Я не нашла слов, чтобы возразить.

— Я был так увлечен собственными чувствами, Линни, что даже не принял во внимание твои. Прости меня.

Он развернулся и зашагал в сторону густой рощи, что росла рядом с пыльной дорогой. Достоинство, с которым он держал голову, не могло не вызывать восхищения.

Шейкер вернулся домой уже после того, как мы с его матерью легли спать. Я не могла заснуть и беспокоилась, что он сейчас бродит где-то в темноте, пока не услышала наконец его шаги на лестнице. Он ступал медленно и тяжело и остановился на лестничной площадке. Я затаила дыхание, думая, что Шейкер вот-вот откроет дверь, и не зная, каких слов и поступков сейчас от него можно ожидать. Но тут тихо скрипнула, открываясь, и захлопнулась дверь в его собственную комнату, и больше не раздалось ни звука.

На следующий день Шейкер не пошел вместе со мной на работу. Его мать спустилась вниз и сказала, что Шейкер просил меня передать мистеру Эббингтону, что он простудился.

— Раньше он никогда не пропускал ни одного рабочего дня. Никогда.

Беспокойство за сына придало лицу миссис Смолпис более человечное выражение, чем обычно. Я словно на миг увидела эту женщину такой, какой она была когда-то.

— Мне подняться к нему, вдруг ему что-нибудь понадобится? — спросила я, вставая из-за стола.

— Нет. Он просил, чтобы его не беспокоили, — ответила миссис Смолпис, и я снова опустилась на стул и отодвинула стоящую передо мной тарелку — мне вдруг стало трудно глотать.

Рабочий день прошел в беспокойстве за Шейкера, но когда я вернулась на Уайтфилд-лейн и вышла из экипажа, то увидела, что он ждет меня на улице. Сердце учащенно забилось от облегчения. Небо было низким и серым. Недавно прошел дождь, и теперь с крыш ритмично срывались тяжелые капли.

— Ты уже лучше себя чувствуешь? — спросила я, хотя, конечно, знала, что его недомогание никак не связано с физическим состоянием.

— Пойдем со мной, — сказал Шейкер и взял меня под руку с решительностью, которая раньше была ему не свойственна.

Он был бледен, но уверенно завел меня в расположенную неподалеку закусочную, в углу которой стояло несколько столиков. Это место оказалось чистым — пол просто сверкал, а вся медная утварь была начищена до блеска, — но практически безлюдным. Мы заказали чай и ореховый пирог.

— За последние двадцать четыре часа у меня было время все обдумать, — начал Шейкер, как только мы сели за стол. — Я хочу извиниться за то, как вел себя вчера. Мне очень стыдно за себя.

Я на миг закрыла глаза, пытаясь взять себя в руки.

— Пожалуйста, Шейкер… Стыдно должно быть не тебе, а мне. Мне так жаль. Я просто… ничего не чувствую и не думаю, что способна когда-нибудь испытать какие-либо чувства. Наверное, я вообще никогда не смогу полюбить мужчину.

Я попыталась собраться с мыслями, чтобы описать то, что творится в моей душе, но не смогла подобрать слова.

— Линни, люди редко женятся по любви. Они вступают в брак, чтобы не быть одинокими, ради финансового благополучия, ради уверенности в завтрашнем дне. Это своего рода сделка. Я не уверен, что все они придают большое значение любви.

Я ждала, что Шейкер еще что-нибудь скажет, но его губы сомкнулись в тонкую линию. Стало тихо, лишь из-за занавешенного прохода в кухню доносился тихий стук деревянной ложки, которой что-то взбивали в миске.

— Я поеду в Индию, Шейкер, — тихо произнесла я. — Думаю, что я действительно люблю тебя. Но не так, как жена любит мужа. И я также думаю, что если бы я была способна полюбить мужчину, то этим мужчиной стал бы ты.

Он сглотнул.

— Значит, я должен принять эти слова и удовлетвориться ими?

Мы молча сидели, не притрагиваясь к остывающему чаю.

— Но ты можешь пообещать мне кое-что? Дай слово, что, если в Индии дела у тебя пойдут не так, как ты рассчитываешь, и ты решишь вернуться в Англию, ты вернешься ко мне.

— Я же сказала тебе, что не могу…

Шейкер не дал мне закончить.

