Я научилась обертывать постель несколькими слоями прозрачного муслина и каждый вечер, прежде чем забраться в кровать, убираю покрывала ипровожу тщательную проверку белья, чтобы непригреть под боком спящего скорпиона.Затем япроверяю тяжелый тканевый полог над кроватью, чтобы убедиться, что он вполном порядке.Однажды среди ночи меня весьма неприятно разбудил жук-навозник размером сгрецкий орех, который свалился мне на лицо сбалки.Это был первый ипоследний раз, когда япроявила невнимательность, ложась впостель.Еще яобнаружила (ни капельки неиспугавшись), что скорпионы обожают жить вбанных губках.

Каждое утро я принимаю хинин — ужасно большую ложку, — содрогаясь от его горечи. Меня предупредили, что вероятность заболеть малярией особенно высока во время Сезона дождей.Сомерс пал жертвой этого недуга еще во время первого года пребывания в Индии, около пяти лет назад, и до сих пор подвержен приступам.

Во время приступов он предпочитает держаться от меня подальше, поэтому за ним ухаживают слуги.Но я слышала его стоны и вопли: он кричал, что его кости словно сминает гигантская безжалостная рука, авголове, сводя его сума, без умолку звенят литавры.Хотя он совсем нерассказывал мне освоих родителях, вгорячечном бреду Сомерс зовет покойную мать, словно ребенок, ипроклинает жестокого отца, воспоминания окотором недают ему покоя.

Во время последнего припадка его так сильно колотило, что Сомерс надколол себе один зуб. Бедняга!

На этом я завершаю письмо, с обещанием, что обязательно напишу тебе еще, мой дорогой Шейкер.

Твоя Линни

Я упомянула Сомерса всего в нескольких строчках, ведь что особенного я могла о нем рассказать? Сначала я считала его чересчур эгоцентричным, но незлым человеком. Мы продолжали общаться, словно равнодушные друг к другу, но вежливые соседи, живущие под одной крышей. Иногда Сомерс грубо разговаривал со мной, обвиняя во всех грехах, но такое случалось, только когда он выпивал больше, чем обычно, или был разочарован свиданием. На следующий день он всегда извинялся, преподнося мне небольшие подарки — какую-нибудь безделушку или драгоценность, нечто безличное, за чем он мог послать одного из слуг в магазин Тайлера. В такие моменты я видела, что Сомерс понимал необоснованность своих обвинений, и, хотя искренняя улыбка или доброе слово значили бы для меня гораздо больше, нежели бесполезные мелочи, кажется, он просто не умел извиняться по-другому.

Иногда я замечала, что Сомерс странно на меня смотрит, но он всегда поспешно отворачивался в сторону и все отрицал, когда я интересовалась, в чем дело. Я чувствовала, что, несмотря на напускную браваду и шарм, перед которым трудно было устоять, Сомерс глубоко несчастен. Однажды я спросила о его детстве в Лондоне, о матери и об отце, но он отказался говорить со мной о своем прошлом.

Как оказалось, Сомерс не желал обсуждать не только свою прошлую, но и нынешнюю жизнь. И совсем не интересовался тем, как я провожу время. Когда я спрашивала его о работе, он отвечал, что мне это будет неинтересно. Когда я пыталась рассказать ему о прочитанных книгах и о беседах с мистером Пиндерелем в библиотеке клуба, ему становилось скучно. В те редкие вечера, которые мы проводили наедине, мы беседовали только о домашних делах и о слугах, о предстоящих развлечениях и светских раутах, на которые нас пригласили. Мы никогда не обсуждали свои мысли и переживания.

Ситуация стала ухудшаться, когда дожди наконец прекратились и начался приятно умеренный Прохладный сезон. К тому времени я прожила в Индии почти год.

Сомерс воспользовался благоприятной погодой, чтобы в компании еще нескольких мужчин отправиться на охоту, и отсутствовал почти три недели. Когда он вернулся домой, на его лице резко выделялись незагорелые пятна от солнцезащитных очков, а сам он казался очень уставшим и угрюмым из-за отсутствия трофеев, в чем он винил своих загонщиков. Сомерс рассказал, что, несмотря на большое количество животных — тигров, пантер, диких кабанов, — загонщики боялись собственной тени, после того как один из них был убит в результате неожиданного нападения раненого тигра.

— Проклятые трусы, — добавил Сомерс. — Они лезли на деревья при каждом шорохе и упускали крупную добычу.

— Но ведь у них действительно была причина…

— Это не оправдание, Линни. Это их работа, за которую им заплатили.

