Толстая ткань кушака смягчила неприятные ощущения, но теперь мне пришлось держаться за талию патана. Он снова пустил Расула галопом, но ненадолго. Скоро я увидела горную вершину на фоне яркого синего неба. Подножье горы скрывал туман. Огромные ели и валуны казались отсюда точками. Расулу пришлось медленно взбираться по каменистому склону все выше и выше. Воздух становился прохладнее. Затем начался короткий, но крутой спуск. Расул осторожно спускался, напрягаясь и приседая на задние ноги. Из-под его копыт срывались камешки и комья земли и катились по склону впереди нас. Сила притяжения заставила меня прильнуть к спине патана. Я прижалась к его жилету щекой, чувствуя, как бьется его сердце. От него пахло п'отом и соснами, лошадьми и ветром.

Впереди нас лоскутным одеялом раскинулось плато, а за ним из тумана снова поднимались дрожащие и расплывчатые холмы предгорья. Наконец патан остановил Расула возле узкого, обрамленного ивами озера. Откуда-то доносился плеск воды. Я обернулась и обнаружила его источник — небольшой водопад возле дальнего берега. Землю под копытами Расула покрывал ковер из земляники и водосбора. За зеленой горной цепью оранжевыми и алыми полосами пламенело закатное небо. Я подумала о зарисовках швейцарских пейзажей, которые я видела в книгах в библиотеке. Даже красота Симлы не могла сравниться с тем, что открылось моему взору. И в то же время мой восторг был омрачен мыслями о Фейт, которые не давали мне покоя. Боль утраты не оставляла меня ни на секунду.

— Дальше мы сегодня не поедем, — прервал мои раздумья патан. — Впереди еще много часов пути, а дорога в темноте слишком опасна.

Я слезла с лошади.

— Жди меня здесь, — сказал патан и уехал.

Я напилась воды из озера, вымыла руки и лицо, а затем стоя смотрела на отражение холмистого предгорья в неподвижной воде. Возвратился патан, неся с собой седельную сумку, украшенную иглами дикобраза, с которой он отряхивал листья и тонкие веточки. Я решила, что патан постоянно останавливался в этом месте и сделал здесь тайник.

Оставив Расула пастись на высокой траве, патан присел возле меня на корточки и вынул из сумки кусок чистой белой ткани. В ней оказался кусок твердого белого сыра. Затем патан достал нож, разрезал сыр на две части и одну из них протянул мне. Со своей долей патан расправился за несколько секунд.

— Озеро мелкое, и в нем полно рыбы. Ты соберешь фрукты и ягоды, — распорядился он.

Снова порывшись в сумке, он извлек оттуда небольшой кусок кожи, свернутый и перевязанный ремешком. Патан вручил его мне, произнеся неизвестное слово. Я молча смотрела на сверток. Тогда патан взял его и развязал. Внутри я увидела блестящую темную массу.

— Это для лошадей. От ран и ушибов. Воспользуйся им.

Он указал на мое плечо и на юбку.

Я взяла лекарство и направилась к роще из невысоких деревьев. Некоторые из них цвели, а на других уже висели небольшие плоды. Здесь озеро плавно изгибалось, и ветви ив нависали прямо над прозрачной, синей, как сапфир, водой. Они скрывали меня от посторонних взглядов.

Я оглянулась, чтобы посмотреть на патана, но сквозь кружево листьев смогла разглядеть только белое пятно его рубашки. Он ходил по берегу. Прохладная вода тихо плескалась о поросший травой песок. Я расстегнула платье и выбралась из него. В этой покрытой грязью и окровавленной засаленной тряпке невозможно было узнать тот простой, накрахмаленный чистый предмет одежды, который я надела два дня назад. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Оставаясь в нижней рубашке и юбке, я расстегнула высокие кожаные сапожки и стянула их со вздохом облегчения. Я сняла и чулки и пошевелила пальцами в теплом песке, наслаждаясь его мягкостью.

Несмотря на то что мои волосы были растрепаны, в них еще оставалось несколько шпилек. Я вытащила их и бросила на песок. Затем я стянула панталоны и вынула из них кушак патана. Мою кожу овевал теплый вечерний воздух, над головой пролетел зимородок. Я подобрала платье, панталоны и чулки и ступила в воду одной ногой, затем другой. Дно озера покрывали скользкие камешки и мягкий ил. Я медленно вошла в воду. Раньше мне никогда не приходилось купаться в реке или в озере. В моем распоряжении всегда было только то количество воды, которое помещалось в цинковой или медной ванне. Я вошла еще глубже, и моя нижняя юбка всплыла. Прохладная вода обожгла недавно лопнувшие волдыри. Зайдя в воду по пояс, я оставила свою одежду плавать в озере и, наклонившись, попыталась под водой распутать сбившиеся волосы. Затем я тщательно выстирала платье и чулки. Панталоны оказалось труднее отчистить, поскольку они заскорузли от крови и гноя.