— Не для того, чтобы выйти за меня замуж, я ведь понимаю тебя, Линни. Ты рассказала мне о своих чувствах, и я больше не буду ни о чем просить тебя. Но если тебе когда-нибудь понадобится крыша над головой или дружеская поддержка, я сделаю все от меня зависящее, чтобы тебе помочь.

Я привстала и погладила его по щеке.

— Однажды ты встретишь женщину, гораздо лучше меня, которая сможет полюбить тебя так, как я не могу. И ты забудешь обо мне, ведь так и должно быть.

Мы так и не притронулись к пирогу. Словно по молчаливому согласию, мы оставили недопитый чай и вышли на улицу. Небо посветлело, облака поднялись выше, воздух был свеж и по-летнему ароматен. До нас донеслись веселые крики детей, играющих неподалеку. Я взяла Шейкера под руку, а он прикрыл мою ладонь своей, и мы медленно молча зашагали к дому на Уайтфилд-лейн.

Той ночью я поднялась в его комнату. Он лежал с открытыми глазами, повернувшись лицом к двери, словно ждал, когда я ее открою. Мне пришло в голову, что, возможно, он ждал меня и в другие ночи, хотя, когда я в первый раз предложила себя Шейкеру, чтобы отблагодарить его единственно доступным мне способом, он повел себя так, словно счел мое поведение унизительным.

Я опустилась на колени перед кроватью, одетая только в тонкую ночную сорочку, и погладила его по голове. На этот раз Шейкер не отвернулся: вместо этого он сел на кровати и откинул одеяло в сторону. Сначала я подумала, что никогда не перестану быть шлюхой, всегда готовой предложить свое тело. Но потом испытала замешательство — я вдруг поняла, что собираюсь отдаться Шейкеру не только из благодарности, но и желая ему помочь.

Я сняла сорочку через голову, позволяя Шейкеру увидеть меня при свете луны. Он сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Когда я села рядом с ним, Шейкер выдохнул. Мы легли лицом друг к другу и теперь дышали в унисон. Его рубашка пахла карболовым мылом. Поцеловав Шейкера в губы, я ощутила слабый, приятный аромат петрушки. Как только не использовали мой рот, но я никогда раньше не целовалась. Прикосновение чужих губ оказалось приятным.

Медленно, осторожно Шейкер обнял меня, и его губы шевельнулись, отвечая на поцелуй. Он весь дрожал, и я почувствовала, что ему хватило одного-единственного нежного прикосновения, чтобы испытать возбуждение.

Я легла на спину, увлекая Шейкера за собой, и своей рукой — его руки слишком сильно дрожали — направила его внутрь себя. Я лежала не двигаясь, обхватив его бедра коленями. Через некоторое время неконтролируемая дрожь утихла, и мы неторопливо и слаженно, словно уже не в первый раз, вместе начали двигаться. Его щека, касавшаяся моей, была мокрой от слез.

Когда все закончилось, Шейкер лежал совсем неподвижно. Казалось, его дрожь ушла из его тела вместе с семенем. У меня стоял комок в горле, когда я смотрела, как он со все еще влажными ресницами спит на моей изуродованной груди. Шейкер был порядочным человеком, ему можно было довериться. С ним я была бы как за каменной стеной.

Но я также с печальной уверенностью знала, что надежность — не единственное, чего я хочу от жизни.


Глава шестнадцатая


Когда мы отчаливали от ливерпульской пристани, я стояла на палубе и смотрела на серый дым над заводскими трубами. Под ногами вздрагивала палуба. Здесь пахло железом — якорями, цепями, корабельными креплениями и крюками. Запах смолы воскресил в памяти образ Рэма Манта и его рук.

Мои собственные руки сейчас держались за влажный от тумана поручень. Я уплывала отсюда, уплывала, совсем как в своих мечтах, из этого города, который принес мне столько страданий. «Это не моя настоящая жизнь» — слова Китаянки Салли звенели у меня в ушах. И теперь я плыла к какому-то новому месту, которое станет началом моей настоящей жизни.

Я смотрела, как дымоходы Ливерпуля становятся все меньше. Я вспоминала Шейкера, стоящего на пристани, его очерченный светом силуэт и то, как он поднял руку в последнем прощальном жесте.

