Были и другие вещи, свидетельницей которых я оказалась, но о которых я не стала писать Шейкеру. Одно из них — это сати. Несмотря на запрет, изданный правительством за год до моего приезда, я случайно натолкнулась на дымящиеся остатки погребального костра, где какая-то вдова сожгла себя. Судя по возрасту двух мальчиков, плачущих у кучки темной золы, и обугленных человеческих останков, она была совсем молодой. Я смотрела на детей, думая, понимают ли они, что их мать принесла себя в жертву не только ради их отца — ее смерть гарантировала ему счастливое перерождение, — но и ради них. Теперь, когда их мать заняла свое место на небесах, у ног отца, все состояние семьи по закону полностью переходило детям. Мне стало интересно, есть ли у них сестры, и если есть, то какая судьба их ждет.

В другой раз, стоя в тени храма, я увидела толпу людей, которая тащила к поляне, расположенной между двумя храмами, человека, чьи руки и ноги были крепко связаны полосами ткани. Его заставили опуститься на колени и положить голову на большую деревянную плаху.

— Чоор, чоор, — бормотала быстро собирающаяся толпа, и я поняла, что этот человек — вор.

Затем погонщик привел на поляну дрессированного затейливо разукрашенного слона, с колокольчиками, звенящими на массивных ногах животного. Толпа замолчала. По команде погонщика слон занес над головой вора огромную морщинистую ногу. Медленно, почти аккуратно, тяжелая нога опустилась, размозжив череп вора о плаху. Я не могла отвести взгляда. Благоговейная тишина продолжалась, пока слона не увели обратно, затем толпа начала расходиться. В этот же миг двое судр, неприкасаемых, поспешили убрать тело с кровавым месивом выше шеи. Остальные люди расступались перед ними широкой просекой. Судры прошли совсем рядом со мной, волоча за собой ужасную ношу, и меня стошнило. Затем я вытерлась краем подола и направилась к аллее, которая должна была привести меня обратно к базару.

Там я купила немного бетеля и принялась жевать густую вязкую смесь из специй, листьев и орехов, чтобы успокоить желудок. Я слушала, как сморщенный слепой старик играл на ситаре: его музыка была непривычной для моего слуха, однако не лишенной приятности. Закончив, старик поднял голову к небу, и я увидела слезы, катившиеся по его грязному лицу, в то время как его губы улыбались. Я присела возле него на корточки и вложила в его руку остатки бетеля. Старик взял меня за руку, пробежался пальцами по ладони и запястью и беззубо прошептал благословение. Я вздрогнула от отвращения, и еще от зависти. Да, ему не нужно было ничего, кроме его ситара и тепла солнечных лучей. Он знал свое место в мире и смирился с ним.

Несмотря на то что судьба привела меня в безопасное место — прекрасный дом, где я ни в чем не нуждалась, — временами ко мне возвращалось странное чувство. Что за опустошающая боль терзала меня, обеспеченную и всеми уважаемую мэм-саиб?

Уходя от слепого старика, я ругала себя за эти эгоистичные мысли.


Глава двадцать четвертая


Я беспокоилась о Фейт. Они с Чарлзом были вынуждены переселиться в обветшалый район для внештатных гражданских служащих, мимо которого я не раз проходила. Дом Сноу стоял в самом конце Читпоур-роуд, рядом с такими же приземистыми, на скорую руку построенными бунгало, из стен которых сквозь широкие трещины пробивалась поросль сорняков.

Впервые я зашла к Фейт в самом начале Жаркого сезона. Бунгало оказалось маленьким, но аккуратным, обстановка в отличие от часто посещаемых мною домов на Гарден-Рич, Чоурингхи и Алипур свидетельствовала о том, что Чарлз и Фейт живут в Индии. Все было очень просто, но мило — плетенная из ротанга мебель, медные столики на коротких ножках. Белые стены украшало всего несколько тканых гобеленов, а пол прикрывали циновки из тростника. Несмотря на изменение положения в обществе, поначалу Фейт, кажется, была счастлива в браке с Чарлзом и радовалась возможности заняться обустройством своего собственного дома. В бунгало не было веранды, и дверь открывалась прямо во двор. В безветренную погоду здесь было нечем дышать.

У Фейт было минимальное количество слуг: худенькая робкая девочка лет двенадцати, исполняющая обязанности айи, ее младший брат, отвечающий за всю уборку в доме, и пожилой мужчина, слонявшийся по дому, ничего толком не делая. Повар, дгоби и дарзи у Фейт и у владельцев трех других бунгало были общие.

