— Я видел вас раньше, теперь я в этом уверен. Я не помню вашего лица, однако эта рыбка — слишком яркая примета. Я решил не говорить вам об этом, однако я действительно бывал в Ливерпуле, где регулярно встречался с разными мужчинами… и женщинами. Несмотря на то что я довольно смутно помню подробности этих встреч, некоторые вещи все же остаются в памяти, вы согласны?

О Боже, только не это! Такие, как мистер Инграм, редко заглядывали на Парадайз-стрит. Неужели он когда-то был моим клиентом? Но разве я не запомнила бы его среди всех остальных лиц и тел, с которыми мне приходилось иметь дело? Я всегда думала, что у меня хорошая память: она хранила даже такие подробности, о которых я предпочла бы забыть.

Я стояла в ожидании. По улыбке, играющей сейчас на все еще бескровных губах мистера Инграма, было понятно, что он убедился в том, что раскрыл мое прошлое, и теперь использует это, чтобы уничтожить меня. Его улыбка не оставляла сомнений, что все это он проделает с удовольствием. Но почему? Я заверила его, что сохраню его секрет. Я говорила правду: меня абсолютно не интересовали чужие грехи, мне достаточно было и своих.

Я расправила плечи, и мой шрам неожиданно отозвался тянущей болью, словно там снова образовалась свежая рана. Нужно было играть свою роль до конца, отрицая все выдвинутые мистером Инграмом обвинения.

— Что вы хотите этим сказать? Я требую объяснений, сэр! — воскликнула я, стараясь изобразить праведный гнев, однако с ужасом почувствовала, что мой прежний голос уличной девки вот-вот прорвется наружу.

Я сглотнула. Несмотря на то что в состоянии испуга я могла случайно произнести грубую фразу, я уже начала верить, что этот голос — не только интонация, но и резкость произношения — остался в далеком прошлом. Но в тот момент, когда я непроизвольно чуть не заговорила им, я поняла: он, как и Бэк-Фиби-Анн-стрит, и Парадайз-стрит, въелся в меня навечно, как бы я ни старалась держать эту часть своей души под контролем.

— Полагаю, вам лучше присесть, мисс Смолпис. Вы плохо выглядите, очень плохо.

Лицо мистера Инграма постепенно приобретало обычный цвет, а на скулах зажглись два ярких пятна румянца.

— Вот. Позвольте мне вам помочь, — сказал мистер Инграм.

Он взял меня под руку и отвел на несколько шагов назад, пока я не коснулась икрами кресла и не опустилась в него.

Он внимательно смотрел на меня. Затем оглядел комнату. Мальчик-слуга, выбросивший геккона, тихо проскользнул в комнату и снова приступил к работе, но я знала, что мистер Инграм не придавал его присутствию никакого значения.

— Теперь мне понятно, какую тайну видел я на твоем лице, пытался прочесть в твоем сердце. Теперь я точно знаю, что ты… — прошептал мистер Инграм.

Не кто, а что. Шлюха.

Меня раскрыли. Это конец.

Я не упала в обморок. Что-то, возможно отчаяние, придало мне сил, и я смогла развеять туман, сгущающийся у меня в голове, и встать с кресла. Я убежала, спотыкаясь, прочь из этой комнаты, прочь от Сомерса Инграма. Я миновала безлюдный холл и музыкальную комнату, ощутив дыхание горячего, пропахшего духами воздуха, услышав звуки валторн и виолончелей. Я выбежала из дома на широкую подъездную аллею, где меня остановил один из слуг. Я с отчаянием в голосе попросила его отвезти меня домой. На его невозмутимом лице под высоким тюрбаном совсем не отразилось удивления по поводу того, что белая девушка бегает как сумасшедшая, запыхавшись и хватая ртом воздух. Слуга подозвал для меня маленький паланкин и носильщиков.

Я не помню, как объясняла, куда меня надо доставить, и как доехала до дома Уотертоунов. Я разогнала слуг, окруживших меня, как только я переступила порог, и не раздеваясь рухнула на кровать. По прошествии нескольких минут меня начала бить нервная дрожь. Зубы стучали, и я никак не могла согреться, несмотря на довольно теплый вечер. Я натянула на себя одеяло, но это не помогло. В коридоре раздался голос Фейт. Послышался шорох тафты, когда она заглянула в мою комнату, а затем дверь закрылась. Видимо, Фейт решила, что я сплю.

Вскоре после этого мне стало плохо.

Фейт услышала, как меня стошнило в умывальник, и снова вошла в мою комнату. Она приложила прохладную гладкую ладонь к моей щеке.

— Мы все заволновались, когда ты исчезла. Я забеспокоилась и вернулась домой раньше, еще до фуршета. Надеюсь, это не малярия, Линни. Ты принимала хинин?

