— Как только я приду в себя после этого приступа, я займусь подготовкой твоего отъезда, — сказал он.

— Отъезда?

Он слабо хлопнул в ладоши.

— Ты становишься слишком тяжелой обузой. Последний случай, когда ты собиралась выбежать на улицы Калькутты и вела себя, словно сумасшедшая, утвердил меня в моем решении. Неужели ты действительно думаешь, что кто-то удивится — или обеспокоится, — если ты исчезнешь? Да кто кроме слуг вообще это заметит, Линни?

Я попыталась сглотнуть. В эти минуты решалось мое будущее, и я знала это.

— Значит, ты отошлешь нас в Англию?

Мой муж безучастно смотрел на меня. Когда ответа не последовало, я решила, что это из-за его болезни. Затем Сомерс заговорил ясным и твердым голосом:

— Ты хоть осознаешь, что говоришь на хинди, Линни? Ты хотя бы в курсе, что в последнее время ты совсем не разговариваешь по-английски?

— Извини, — сказала я и повторила вопрос.

— Нас? Что ты имеешь в виду под словом «мы»?

Я заговорила медленно, тщательно выговаривая слова:

— Ну, Дэвида и себя, разумеется. Как ты уже заметил, ему нужно учиться. Я могла бы жить с ним в любом месте, которое ты выберешь, — например в Лондоне. Он мог бы ходить в ту же школу, в которой учился ты.

Его сотряс сухой кашель, затем Сомерс попытался улыбнуться.

— Неужели ты думаешь, что я доверю тебе воспитание моего сына? У тебя наркотическая зависимость от опиума, Линни. Это сразу бросается в глаза. Ты изменилась к худшему во всех отношениях и вызываешь только отвращение.

Пол под моими ногами покачнулся. Чтобы не упасть, я схватилась за столбик кровати, затем опустилась в стоявшее рядом кресло.

— Я могу остановиться, Сомерс. Конечно, я могу остановиться, если захочу.

— Все знают, что ты всего лишь жалкая развалина. Полагаю, большинство знакомых уже считают тебя сумасшедшей. Они даже не спрашивают меня о тебе и не интересуются, почему ты больше не сопровождаешь меня на светских раутах. Мой план состоит в том, чтобы найти приятное местечко, где ты сможешь… отдохнуть. Где-нибудь — возможно в одном из изолированных поселений на Индийской равнине, — где о тебе будут должным образом заботиться, чтобы ты не могла причинить вред себе или другим людям. Или, если ты так хочешь уехать домой, мы можем обсудить другие варианты.

Я энергично закивала, моя голова слегка кружилась.

— Да, Сомерс. Именно этого мне бы и хотелось. Уехать домой.

Как только я окажусь в Англии, я найду способ видеться с Дэвидом. Шейкер мне поможет.

— Да, я согласен, что это лучшее решение. В Лондоне есть много мест, где тебя смогут хорошо содержать — скажем так, неопределенное время.

— Содержать? — Мне понадобилось полминуты, чтобы понять, что он имел в виду. — В… в сумасшедшем доме?

— Сумасшедший дом, моя дорогая? Зачем же называть это так грубо? — Сомерсу удалось улыбнуться. — О тебе позаботятся, пока ты будешь отдыхать. Общеизвестно, что Индия сводит с ума многих. Ты окажешься не первой мэм-саиб, не вынесшей напряжения. Все всё поймут и не будут задавать лишних вопросов.

— На самом деле, — продолжал он, явно довольный собой, — кого, кроме Дэвида и, возможно, Малти, волнует твоя судьба? Дэвид всего лишь ребенок — он быстро о тебе забудет. А Малти уволят. Ее в любом случае никто не берет в расчет.

У меня снова закружилась голова. Мне была нужна моя трубка. Я дрожала, по лицу и шее градом катился пот; мне казалось, что под кожей у меня копошатся сотни мелких насекомых. Я машинально потянула за полупрозрачный шарф, повязанный поверх декольте, и вытерла им шею и щеки.

Воцарилось молчание, затем с кровати донесся странный приглушенный крик. Сомерс сел, трясущимся пальцем указывая на мою грудь, точно так же как несколько дней назад, когда порвал мое платье.

Я взглянула на свой шрам.

— И снова твоя реакция меня удивляет, — прошептала я. — Конечно же, моя старая травма не должна тебя беспокоить. Не думала, что мое тело хоть как-то интересует тебя.

Он откинулся назад, хватая ртом воздух, словно не мог дышать.