Шло время, на Калькутту обрушилась изматывающая жара, и Фейт, отвечая на мои записки, в которых я приглашала ее зайти к нам днем или спрашивала разрешения самой ее проведать, начала ограничиваться сожалениями и извинениями, ссылаясь на разнообразные причины, от жары и плохого самочувствия до проблем со слугами. Когда со времени нашей последней встречи прошло более трех недель, я решила сама навестить ее, невзирая на беспощадное солнце.

У двери меня встретила айя, проводившая меня в крошечную гостиную. Она ушла за Фейт, и я, ожидая ее в комнате и испытывая головокружение от недостатка воздуха, просто не могла не заметить белых муравьев на полу и кислый запах нестираного белья. Повсюду лежал толстый слой пыли. В открытую дверь я увидела гору немытых тарелок и чашек, стоявших на небольшом круглом обеденном столе. Наконец в гостиную вошла Фейт. Она была бледной, а ее одежда — помятой. Прическа Фейт совсем растрепалась.

— Здравствуй, Линни, — сказала Фейт. — Я решила, что если буду лежать совсем без движения, то мне станет прохладнее. Пожалуйста, извини меня за беспорядок в доме. Мы совсем не ждали гостей, сейчас слишком жарко.

— Ну что ты, в такой зной у всех опускаются руки, — ответила я.

Мы сели, и Фейт попросила айю принести мне холодного чая. Вместе с чаем девочка принесла нам печенье на тарелке. От нее сильно пахло топленым маслом, которым она смазывала волосы. Фейт и не взглянула на тарелку, но я заметила, что вид у печенья подозрительный.

Мы попытались завязать беседу, но Фейт казалась смущенной. Давая айе указания для повара, она дважды их меняла. Фейт приказала уборщику выполнить кучу мелких необязательных поручений, в то время как над грязной посудой жужжали мухи. Когда я сообщила, что через полчаса мне придется уйти, Фейт принялась кружить по комнате, выглядывая в окна.

— Фейт, с тобой правда все в порядке? — спросила я.

Я заметила, что она не надела корсет и нижние юбки, из-за чего ее бежевое платье некрасиво обвисло. Под мышками и на спине виднелись пятна от пота. В такую жару я переодевалась не менее четырех раз в день: Малти готовила для меня прохладную ванну и чистую одежду.

Фейт растерянно на меня посмотрела.

— Да. Я тут только что подумала, может, сегодня Чарлз придет домой раньше, чем обычно. Я на это надеюсь. Я не люблю оставаться здесь одна.

— Но ты не одна. В доме есть слуги, а рядом — другие женщины, твои соседки. Ты не ходишь к ним в гости?

Она снова взглянула в окно.

— Я только хотела сказать… Я надеюсь, что Чарлз вернется раньше, чем ты уйдешь. — Фейт подошла ближе. — Это все слуги. Они постоянно за мной наблюдают, и я думаю, что они меня не любят.

— Может, тебе нужно почаще выбираться из дому? — предположила я. — Я знаю, что в такую жару это непросто, но сидеть здесь одной целыми днями тоже никуда не годится.

— Меня не приглашают в те дома, куда ходишь ты, Линни.

— Но я часто хожу с Малти и по другим делам. В «Калькутта Клаб» есть небольшая библиотека.

— Чарлз не является членом клуба.

— Но я могу взять тебя с собой как свою гостью.

— Это все так утомительно, — сказала Фейт.

Когда спустя двадцать минут я собралась уходить, Фейт с рассеянным видом беспокоилась из-за неприбранного стола и из-за того, что Чарлзу может не понравиться обед.

Несмотря на то что некоторые аспекты жизни в Индии вызывали мое недовольство, я многое здесь полюбила. Я провела немало счастливых часов в библиотеке. Мистер Пиндерель, пожилой мужчина, заведовавший библиотекой, скоро начал меня узнавать — думаю, он радовался, когда сюда хоть кто-то приходил. Я посещала библиотеку раз в четыре или пять дней, чтобы обменять книги, и ни разу не встретила здесь ни одного посетителя. Спустя несколько месяцев мистер Пиндерель стал приберегать для меня новые книги, которые привозили на кораблях. Однажды, увидев, как я изучаю переплет прекрасно оформленной книги, мистер Пиндерель нахмурился.

— Уверяю вас, миссис Инграм, в переплетах нет червей. Я сам проверяю каждую книгу, прежде чем поставить ее на полку. Я прилагаю очень много усилий, чтобы сохранить книги в этом климате.

