Меня пронзило удивление, поскольку он в точности описал то, что я чувствовала. И у него хватило нахальства… нет, мужества заговорить об этом. Значит, мне не удавалось полностью скрывать свои чувства.

Мы снова закружились в танце.

— Так значит, вы меня испытывали? Это так?

Мистер Инграм улыбнулся.

— Ну, можно и так сказать. И, мисс Смолпис, я приятно удивлен тем, что вы прошли это испытание. У вас есть выдержка, которой не хватает многим юным леди, которых я здесь встречал. А еще у вас есть характер — у вас до сих пор горят глаза. Должен высказать свое восхищение тем, как вы метали в меня молнии.

Теперь он откровенно флиртовал. За несколько секунд он умудрился перейти от оскорблений к комплиментам. Я не знала, как себя вести с таким мужчиной, как Сомерс Инграм.

— Чем вы занимаетесь в компании, мистер Инграм? — спросила я, глубоко дыша.

— Я работаю главным аудитором, — сказал он.

Я понятия не имела, что это могло означать.

— Как чудесно.

— Вы так думаете? Почему? Мне интересно узнать: что такого «чудесного» вы могли найти в моей работе?

Он что, снова читал мои мысли? Да как он осмелился поставить меня в столь неловкое положение? Большинство мужчин просто приняли бы комплимент и рассказали мне о своей работе, таким образом я бы выяснила, чем именно они занимаются. Они не стали бы интересоваться моей реакцией.

— Вы же понятия не имеете о том, чем занимается главный аудитор, или я не прав?

Я прищелкнула языком и шаловливо улыбнулась. В конце концов, я тоже умею флиртовать.

— Мистер Инграм, вы просто невыносимый человек.

— О, мисс Смолпис, перестаньте. Это вам не идет.

— Что именно?

— Эта напускная обида. Почему вы назвали мою работу чудесной, если вы не знаете, что это такое, и, стало быть, она вас совсем не интересует?

Прежде чем я успела ответить, танец закончился, и мистер Инграм отвел меня обратно к миссис Уотертоун.

— Вы не будете столь любезны позволить мне снова потанцевать с мисс Смолпис? — спросил он.

— Многие молодые джентльмены хотят потанцевать с ней, — сказала миссис Уотертоун, обмахиваясь моим расписанием. — Мисс Смолпис не должна проявлять бестактность по отношению к ним.

— Ну конечно же, — согласился мистер Инграм и снова поклонился. Я испытала легкое разочарование, смешанное с облегчением из-за того, что он больше не будет ставить меня в неловкое положение своим непредсказуемым поведением.

— Тем не менее, — добавила миссис Уотертоун, — к концу вечера она освободится.

Мистер Инграм склонился над моей рукой, которую до сих пор не выпустил, и прижался губами к перчатке.

— Я с нетерпением буду ждать этого момента, — сказал он и ушел.

Но он так и не вернулся, и я не видела его среди приглашенных. Я испытала нечто вроде досады… Нет, не досады, так как это значило бы, что мне чего-то не хватало. Скорее всего, чувство, испытанное мною, когда мистер Инграм не вернулся к последнему танцу, имело нечто общее с той неудовлетворенностью, которую я ощущала, сидя взаперти с Фейт и Уотертоунами на Гарден-Рич, в то время как Индия была совсем рядом.

Я поняла, что думаю о том, когда снова смогу увидеть Сомерса Инграма, — но не желала быть рядом с ним. Скорее меня в нем что-то беспокоило.

Через некоторое время, в январе, мы снова встретились на званом вечере в «Калькутта Клаб». Сейчас загар мистера Инграма еще больше потемнел, словно он много времени проводил на свежем воздухе. В присутствии других людей мы обменивались фразами на стандартные темы: погода (прохладная и приятная), архитектура (реконструкция нескольких залов в Доме писателей), индийская политика (слухи о возникших трудностях с правительством Раджи в Майсуре), новости из дома (увлекательные перспективы парового судоходства).

Когда остальные приглашенные разошлись и мы обнаружили, что остались одни и стоим возле высоких дверей, я решила сделать ему комплимент.

— Вы очень хорошо выглядите, мистер Инграм, — сказала я. — Вы занимались каким-нибудь спортом?

— Всю прошлую неделю я провел на охоте, наслаждаясь восхитительной погодой, которая, боюсь, недолго продержится. Мы должны использовать для прогулки любую возможность. Вы любите ездить верхом, мисс Смолпис?

Я провела пальцем вдоль манжета платья.

— Не совсем. Я еще ни разу не сидела на лошади.