Август 1830 года

Мой дорогой Шейкер,

прошло уже больше месяца с того дня, как на фрегате с высокими мачтами мы покинули Ливерпуль.Сегодня уменя день рождения.Мне исполняется восемнадцать, и, чтобы отпраздновать это событие, япишу тебе письмо.Язнаю, что на доставку этого письма уйдет несколько месяцев, но мне как-то странно одиноко сегодняшним вечером, аявсегда успокаиваюсь, водя пером по бумаге.Якаждый день делаю записи ожизни на корабле вдневник, который ты мне подарил на прощание, —но сегодня мне хочется обратить свои слова к тебе.Я никогда раньше не писала письма. Это первое.

Жизнь в море дается мне так легко, словно я родилась здесь.Сейчас явспоминаю своего отчима: уменя на руке есть родимое пятно вформе рыбы, ион часто говорил мне, что моим отцом был моряк.Конечно, яневерила ему: мне всегда больше нравилась история омоем благородном происхождении, рассказанная моей матерью, иявсегда буду верить ей.Но сейчас, на борту корабля, яощущаю, что море говорит со мной на языке, который я понимаю.

Мы живем в тесной и неочень чистой каюте под палубой, от других женщин нас отделяет только натянутая парусина.Здесь мало света исвежего воздуха, адвери открываются прямо втретий класс.Мы сФейт делим крошечную каюту сполной бледной женщиной неопределенного возраста — миссис Кавендиш.Она живет в Дели уже четырнадцать лет и много раз путешествовала этим рейсом.После визита домой она возвращается к своему мужу, генералу Индийской армии.

Миссис Кавендиш, как самая старшая из нас, заняла кровать возле двери, и нам с Фейт пришлось удовольствоваться веревочными гамаками.Фейт приуныла от перспективы несколько месяцев спать вгамаке, но мне очень нравится засыпать каждую ночь под убаюкивающую качку волн, чувствуя, как распутывается туго смотанный клубок моей предыдущей жизни.

Я учусь играть в карты —в вист и пикет, в экарте и мушку.И теперь всегда прошу разрешения понаблюдать за игрой, чтобы запомнить правила.

Время от времени здесь устраивают танцы, и я пользуюсь этой возможностью, чтобы научиться танцевать ивдальнейшем неиспытывать неловкости вподобных ситуациях.Ты когда-нибудь танцевал? Непомню, чтобы ты когда-либо упоминал об этом.За время путешествия яуже освоила менуэт икадриль.Когда море спокойно, некоторые из пассажиров выносят на палубу свои скрипки, кларнеты ивиолончели иначинают играть.Явсе время меняю партнеров —и это несмотря на то, что б'ольшая часть пассажиров — женщины!

Шейкер, тебе не кажется, что большинство людей тратят слишком много времени на заботу о своей внешности ина выходы всвет, чтобы посмотреть на других ипоказать себя? Язаметила это, пока приобретала полезные умения.Фейт, когда унее хорошее настроение, только об этом иговорит —о танцах, салонах и о званых вечерах, которые мы с ней будем посещать.Она даже не замечает, что все мне в новинку, хотя я уже поняла, что Фейт, как большинство самовлюбленных людей, редко замечает то, что происходит вокруг.

Мы едим в обеденном зале и наслаждаемся мясом коров иовец, находящихся на борту, иовощами, которые еще неутратили сочности ивкуса, —хотя я не знаю, как долго еще они будут оставаться свежими.

В эти первые недели путешествия по серым водам Атлантики я тепло одеваюсь и много часов провожу на палубе: сижу на скамье иизучаю книги об Индии, которые мы сФейт взяли ссобой, —об обычаях, погоде и хинди, —гуляю по палубе, переступая через свернутые тросы и сваленные в кучу цепи, вдыхая прохладный соленый ветер и удивляясь бесконечности свинцовых волн.

С грустью замечаю, что Фейт в последнее время не очень хорошо выглядит.Она постоянно вздыхает итвердит, что от ветра мой цвет лица совсем испортится ичто мне следовало бы брать снее пример ипочаще спускаться вниз, чтобы отдохнуть.Но за свою недолгую жизнь яитак провела слишком много времени взатхлых комнатушках.

Я полна оптимизма, Шейкер, и странного радостного нетерпения.И мне это нравится.Яочень надеюсь, что утебя все идет хорошо, что ктебе заходят друзья иты тоже принимаешь от них приглашения.Тебе необходимо больше времени проводить вобществе.

Твоя Линни