— О, я вовсе не искала червей, мистер Пиндерель. Я рассматривала детали переплета. Книга интересно брошюрирована, — я показала ему. — Я такого никогда раньше не видела.

— Ну, если так, — глаза мистера Пиндереля загорелись, — значит, вас интересует оформление книг?

— О да, — ответила я. — Я изучала книжное дело… Ну, еще в детстве. Мне оно всегда нравилось.

Мистер Пиндерель мигом приволок целую кипу книг, и мы добрых полчаса обсуждали их обложки и тиснение на переплетах. Я уже давно так оживленно не беседовала.

Визиты в библиотеку, встречи с Фейт и частые отъезды Сомерса, заботящегося о собственных развлечениях, — в эти первые месяцы своего замужества я как никогда была близка к мысли, что достигла в жизни всего, чего хотела.

28 июля 1831 года

Милый Шейкер,

в конце июля у нас начинает дуть жаркий красный ветер с запада.Он приносит ссобой мелкую пыль, от которой нигде невозможно укрыться: она проникает везде, словно запах, просачивается вдома сквозь щели итрещины.Она набивается мне вглаза, уши, нос идаже между зубами. Кажется, пыль причиняет неудобства даже слугам.

Но что хуже всего, сила ветра такова, что он отрывает хлипкие жилища от земли и сгибает деревья почти вдвое.Говорят, он приносит безумие англичанам, и, возможно, так оно и есть —всех нас охватывает временное умопомрачение, потому что бесконечные завывания ветра въедаются в мозг и вызывают симптомы, сходные с воспалением. Когда ветер умолкает, все замирают, прислушиваясь, так как тишина теперь кажется угрожающей.

После ветра начинаются первые дожди.Впечатление такое, словно небеса разверзлись и оттуда, словно из ведра, на город бесцеремонно обрушились потоки воды.Улицы превращаются в бурные грязные реки, истановится невозможно ходить вэтих тяжелых, подметающих землю платьях, многочисленных нижних юбках икринолинах, которые здесь приходится надевать, выходя из дома.Ежедневные ливни продолжаются несколько часов, азатем заканчиваются так же неожиданно, как иначались.Горячим влажным воздухом трудно дышать, ииногда мне кажется, что япытаюсь продохнуть сквозь кусок мокрой ткани.После краткой передышки, когда показывается на удивление синее небо идрожащее вгорячем мареве солнце, снова собираются тучи, небесная синь приобретает зловещий свинцово-серый оттенок, иливень обрушивается сновой силой.

Все, что сделано из ткани, бумаги или кожи, за ночь покрывается изумрудно-зеленой плесенью, даже если вещи находятся в доме.Я узнала, для чего предназначаются странные, обитые изнутри жестью коробки, которые яобнаружила водной из пустых спален, итеперь храню вних свою одежду.Если мы неожидаем гостей, слуги накрывают всю мебель простынями.Большую часть времени япровожу на веранде, возле своей спальни.

Сквозь открытые окна в дом десятками проникают мухи и другие летающие, ползающие ижужжащие насекомые, которые, кажется, рождаются здесь прямо из влажного воздуха.Вчера вечером, во время ужина, среди всего, что ползало по столу, яузнала чешуйницу, белых муравьев, жуков-навозников, гусениц исороконожек.Конечно, втакой компании трудно есть.Стоит только открыть тарелку, как над ней сразу же начинают порхать илетать тучи насекомых, невзирая на отчаянные усилия мальчиков, отгоняющих их метелками.За моей спиной стоит слуга сложкой, которой он снимает сменя крупных жуков ибукашек, сыплющихся мне на волосы иплечи.Сомерс почти неест дома, аобедает видеально чистой, чуть ли нестерильной гостиной для джентльменов усебя на службе.

Я больше никому, кроме тебя, в этом не признаюсь, Шейкер, но многие насекомые кажутся мне удивительными. Некоторые мотыльки, крылышки которых словно покрыты сусальным золотом, вызывают мое восхищение —такие они хрупкие и красивые.Я поймала громадную (более двадцати сантиметров длиной) сороконожку в зеленую и желтую полоску и больше недели держала ее в стеклянной банке.Каждое утро я бросала ей в банку листья и с благоговейным трепетом наблюдала, как она расправляется с едой. Даже мухи, Шейкер, — обычные мухи! —это не простые синие мухи, которых полно в Англии.У многих из них ярко-зеленые или винно-красные брюшки.