— Я думаю, вам хотелось бы выбраться на природу, почувствовать солнце и ветер Прохладного сезона, проскакать галопом по окрестностям и осмотреть их. У вас ведь еще не было такой возможности?

Если бы он только знал, как мне хотелось это сделать!

— Может, вы согласитесь присоединиться к небольшой компании? Несколько моих друзей и леди, таких же как вы, и сопровождающие нас мистер и миссис Вэймаус планируют выехать на природу на следующей неделе.

— Не думаю, мистер Инграм. Огромное вам спасибо за ваше приглашение, но…

— Пожалуйста, отбросьте напускную скромность, мисс Смолпис. Я уже говорил, что это вам не идет.

— Я вовсе не пытаюсь выглядеть скромницей, — возразила я с раздражением.

— Правда? Тогда в чем же дело? Вы знаете, что ваше лицо полностью вас выдает? Вы же почти сердитесь. Я вижу, вы сейчас боретесь сами с собой. Что вам мешает принять мое предложение? Ну же, мисс Смолпис! Я хочу знать правду. Я же вижу, что вам приятно мое общество.

Эта его нахальная самоуверенность действительно меня разозлила. Я почувствовала, как краснею от гнева.

— Леди не нуждаются в объяснениях по поводу своего решения, — отрывисто произнесла я.

— Леди также никогда не забываются, — парировал мистер Инграм. — Кажется, вы повысили голос? — Он притворно ахнул.

— Я не в восторге от ваших манер, сэр, — ответила я, на этот раз тихо. — И могу заверить вас, что я не забываюсь. Никогда.

Он раздражающе насмешливо поднял бровь.

— Неужели?

Мистер Инграм пристально посмотрел мне в глаза, затем прошептал, касаясь губами моей щеки:

— Я вам не верю.

Я почувствовала тепло его дыхания, а затем он уж чересчур нахально положил руку мне на предплечье и погладил его поверх рукава.

У меня в ушах зашумела кровь. Его лицо было совсем рядом с моим, на нем появилась легкая улыбка. Это была снисходительная улыбка человека, который полагал, что я такая же глупышка, как и все остальные девушки, что я сейчас сознание потеряю от его близости и упаду в обморок прямо на его руки. Мистер Инграм казался мне привлекательным, но я ненавидела его за нахальство и уверенность в собственной неотразимости.

Я придвинула лицо чуть ближе к нему.

— Мистер Инграм, — прошептала я чуть слышно.

Он медленно повернул голову, чтобы я могла говорить ему на ухо. Я дрожала от переполнявшего меня негодования.

— Уберите от меня свои чертовы руки! — добавила я, вложив в свои слова столько злобы, сколько смогла.

Он резко отдернул голову, словно я дала ему пощечину. И в этот момент я поняла, что наделала — и чего от меня добивался Сомерс Инграм. Последние два месяца я вела себя как леди, за которую себя выдавала, — невзирая на внутреннюю борьбу. А этот мужчина заставил меня забыть о том, кем меня здесь считают: он бросил мне вызов, а я глупо попалась на его удочку.

Сомерс Инграм смотрел мне прямо в глаза, и то, что я там увидела, заставило меня моментально их закрыть. Как я могла быть такой дурой? Я же так старалась…

— Я правильно вас понял, мисс Смолпис? — спросил он, отпуская меня, и отступил на шаг назад с выражением триумфа на лице. По его лицу было ясно, что он добился того, на что надеялся.

— Я… Я… — Я прижала перчатки к пылающим щекам. Между тугими завязками моего корсета выступил пот.

Мистер Инграм огляделся по сторонам, убедившись, что за нами никто не наблюдает, и взял мою ладонь в свою, ненавязчиво, но все равно чересчур интимно. Он провел большим пальцем по моей ладони, и от этой ласки я задрожала. Затем он произнес тихим и довольным голосом:

— Моя дорогая мисс Смолпис, последний раз со мной подобным образом говорили в турецких банях в восточной части Лондона.

Мне было нечего сказать.

Мистер Инграм выпустил мою руку и отошел на почтительное расстояние.

— Мисс Смолпис, я нахожу вашу… прямоту выражений освежающей. Я и сам не чураюсь простого языка, в подходящей обстановке. Значит, это был твердый отказ от моего приглашения?

Я развернулась и ушла, шурша юбками и надеясь, что произвожу достойное впечатление.