Мы находились в гостиной. Он ходил туда-сюда перед диваном, обитым дамастом, где я сидела, держа в руках книжку, которую читала перед его приездом. Я никогда не видела Сомерса в таком плохом настроении и поэтому молчала, пока он возмущался по поводу своей неудачной охоты. Наконец он крикнул, подзывая слуг, и все они прибежали к нему. Сомерс приказал им наполнить водой ванну у него в комнате и дал указания приготовить плотный английский обед, включающий в себя несколько блюд, в том числе седло барашка, ростбиф и йоркширский пудинг с мясной подливкой. Затем Сомерс взял бутылку вина из шкафчика и исчез на весь день.

Когда начало смеркаться, он пригласил меня присоединиться к нему за обедом. Пищу подавали с привычной помпой, на дорогом фарфоре и начищенном до блеска серебре. Сомерс поставил рядом со своей тарелкой бокал разбавленной водой мадеры и запивал ею каждый кусок, постоянно приказывая китматгару вновь наполнить бокал.

Пока Сомерс довольно неуклюже резал мясо и медленно, но с удовольствием его жевал, я возила по тарелке прожаренный с кровью ломоть мяса и потягивала воду из своего изящного хрустального кубка.

Наконец Сомерс поднял голову.

— Мясо недостаточно хорошо прожарено для тебя?

У него заплетался язык, и я никогда не видела его настолько пьяным. Я подумала, не начало ли это нового приступа малярии.

— Я совсем недавно съела ленч, а это тяжелая пища.

— Ну, тогда пускай тебе принесут что-нибудь другое. Рагул, — обратился Сомерс к мальчику, проходившему через комнату со стопкой чистых салфеток, — унеси тарелку миссис Инграм.

Мальчик посмотрел на стол. Его глаза расширились, и он опустил голову.

— Забери эту тарелку, Рагул, — повторил приказ Сомерс.

Не поднимая головы, мальчик попятился.

— Сомерс, ты же знаешь, что он не может этого сделать, — сказала я. — Позови кого-нибудь другого…

В один миг Сомерс отодвинул свой жалобно заскрипевший стул от стола и оказался перед мальчиком. Он грубо схватил слугу за тонкую руку. Салфетки упали на пол, словно стайка упорхнувших голубей.

— Когда я говорю тебе…

Я подбежала к ним и попыталась высвободить руку Рагула из железной хватки Сомерса.

— Оставь его в покое!

— Когда я приказываю ему, он обязан подчиниться!

Шея и лицо Сомерса налились кровью, он все сильнее стискивал руку мальчика.

— Но ему не нравится выполнять приказы. Я узнал об этом сегодня днем, не так ли, Рагул?

Значит, дело здесь было не только в тарелке. Я всем сердцем была на стороне мальчика, которому на вид было не больше четырнадцати лет. Все его тело тряслось от страха. Одна мысль о том, что могло случиться с ним несколько часов назад, наполнила меня отвращением к Сомерсу.

— Сомерс, — тихо сказала я, — отпусти его.

— Да как ты смеешь перечить мне при слугах?!

— Он индус. Он не может прикасаться к тарелке, на которой лежит говядина. Ты прекрасно это знаешь, — сказала я, все еще не повышая голоса и пытаясь ослабить его хватку. — Ты можешь избить этого мальчика до потери сознания, но он все равно к ней не притронется. Рагул, позови Гохара. Гохар сможет забрать тарелку. Сомерс, отпусти его!

Последние слова я почти выкрикнула, чего не позволяла себе с тех пор, как мы с Сомерсом поженились.

В следующий момент Сомерс мне улыбнулся. Вернее, неестественно оскалился. Затем он выпустил руку Рагула. Мальчик убежал, а через несколько секунд возле стола возник другой мальчик и молча забрал тарелку. Остальные слуги в столовой — тот, что приводил в движение панкха, китматгар и мальчики, отгоняющие мух, — продолжали свою работу, словно ничего не случилось.

Мы снова сели за стол. Сомерс методично поглощал обед. Я взяла фигу с тарелки с фруктами и орехами, стоявшей посреди стола рядом с подсвечником. Я надкусила ее, но фига оказалась переспелой, а мне не лез кусок в горло. Кремовый шелковый жилет Сомерса был забрызган спереди кровянистым мясным соком, под бакенбардами выступил пот.

Мы сидели в тишине, нарушаемой лишь трепетом крыльев мотылька, кружившегося возле подсвечника, пока Сомерс не закончил обедать. Затем он молча встал из-за стола и ушел.