— Я знаю, — прокаркал он. — Теперь я знаю. Когда я впервые это увидел, — хрипло сказал Сомерс, не сводя глаз со шрама, — у меня промелькнула… какая-то догадка. Я не знал, что это было. Но… Да, я думаю…

Я почти не слушала его бред. Я размышляла о том, что больше никогда не увижу сына, о том, что, повзрослев, Дэвид узнает, что его мать окончила свои дни на куче гнилой соломы в темной каменной каморке одного из сумасшедших домов. О том, что Сомерс постарается стереть из его памяти все воспоминания обо мне, и, что хуже всего, о том, что он попытается приобщить Дэвида к своим извращенным ценностям.

Жестокая необходимость защитить Дэвида от столь безрадостного будущего придала мне силы, которых у меня уже давно не было. Я бросила шарф на пол и, склонившись над кроватью, приспустила лиф, чтобы Сомерс полностью увидел шрам.

— Это работа одного из моих старых клиентов в Ливерпуле, — сказала я. — То еще зрелище? И все равно я тогда выжила. Однажды я пережила ярость безумца, и я выживу, несмотря на все, что ты со мной сделаешь, Сомерс. Тебе не удастся меня победить.

Он издал звук, словно его сейчас вырвет, и прижал кулак ко рту.

— Уверена, что вид моей изуродованной плоти должен вызывать у тебя восторг, а не отвращение, — продолжила я. — В конце концов, моя боль — это единственное, что радовало тебя в нашем презренном браке.

— Я знаю, — снова произнес он, не убирая кулак ото рта, все с тем же смятением в голосе. — Теперь я знаю, почему узнал эту рыбу.

Я снова села, поправив платье и пытаясь понять. Рыба? Затем ко мне вернулось воспоминание о том случае в доме на улице Алипур: Сомерс догадался о моем темном прошлом по родимому пятну в форме рыбы.

Он опустил руку, все еще сжатую в кулак.

— Мне почти удалось забыть неприятные события своего последнего пребывания в этом городе на Мерси, — сказал он.

Сомерс говорил медленно, словно размышляя вслух. Он снова попытался сесть.

— Твоя правда. Ты действительно выжила. Я не могу себе представить, как тебе это удалось. Сейчас от тебя должны были остаться только размягченные кости, а в твоих глазницах должны жить крабы.

Я прижала кулак ко рту точно так же, как Сомерс несколько мгновений назад. В тишине, последовавшей за его заявлением, на меня снизошло озарение. За его словами пришло понимание — слишком ужасное и невероятное. Меня начала бить непроизвольная дрожь. Комната зашаталась. Я так сильно стиснула зубы, что заболела челюсть.

— Разве я не приказал своему человеку утопить твое тело в Мерси? — Сомерс снова овладел собой. Глядя на меня, он говорил тихо, но уверенно. — И разве Помпи не клялся мне, что он это сделал? Он уверял меня, что не оставил в живых никого, кто мог бы рассказать о том, что произошло той ночью на Роудни-стрит.

Неожиданно я услышала его, тот самый холодный, расчетливый голос, который приказал меня убить, пока я, тринадцатилетняя девочка, лежала, ослепленная и беспомощная, на толстом ковре возле дорожного сундука, наполненного стеклянными банками с плавающими в них волосами. Волосы мертвых девушек… Старик, лежащий рядом со мной, с ножницами, воткнутыми в глаз… Исходящий от него запах разложения, и другой запах — паленых волос. У меня перехватило дыхание, а рот наполнился горькой слюной.

Этого я не ожидала. Роудни-стрит. Мой старый кошмар ожил и вернулся — огромный и еще более страшный в ярко освещенной лампами спальне. Я почувствовала головокружение. Мир распадался на куски, и ко мне вернулось старое видение — мой труп со сломанной на виселице шеей, брошенный в яму для убийц, наполненную негашеной известью. Я наклонилась вперед и опустила голову между колен, испытывая позывы сухой рвоты.

«Молодой господин» — так называл его Помпи.

— Мне пришлось уволить Помпи спустя некоторое время после инцидента в Ливерпуле. Он допустил слишком много ошибок. Но, полагаю, нельзя перекладывать всю вину на него. Той ночью я тоже тебя видел и решил, что ты мертва. Под левой грудью у тебя зияла рана. Я видел рассеченные мышцы. Я мог бы поклясться, что видел твое неподвижное сердце, но, конечно, это было невозможно.

Я вытерла рот тыльной стороной ладони, подняла голову и посмотрела на него.

Сомерс облизнул губы, затем улыбнулся, словно вспомнил нечто приятное. И эта улыбка поразила меня сильнее, чем его слова.