Я кивнула.

— Это не малярия, — прошептала я. — Наверное, я что-то не то съела.

— Думаешь, это гороховый плов с дичью, который мы ели во время ленча? Он был чересчур жирным. А может, и миндальный пудинг. Тебе что-нибудь принести? — Фейт смотрела на коврик, лежавший у кровати. — Где твоя айя?

— Я отослала ее. Мне хотелось побыть одной. Я просто посплю, и завтра все будет в порядке, я уверена.

Мои зубы снова возобновили свою пляску.

— Что бы ты ни говорила, я все равно собираюсь позвать твою айю. Она поможет тебе переодеться. Ты заболела, и тебе нельзя оставаться одной. Айя сможет разбудить меня, если ночью тебе станет хуже.

Я кивнула, слишком слабая, чтобы спорить, и айя вернулась в мою комнату. Я позволила ей переодеть меня, расчесать мои волосы и обмыть лицо и руки прохладной водой. Но даже звук ее размеренного дыхания в тихой комнате, который стал слышен, когда айя заснула, не мог исцелить мой недуг, вызванный не испорченной пищей, а страхом. Я знала, что мне не удастся заснуть этой ночью и, возможно, меня ждет еще немало бессонных ночей.


Глава двадцать первая


Прошел день, за ним другой. Я не выходила из комнаты, ссылаясь на плохое самочувствие. Миссис Уотертоун настаивала на визите доктора, но я убедила ее, что мое недомогание вызвано всего-навсего месячными неудобствами и со временем пройдет.

Однако я не могла сидеть на месте и кругами ходила по спальне, беря в руки различные безделушки и ставя их на место. Я была не в состоянии спать, есть и даже читать и пыталась представить, как мистер Инграм воспользуется полученной информацией.

На третий день я была в таком взвинченном состоянии, что больше не могла оставаться в одиночестве. Сидя с Фейт и Уотертоунами за обеденным столом, я старалась вести себя как обычно. Я чувствовала, как мои губы растягиваются в улыбке, как еда, сухая, словно пепел, с трудом продвигается вниз по пищеводу, слышала собственный голос, сообщающий о какой-то чепухе. Этим вечером в клубе устраивали праздник: мистер Сноу пригласил Фейт сопровождать его, и Уотертоуны тоже собирались туда пойти. Я твердила всем, что они не должны отказывать себе в удовольствии, а затем добавляла, что сама еще недостаточно окрепла для вечеринок. Я боялась снова столкнуться с мистером Инграмом — хотя, может, мне как раз стоило встретиться с ним лицом к лицу и выяснить, что он собирается делать дальше. Несомненно, такой вариант был гораздо лучше того, от чего я страдала сейчас, — неизвестности.

Едва паланкин Уотертоунов успел скрыться из виду, как в гостиной, где я сидела перед чистым листом бумаги с пером в руке, возник чапраси. Я собиралась написать письмо Шейкеру, надеясь, что, описывая мелкие бытовые подробности, смогу успокоиться. Поправляя свой ярко-красный кушак, чапраси сообщил мне о прибытии мистера Инграма.

Перо выпало у меня из пальцев, оставив на бумаге причудливую кляксу. Неужели мистер Инграм следил за домом Уотертоунов, дожидаясь, когда я останусь одна, чтобы затем нанести визит? «Как это неприлично, — мелькнула у меня безумная мысль, — являться без предупреждения, да еще когда я одна в доме». В следующее мгновение я горько рассмеялась над собственным лицемерием. Я рассуждала точно так же, как те женщины, которых я втайне презирала. И кроме того, требовать от мистера Инграма соблюдения приличий было уже слишком поздно.

Чапраси провел мистера Инграма в гостиную; их сопровождал китматгар. Когда чапраси с поклоном вышел из комнаты, китматгар подошел к буфету и налил гостю порцию темного рома в тяжелый хрустальный стакан. Китматгар поднес его мистеру Инграму на подносе, затем склонился передо мной.

— Нет. Мне ничего не надо, — сказала я.

Китматгар снова поклонился и занял пост у буфета.

— Линни, — начал мистер Инграм, улыбаясь, после того как сделал глоток.

Его улыбка могла бы показаться простодушной, но меня не так легко было обмануть.

— Думаю, нам больше нет смысла утомлять себя всеми этими обращениями вроде «мисс Смолпис», ты согласна? Несомненно, теперь — когда я знаю, кто ты такая, — в притворстве нет нужды.

Я подошла к нему чуть ближе, ответив на его фальшивую усмешку еще более неискренней улыбкой.