Я подумала, что инцидент исчерпан, и собиралась лечь спать. Но как только Малти помогла мне облачиться в ночную сорочку, в мою спальню вошел Сомерс. Он прислонился к дверному косяку и одним отрывистым словом отослал мою айю прочь. Она выскользнула из комнаты, неловко, боком протиснувшись в дверь, чтобы избежать прикосновения к нему. За все время нашего брака Сомерс ни разу не заходил ко мне в спальню, так же как и я к нему.

— Сомерс, — начала я. — Почему…

Я замолчала. Из-за спины он достал хлыст для верховой езды.

— Если ты когда-нибудь еще унизишь меня перед другими, я заставлю тебя вспомнить об этой ночи и молиться, чтобы все было, как сейчас, — потому что это только предупреждение.

— Что ты хочешь сказать? Ты же не собираешься меня высечь? — уверенно произнесла я, зная, что в доме находится как минимум двадцать слуг, которые меня услышат.

— А почему бы и нет? — спросил Сомерс. Он выждал мгновение, затем подступил ближе, улыбаясь, словно прочитал мои мысли. — Ты думаешь, слуги тебе помогут? Неужели ты так ничего и не поняла об этой стране? Неужели ты так слепа, что считаешь, будто кому-то есть дело до того, что с тобой происходит? Ты думаешь, что хоть один из этих услужливых трусливых ублюдков осмелится помешать мне воспитывать мою собственную жену?

Я открыла рот, но, прежде чем я успела что-либо сказать, Сомерс схватил меня спереди за ночную рубашку и притянул к себе. Я била его в грудь кулаками, но он был гораздо сильнее меня, и, кроме того, им руководила ярость, усиленная алкоголем. Он швырнул меня на кровать. Незажженная лампа упала на пол и разбилась, наполнив комнату запахом вылившегося из нее кокосового масла. Сомерс перевернул мой туалетный столик. Затем он без усилий развернул меня к себе спиной и уперся коленом мне в поясницу, прижимая меня к матрасу. Удерживая мои запястья одной рукой, он взял хлыст в другую руку и с силой стегнул сплетенным из кожаных ремешков хлыстом по моей спине. Я почувствовала, как тонкая ткань треснула, а моя кожа лопнула от удара. Мой муж хлестал меня, а я вопила что есть мочи, выкрикивая самые оскорбительные ругательства, которые знала, — на таком языке говорили мои старые подруги Хелен, Анабель, Дори, Ягненок и Худышка Мо. Неожиданно Сомерс остановился, и я взглянула на него через плечо. Он тяжело дышал, по его искаженному лицу сбегали струйки пота. Сомерс смотрел на мою истерзанную окровавленную спину, глаза у него странно блестели, и я с содроганием поняла, что это масленое выражение может означать только одно — похоть. Затем он отбросил хлыст, расстегнул штаны и притянул меня за бедра к себе, вынудив встать на колени. Я принялась вырываться и с силой вывернулась из его рук, пока он возился с одеждой. Затем я сжалась в углу кровати, прикрывшись покрывалом и глядя ему в лицо. Сомерс посмотрел вниз, выругался и отвернулся от меня. Матрас подпрыгнул, когда мой муж практически упал с кровати.

— Я не могу пролить в тебя свое семя, — сказал он, поднимаясь на ноги, заправляя рубашку, застегивая брюки и приглаживая волосы. — И я никогда больше не стану пачкаться, прикасаясь к тебе. Маленькая индусская задница Рагула в сто раз чище тебя. Мне следовало бы воспользоваться рукояткой хлыста, хотя я не хочу испачкать и его.

Сомерс ушел, а я поняла, что соглашение, которое мы с ним заключили, оказалось совсем не таким, как я себе представляла. Я была его пленницей, точно так же как когда-то была пленницей Рэма Манта.

На следующий день Сомерс извинился самым обычным образом. Когда он пришел домой в конце дня, я сидела на веранде. Каждое движение отзывалось болью. Я знала, что от глубоких ран останутся шрамы. Когда вчера ночью Сомерс вывалился из моей спальни, ко мне сразу же прибежала Малти. Она плакала и причитала на хинди, обмывая и перевязывая раны и смазывая мне спину какой-то мазью с запахом миндаля. Ее ладони успокаивали боль. Закончив с перевязкой, Малти села на пол возле кровати и принялась тихо напевать, чтобы успокоить меня, пока я наконец не забылась тревожным сном. Когда я проснулась ранним утром, она все еще сидела возле меня, положив голову на край кровати.