Наконец я выбралась на берег, вытерлась кушаком патана и смазала плечо и открытые язвы вонючим лошадиным лекарством. После этого я отжала платье и с трудом натянула его на себя, поверх мокрой нижней юбки и рубашки. Панталоны я не стала надевать и взяла их с собой вместе с чулками, сапожками, кушаком и лекарством.

Патан стоял на небольшом камне, в нескольких футах от берега, остругивая ножом конец тонкой палки. На берегу уже бились несколько рыбин. Пока я на него смотрела, он занес над головой заостренную палку и с силой вонзил ее в воду. Когда патан так же быстро вытащил ее из озера, на конце палки извивалась большая рыба с радужной, сверкающей, словно металл на солнце, чешуей. Патан снял пойманную рыбу и ловко бросил ее на берег.

Я положила на землю принесенные вещи и направилась к деревьям, на раскидистых ветвях которых было много маленьких твердых слив. Я рвала их и складывала в мокрый подол.

Тем временем патан, сидя на корточках, разделывал пойманную рыбу на плоском камне, закапывая головы и внутренности в песок.

Подойдя к нему, я вытряхнула подол, и сливы покатились на песок, словно камешки. Он взглянул на меня, затем полез в сапог и вынул оттуда кремень. Патан сложил тонкие веточки и кусочки трута и развел огонь.

Вскоре мы ели хрустящую рыбу, сливы и мелкую сладкую землянику, что росла вокруг. Костер был большим, и тьма отступила. Я подержала ноги у огня, чтобы согреть их, а затем надела сухие чулки и сапоги.

Неожиданно я поняла, что не хочу есть. Я наслаждалась чистотой своего тела. Плечо беспокоило меня, только когда я делала резкие движения. Я довольно удобно устроилась, подогнув под себя ногу.

По-настоящему сильную боль мне причиняли мысли о Фейт. Это я во всем виновата. Если бы не я, она осталась бы жива. Она сидела бы в саду «Констанция-коттедж» и читала бы книгу. Это я позволила ей осуществить ее план. Фейт была моей единственной настоящей подругой, а я не смогла ее спасти.

Отовсюду доносились загадочные звуки — в подлеске шуршали мелкие зверьки, какое-то более крупное животное осторожно ходило вокруг нас кругами. Издалека донесся предупреждающий крик шакала, а высоко над головой пробормотала что-то ночная птица. Расул вздрогнул и заржал. Патан сказал ему несколько слов на незнакомом языке, и конь притих.

— На каком языке ты с ним разговариваешь? — спросила я.

— Это язык моего народа. Пушту.

— Но ты говоришь и на хинди.

— Хинди, дари, урду, на узбекском, кашмири, бенгали и панджаби. Я много путешествовал по Индии и по своей родной стране. Я могу говорить со всеми, кого встречаю, кроме ференгхи, иноземцев. Я решил не учиться их языку, хотя различаю некоторые слова.

Патан отвел взгляд от костра и взглянул на меня. Ссадина возле глаза и отек на губе уже почти прошли.

— Твоему языку.

Он снова опустил глаза, но я успела кое-что в них заметить. Что-то, от чего мой страх перед ним прошел. Неужели я все это время его боялась, несмотря на уверенность в том, что меня уже невозможно напугать? Не знаю. Одолевающие меня мысли о Фейт, лихорадка и боль, неуверенность в будущем — последние два дня моя жизнь ограничивалась только этим. Что я чувствовала теперь? Если бы я могла перестать винить себя за то, что не смогла понять, что с Фейт все обстоит серьезнее, чем казалось, что ее все глубже затягивает в пучину отчаяния, то, думаю, я осознала бы, что вовсе не испытываю страха.

Патан прервал молчание, снова взглянув на огонь:

— Ты давно живешь в Индии? Ты выучила хинди.

Он пытался завязать разговор. Как странно все это, подумалось мне, — я сижу у костра где-то возле Кашмира и разговариваю с патаном с северо-западной границы.

— Нет, не очень давно. Полтора года.

Он кивнул.

Мне было необходимо отвлечься от мыслей о Фейт, подумать о чем-нибудь другом.

— Расскажи мне о своем народе — о пушту, — попросила я.

Патан бросил в огонь палку, где она затрещала и зашипела.