— Единственное, чего я хочу, — это иметь возможность остаться здесь, и, если вы предадите огласке то, что вам известно, конечно, мне это не удастся. Вам нет никакого смысла портить мне жизнь, мистер Инграм, — сказала я, произнеся его имя с тем же нажимом, что и он мое. — Вы сохраните в тайне мой секрет, а я сохраню ваш.

По крайней мере, у меня была призрачная надежда, что я тоже могу подпортить его репутацию. Но последующие слова мистера Инграма не оставили от этой надежды и следа.

— Так значит, ты мне угрожаешь? Неужели ты думаешь, что кто-то поверит твоим россказням? Ты можешь себе представить, чтобы кто-то согласился с тем, что ты — прожив в Индии всего несколько месяцев — сможешь бросить тень на имя уважаемого во всей Калькутте человека? Все, что ты скажешь, будет расценено как месть озлобленной женщины, отвергнутой предметом ее страсти. Твои попытки напугать меня выглядят довольно жалко.

— Значит, вы уже начали свою клеветническую кампанию? Стоит ли мне готовиться к тому, что меня вышвырнут из дома Уотертоунов прямо сегодня?

Кажется, мистеру Инграму нравилось причинять мне страдания. Он, улыбаясь, покачал головой.

— Или вы воспользуетесь этой информацией, чтобы удовлетворить свою похоть, когда у вас будет подходящее настроение?! — закричала я. — Вы думаете, что можете делать со мной все, что захотите, раз уже использовали однажды, — хотя я совсем вас не помню. Однако, должно быть, вы тогда оказались не на высоте.

Я увидела, как он стиснул зубы.

— Тогда, да и сейчас, такая сделка вряд ли меня заинтересовала бы. Мой интерес, как ты уже знаешь, распространяется только на сильный пол. Хоть сам я никогда не мог воспользоваться тобой, это пятно мне знакомо, и я знаю, что оно имеет отношение к временам, проведенным мною в злачных местах Ливерпуля.

Странно, что с ним у меня не связано никаких воспоминаний, только смутный ускользающий шепот, рожденный, видимо, моим нынешним страхом.

— Мужчины часто приглашали тебя составить им компанию? У тебя есть какие-либо перспективы? Есть ли хоть кто-нибудь, кто всерьез тобой заинтересовался?

Лукавить с Сомерсом Инграмом не имело смысла. Я знала, что не пользуюсь популярностью у молодых людей, живущих в Калькутте. Если я не отпугивала их при первом же знакомстве, то ставила в такое неловкое положение, что они больше не приближались ко мне и на пушечный выстрел. Я понимала, что им было нужно: сдержанная, возможно даже стеснительная, любезная девушка — а разве в этом обществе встречались другие? Но образ застенчивой прелестницы давался мне с трудом. Как бы я ни старалась изображать интерес к рассказам джентльменов, кокетливо опуская ресницы, отбрасывающие тень на щеки, я знала, что не справлюсь с этой ролью — к ней у меня не лежала душа. Я покачала головой.

— Но как же ты собираешься остаться в Индии, Линни, если никто не сделает тебе предложение?

— Как я уже говорила… Возможно, я смогу работать…

— В самом деле, Линни, хватит витать в облаках.

Меня обдало запахом рома.

Я знала, что мистер Инграм прав. Думаю, что еще по прибытии в Калькутту я в глубине души понимала, что мне придется найти мужа, если я захочу остаться в Индии, но отказывалась это признать. Мы с Фейт могли гостить у Уотертоунов максимум шесть или семь месяцев, пока кто-нибудь не сделает нам предложение, а сейчас шел уже четвертый месяц нашего пребывания здесь. Я знала — мне необходимо одурачить только одного мужчину, и сейчас поняла, что мне все равно, кем он окажется. Столкнувшись с мыслью об отъезде из Индии и возвращении в Ливерпуль, я поняла, что готова идти до конца. Я согласилась бы выйти замуж за кого угодно. Мне вспомнился Шейкер и мои слова о том, что я не выйду замуж в Индии. Но если вставал выбор между тем, оставаться здесь в качестве замужней женщины или уезжать… В этой стране, где все домашние дела выполняют слуги, у меня не будет никаких обязанностей, одни развлечения. Я привыкну вести бесконечные скучные беседы за столом, отдавать приказы слугам, организовывать званые приемы и составлять меню. А что касается всего остального, то мне вовсе не составит труда раздвигать ноги перед безликим мужем на кровати под москитной сеткой. Такие вещи ничего для меня не значили: это была невысокая цена за возможность остаться в Индии — стране, которая пришлась мне по сердцу. Если уж мне суждено быть пленницей, то лучше быть пленницей в Индии, где я в конце концов смогу добиться некоторой свободы и проводить часть своего времени вдали от занавешенных паланкинов, майдана и «Калькутта Клаба».