: мне приходилось заниматься всякого рода непристойностями, но почему-то его действия вызывали особое отвращение, возможно потому, что никто никогда раньше не прикасался ко мне в этом месте. Я считала шрам единственной частью своего тела, которая оставалась чистой, которая никогда не использовалась для удовлетворения мужчин.

Когда я поняла, что больше этого не вынесу, то попыталась отстраниться от него. К счастью, мужчина поднял голову, но сразу же сбросил с колен плед и одной рукой заставил меня опуститься на колени перед ним, одновременно расстегивая другой пуговицы на брюках.

Все еще исполненная гадливости из-за того, что грудь у меня мокрая и скользкая от его слюны, я испытала новый приступ отвращения, почувствовав мерзкий запах, когда его «хозяйство» в полной боевой готовности выскочило из штанов. Мужчина схватил меня за голову обеими руками и наклонил лицом к своему паху.

Я боролась, пытаясь вырваться, чтобы спросить, не желает ли он удовлетворить себя каким-нибудь другим способом, я могла многое ему предложить, но, прежде чем я успела заговорить, он закатил мне такую пощечину, что в ушах у меня зазвенело.

Я знала, что должна делать все, как он желает, и без промедления, если не хочу, чтобы меня избили, но за первым ударом незамедлительно последовал второй, еще более сильный. Шотландец попытался встать в раскачивающемся экипаже, и его шерстяные брюки сползли до щиколоток. Он возвышался надо мной, снова занося руку для удара, в то время как я пыталась прийти в себя после предыдущего.

Сейчас шотландец вел свою собственную игру, которая была прекрасно известна всем работающим на улице девушкам: он не мог получить удовлетворение, не причинив предварительно боли и унижения.

— Сэр, пожалуйста! — взмолилась я. — Дайте мне шанс…

Но он снова меня ударил, и я упала на бок, закрываясь руками. Я случайно нажала на ручку дверцы. Дверь открылась, и я свесилась из повозки, все еще держась за ручку, а затем выпала на улицу, ударившись лицом о брусчатку.

От удара у меня перехватило дыхание. Я лежала посреди толпы гуляющих людей и открывала и закрывала рот, пытаясь вдохнуть. Вокруг было так много сапог, конские копыта и колеса повозок ступали и проезжали совсем рядом с моей головой. Я испугалась, что меня сейчас раздавят.

В следующий момент я почувствовала, как чьи-то руки подхватили меня под мышки и оттащили в безопасное место, поближе к домам. Мне на помощь пришла женщина с маленьким мальчиком.

— Вы в порядке, мисс? — спросила она, и я кивнула, все еще пытаясь разогнуться и сделать вдох.

— Мы видели, — сказал мальчик, — как вы вылетели из повозки.

Я подняла голову и взглянула на оживленную улицу. Экипаж бесследно исчез. Я приложила руку к груди: мое сердце учащенно билось.

— С вами все в порядке? — снова спросила женщина, и я поблагодарила ее за помощь. Она была уже в возрасте, и ее кожа была сильно изрезана морщинами. Из-за отсутствия нижних зубов ее лицо имело странное выражение. Под вылинявшей красной шляпкой виднелись седые волосы, с тем желтоватым оттенком, какой бывает у бывших блондинок, но брови, напротив, сохранили густоту и темный цвет.

Я огляделась по сторонам. Место было незнакомое.

— Где я? — спросила я у женщины.

— Вы сейчас на Ричмондс-роуд, мисс, — ответила она.

Я приуныла. Экипаж вовсе не ездил кругами. Мы отъехали довольно далеко от центра Ливерпуля.

Женщина протянула ко мне руку и отряхнула мой рукав.

— У вас нет при себе сумочки, моя милая? И даже теплой шали?

Я проклинала себя за глупость. Я не только получила взбучку и осталась без соверена — если, конечно, шотландец собирался мне его отдать, — вдобавок я потеряла свою шаль, а на юбке виднелись черные следы от грязных сапог. Моя рука машинально потянулась к поясу. Он оставался таким же успокаивающе тяжелым.

Женщина стояла и смотрела на меня.

— Нет. Полагаю, я их потеряла. — Я не знала, как объяснить ей то, что со мной приключилось. Темные глаза женщины лучились добротой. Казалось, она вот-вот заплачет от жалости ко мне, хотя мы с ней даже не были знакомы.

— Такая милая молоденькая бедняжка, — сказала она, словно прочитав мои мысли. — И с тобой так грубо обошлись.

Ее глаза наполнились слезами.

— Я сама потеряла дочку и знаю, какой жестокой может оказаться жизнь по отношению к юной леди.

Нас толкали люди в шумной толпе.

— Нехорошо, когда с такими славными девушками, как ты, ведут себя подобным образом, — сказала женщина, повышая голос, чтобы перекричать крики толпы и отдаленные раскаты фейерверков. — Тебе необходимо где-нибудь посидеть и выпить кружечку эля, чтобы успокоить нервы. — Она взглянула на мальчика. — Если бы у нас было хоть немного денег, мы бы купили тебе выпить.

Мальчик облизнул губы.

— Я хочу пить, Ма, — протянул он. На вид ему было пять или шесть лет, и я удивилась, что он назвал женщину «Ма»: она казалась слишком старой, чтобы приходиться ему матерью.

— Я знаю, сынок, но у нас сейчас туго с деньгами. Тебе ведь известно, что у мамы нет и пенни.

Я понимала, что она произнесла это нарочно и что мальчик заговорил, словно по сигналу, но я испытывала к этой женщине благодарность, ведь она помогла мне, в то время как большинство людей прошли бы мимо, не обращая на меня никакого внимания.

— Позвольте мне угостить напитками вас и вашего сына, — сказала я. — Я хочу отблагодарить вас за проявленную заботу.

Женщина положила руку на голову мальчика. Его черные волосы были длинными и тусклыми от грязи, а длинные темные ресницы слиплись. На маленьком личике выделялись голубые глаза, которые казались огромными. У мальчика были тонкие черты лица. Парнишку можно было бы назвать настоящим красавчиком, не будь он таким грязным.

— Нам следовало бы отказаться, но мой малыш сегодня так много прошел и очень устал… Мы собирались посмотреть на фейерверк в парке… Теплая вода с ячменным сахаром взбодрила бы его. Но вы потеряли свою сумочку. Если у вас нет при себе денег… — Она не окончила предложение.

— У меня есть при себе немного монет, — ответила я.

Женщина кивнула.

— Тут неподалеку очень хорошая таверна, всего в нескольких шагах отсюда, если вы не возражаете.