— Тут не о чем рассказывать. Сам я из племени гилзай. Мое племя насчитывает около полутора сотен человек. Мы не живем все время на одном месте — лето мы проводим в горах, наслаждаясь прохладой, а на зиму перебираемся в долины. Мое племя занимается разведением овец, и мы торгуем шерстью, выменивая на нее необходимые вещи.

Он замолчал и посмотрел на меня, а затем продолжил:

— Мой народ любит музыку, поэзию и игры. Мы живем незатейливой жизнью.

Но его глаза говорили обратное. Этого человека трудно было назвать «незатейливым». Я подтянула к себе колени, обхватила их руками и положила сверху подбородок.

— А что ты делал в Симле?

— Я ловлю одичавших лошадей на равнинах. Затем объезжаю их и продаю или обмениваю, иногда в Кабуле, а иногда в Пешаваре или на юге Индии. На этот раз я продал небольшой табун в Раджпуре и возвращался обратно в горы через Симлу, чтобы забрать другой табун, ожидающий меня в Кашмире.

— Извини, — сказала я.

— Извинить? За что ты просишь тебя извинить?

— За то, как с тобой обошлись. Это было несправедливо.

Патан, нахмурившись, кивнул.

— Как тебе удалось убежать?

— Они вывели меня из тюрьмы. Чтобы повесить.

У меня перехватило дыхание.

— Расул находился поблизости. Я издал звук — команду, которую он знает и которой подчиняется. Конь порвал веревку, которой был привязан, и бросился на тех, кто меня держал. Они разбежались, спасаясь от его копыт. Я вскочил на Расула. Пока солдаты вывели и оседлали своих лошадей, я был уже далеко.

Воцарилось молчание.

— У тебя есть семья? — спросила я.

— У меня две жены. — Патан склонился над кучей веток для костра, и волосы упали на его лицо. Затем он выпрямился, откинув волосы назад.

— Обе они подарили мне сыновей. Аллах улыбнулся мне.

Неожиданно его зубы сверкнули в мимолетной улыбке — видимо, при мысли о детях. В этот миг лицо патана изменилось, и я поняла, что на самом деле он был значительно моложе, чем я думала. Зубы у него были белыми и ровными. Улыбка исчезла так же быстро, как и появилась.

Мы больше не знали, о чем говорить, и сидели молча, глядя на огонь. Наконец я произнесла:

— У меня есть муж. — Я не знала, почему сказала ему именно это.

— Ну конечно, — согласился патан и лег на бок, подперев голову рукой. Сквозь жаркое марево костра я видела только его силуэт.

— Как тебя зовут? — спросила я через пламя.

— Дауд, — ответил он. — Вождь племени гилзай.


Глава двадцать девятая


Я приподнялась на локте и посмотрела на тлеющие остатки костра. За ними, освещенный первыми солнечными лучами, спал мужчина по имени Дауд. Его ресницы отбрасывали тень на щеки, подбородок потемнел от пробившейся щетины.

Я легла на спину и посмотрела в небо, окрашенное во все оттенки розового. Почувствовав аромат цветов, я сделала глубокий вдох. В ветвях раскидистой чинары послышался шорох, и я увидела пару прихорашивающихся золотистых иволг. Они чистили перышки маленькими острыми клювами, надували грудки и с восхищением оглядывали друг друга блестящими глазками. Затем птицы вдруг сорвались с дерева, хлопая крыльями, и через секунду я поняла почему — на ветку этого же дерева сел большой зеленый дятел с красным пятном на голове. Он нагло на меня посмотрел, а затем принялся долбить твердый ствол длинным острым клювом. Как только раздался стук, Дауд мигом вскочил на ноги, сжимая в руке нож и встревоженно озираясь по сторонам.

Я, поморщившись, села и молча указала ему на дерево. Увидев блестящую головку занятой своим делом птицы, Дауд разочарованно пожал плечами и заткнул нож обратно за пояс. Дауд повернулся в сторону озера и некоторое время смотрел на неподвижную воду. Затем одним резким движением он сбросил с себя жилет, стянул рубашку через голову и подошел к берегу. Я с удивлением заметила, что его кожа, там, где она не была покрыта загаром, оказалась значительно светлее, чем можно было предположить. Дауд поплескал водой на лицо, волосы, руки и грудь, затем выпрямился и отряхнулся, разбрызгивая во все стороны жемчужные капельки. После этого он вытащил нож и принялся бриться. Затем Дауд пошел вдоль берега и скрылся за камнями. Я направилась к тому же укромному месту, где купалась вчера, и осторожно потрогала волдыри. За ночь они засохли. Я надела панталоны, умылась и пальцами пригладила волосы.