Тридцать первого января Клаттербаки устраивали вечер игры в карты, на который были приглашены Уотертоуны и мы с Фейт. У меня было отличное настроение. Сегодня днем мне удалось уговорить Фейт ускользнуть со мной с майдана на целых полчаса. Обычно бдительная миссис Уотертоун сегодня отвлеклась, потому что встретила здесь старую подругу, жившую в поселении на севере страны, и они увлеклись беседой. Мы с Фейт сидели напротив них на скамейке, затем я вежливо прервала их разговор и попросила разрешения погулять по майдану вместе с Фейт. Миссис Уотертоун рассеянно кивнула.

Как только мы оказались вне ее поля зрения, я потащила Фейт к дорожке, ведущей к выходу. Затем провела ее мимо рядов рикш и паланкинов. Фейт колебалась, но я крепко держала ее за руку.

— Линни, Линни, остановись. Куда мы идем? — спросила она, раскрасневшись от волнения.

— Я не знаю. И это прекрасно, — засмеялась я.

— Но нам нельзя, Линни. Что, если нас кто-нибудь увидит? Что, если с нами что-то случится? Что, если кто-то…

Я не обращала внимания на ее несмелые протесты, и через несколько минут мы оказались на рынке. Цветы — я узнала среди них розы и бархатцы — лежали беспорядочными кипами, за ними шли фрукты и овощи, которых я раньше никогда не видела. Я остановилась перед одной из тележек и стянула перчатку, чтобы потрогать лежащие передо мной гладкие продолговатые плоды; некоторые из них были цвета слоновой кости, другие — темно-красные. Сидевший возле тележки мужчина в тюрбане вскочил на ноги и протянул мне блестящий пурпурный плод. Я покачала головой — нет, нет — и медленно сказала ему на хинди, что у меня нет денег, но он осторожно вложил мне плод в руки и сделал приветственный жест. Я поняла, что это подарок. Я благодарно склонила голову, и он с достоинством кивнул.

— Что это такое? И что ты собираешься с ним делать? — спросила Фейт, стараясь держаться поближе ко мне.

— Я не знаю ответа ни на один из твоих вопросов, — сказала я. — Но я просто не могла обидеть его отказом.

Мы шли по узким проходам между базарными рядами, вдыхая запахи масла, на котором что-то жарили, чеснока и табачного дыма. Я узнала имбирь и гвоздику, но кроме них здесь было еще множество других пряностей, названия которых были мне неизвестны. В один миг нас окутывал дивный аромат сандалового дерева, а в следующий — резкая вонь паленого коровьего навоза. Фейт зажала нос перчаткой. Когда мы проходили мимо жаровен, на которых женщины готовили какие-то продолговатые куски теста, я поняла, что голодна и ужасно хочу попробовать то, что они сначала лепили в руках, а затем бросали на плоские разогретые сковороды и жарили. Я слышала доносящиеся до нас обрывки чужой музыки, исполняемой на незнакомых инструментах, звяканье колокольчиков и скрип запряженных волами повозок.

Я неожиданно остановилась, и на меня сзади налетела Фейт. Стоя неподвижно, я закрыла глаза и прислушалась.

— Почему ты остановилась, Линни? Ты знаешь обратную дорогу к майдану? О Боже, посмотри только на этого ребенка! Он что, здесь совсем один?

Открыв глаза, я увидела голенького мальчика двух лет, который ковылял по утоптанной земле. К его запястью был привязан красный шнурок. Я проследила за шнурком и увидела, что другой его конец привязан к запястью молодой матери, прижимавшей к своему сари младенца. Она торговалась с продавцом за отрез ярко-желтой ткани, который держала в другой руке.

— Нет. Смотри, вон там его мать.

Мальчик подошел прямо ко мне, остановился и посмотрел на меня. Его маленький кулачок сомкнулся на крапчатом поплине моего платья. Я улыбнулась и погладила его по головке. Волосы мальчика были на ощупь как шелк.

— Не прикасайся к нему, Линни, — глухим голосом произнесла Фейт. — Ты можешь чем-нибудь заразиться.

— Это всего лишь ребенок, Фейт, — сказала я. — Ты только посмотри, какой он хорошенький!

— Все равно, какой стыд! На нем совсем нет одежды!

Ребенок смотрел на блестящий пурпурный плод у меня в руке. Он выпустил мое платье и потянулся к нему обеими ручками. Глаза у мальчика были огромными, черными и блестящими. Он захныкал, как хнычут дети во всем мире, когда хотят что-то получить. Я вложила плод в его протянутые ладошки. Когда мальчик брал его, шнурок на его запястье натянулся. Я взглянула на его мать и встретила ее обеспокоенный взгляд. Я улыбнулась ей. На лице женщины отразилось облегчение, и она улыбнулась мне в ответ.