— Если память мне не изменяет, ты тогда была еще совсем ребенком, девочкой с остриженными волосами. Ты ничем не напоминала хладнокровную женщину, встреченную мною в Калькутте, — за исключением этой отметины на руке, в форме рыбы. Неудивительно, что я не мог вспомнить, где ее видел. Я постарался как можно быстрее вычеркнуть эту ночь из памяти.

Теперь я держала рот открытым, силясь вдохнуть спертый воздух, пытаясь протолкнуть его в легкие, в эти два мешка, находящиеся внутри грудной клетки, которые я когда-то видела на рисунках в медицинских книгах Шейкера. Мои легкие не были сейчас тугими и надутыми, они сморщились и стали совсем плоскими. Они не смогут расправиться, не смогут втянуть в себя влажный воздух. Я открывала и закрывала рот, словно рыба, вытащенная из воды. Я чувствовала, что задыхаюсь. Передо мной, словно освещенное сотней свечей, стояло это разлагающееся лицо с ужасным трепещущим языком и лишенными всякого выражения глазами.

Сомерс был сыном человека, которого я когда-то убила.

— Уже слишком поздно, — прошептала я, наконец отыскав в себе силы, чтобы заговорить. — Ты никогда не сможешь это доказать. Слишком поздно судить меня за убийство. — Я должна защитить Дэвида от будущего с Сомерсом и от моего прошлого.

Из горла Сомерса вырвался звук, похожий на смех, — жуткое, надтреснутое карканье.

— Судить? За убийство? Думаю, вряд ли. Записи об убийстве просто не существует. Это была смерть человека, изъеденного сифилисом и сошедшего с ума. Порою казалось, что он никогда не умрет. Я думал, что он проживет еще несколько лет. На самом деле, когда ты убила его, я пожалел, что у меня не хватило духу сделать это гораздо, значительно раньше. Даже до болезни мой отец был жестокой, бессердечной скотиной. Я уехал из Англии вскоре после того, как ты убила его, Линни. Я хотел оставить все в прошлом, забыть.

Сомерс замолчал. Я делала короткие, неглубокие вдохи, словно заново училась дышать.

— Вряд ли кто-то был счастливее, чем я, когда смотрел, как его хоронят, — продолжал Сомерс. Видимо, мы оба вспоминали подробности той ночи. — Я знал, что теперь черви смогут наконец заняться тем, что осталось от его вонючего тела. Что касается души — не думаю, что она у него была. С тех пор как мне исполнилось двенадцать…

— Я не хочу больше ничего слышать, — прошептала я, но Сомерс не обратил на это внимания.

— …отправляясь на свои похождения, он брал меня с собой. Сначала отец заставлял меня смотреть, как он вскакивает на каждую сучку. Он питал слабость к женщинам низшего сословия. Таким, как ты, Линни. Через некоторое время я уже с удовольствием наблюдал за унижениями, которым он их подвергал.

Я продолжала качать головой, желая, чтобы он замолчал. Но Сомерсу, кажется, нравилось видеть мои муки, и он пересказывал самые отвратительные подробности. Я прижала ладони к ушам, закрыла глаза и склонила голову.

— Наконец он попытался заставить меня принять участие в своих забавах. — Сомерс говорил громко и отчетливо. У меня не было никакой возможности отгородиться от его слов. — Отец держал меня возле себя, словно ручную обезьянку, иногда гладил, время от времени бросал мне вкусный кусочек, но не давал и шагу ступить без его ведома. Даже после смерти он не позволил мне жить так, как мне хотелось. Он знал, что меня с раннего возраста мало привлекали женщины. По сути, это он снабжал меня мальчиками, к которым у меня проснулся аппетит. Но в своем завещании он указал, что я должен быть женат, чтобы получить по праву полагающееся мне наследство. Это было на него похоже — посмеяться надо мной в последний раз из могилы. Выходит, что ты оказала большое влияние на мою жизнь, Линни. Сначала ты убила моего отца, затем дала мне возможность получить наследство. В действительности ты позволила мне стать свободным. Дважды.

После этих слов Сомерс замолчал.

Я убрала ладони и открыла глаза. Возле моих ушей и вспотевшего лба жужжали москиты. Сомерс смотрел на меня почти весело, склонив голову набок. Его глаза горели, словно он удивлялся своему везению. Я опустилась на колени возле его кровати.

— Так отблагодари меня, Сомерс. Отпусти меня. Позволь мне забрать Дэвида и исчезнуть.