— Александр, — прошептала она. — Ты вернулся. — Она выпустила Джулию и, сделав два шажка навстречу ему, практически повисла, обессилевшая, на его протянутых руках. Когда она вцепилась в ткань его куртки, ее руки дрожали. — Ах, Александр, — произнесла она снова, и из ее глаз полились слезы. — Мой сын.

Когда мать прижалась щекой к его груди и зарыдала, Алека охватило отчаянье. Ему стало безумно стыдно. Не имело значения, что он не был виновен в предательстве, ведь в его семье не могли этого знать. И если они верили в него, значит, поверили бы в любом случае без всяких доказательств. Негодование, унижение и даже страх — все эти чувства разом нахлынули на него и окончательно выбили из колеи.

— Мама, — произнес он шепотом. — Прости. Мне так жаль.

Она подняла голову, чтобы взглянуть на него.

— Никогда, — сквозь слезы сказала она, — слышишь, никогда не извиняйся. Как бы мне ни было горько, радость твоего возвращения пересиливает все. Я думала, что потеряла обоих сыновей, но теперь один из них вернулся. Мне все равно, как и почему, главное, что ты жив, здоров и, наконец, дома.

— Что вы должны были подумать, — начал он, но она остановила его, коснувшись его щеки.

— Не сейчас, — мягко сказала она. — Сегодня у нас праздник.

От ее слов ему стало еще хуже. Если бы она спросила, действительно ли он продавал секреты французам… Где был последние пять лет и что делал?.. Если бы она попыталась выяснить, почему он за все это время не дал ей знать, что жив… Она была вправе задавать ему любые вопросы, и то, что она ни о чем не спросила, а просто обняла его, как делала это всегда, когда он был ребенком, разрывало ему сердце. Лучше бы он оставался тайным агентом, одиноким и свободным от обязательств, не претендующим на какие бы то ни было добродетели. Он осторожно обнял мать, она прильнула к нему и уже не сдерживала слез.

— Ох, я так растерялась, и вообще в последнее время стала слезливой, — сказала она, поднимая голову и прикладывая к глазам платочек. — Сегодня счастливый для меня день. — Она чуть отступила назад, и Алек увидел, что она сделала легкое движение рукой, подзывая Джулию.

Его сестра, похоже, не разделяла радости матери.

— Алек, — сказала она, быстро присев в неловком реверансе.

— Я рад снова видеть тебя, Джулия, — сказал он. Она поджала губы и ничего не ответила.

— И тебя, Марианна.

Услышав свое имя, Марианна вздрогнула. Ребенок у нее на руках крепче обхватил ее шею и начал хныкать.

— Добро пожаловать домой, Алек, — спокойно проговорила она. — Мы так обрадовались, когда узнали о твоем возвращении.

— Спасибо, — пробормотал он.

Взгляды, обращенные на него, были полны неприкрытого любопытства. По коже пробежали мурашки — такое пристальное внимание после многих лет забвения не на шутку взволновало его.

— Ну, — оживилась мать, — может быть, пойдем в дом? Ты, должно быть, невероятно устал и хочешь отдохнуть. — Взяв его за руку, она потянула его в дом.

Проходя через высокую дверь с арочным проемом в главный холл, он не мог не смотреть по сторонам. Казалось, что он отсутствовал только месяц. Внутри, как и снаружи, дом остался таким, каким он его помнил. У входа их ждали дворецкий и экономка, а по легкому шуршанию шагов можно было догадаться, что остальные слуги тоже где-то рядом и только ждут момента, чтобы хоть мельком глянуть на того, кто восстал из мертвых. Алек старался справиться с мрачным настроением, но происходящее все больше угнетало его.

— Фарли, займитесь багажом майора Хейза, — обратилась к дворецкому мать. — Миссис Смайт, распорядитесь, чтобы в гостиную подали чай и еще… — она взглянула на Алека, — бутылку портвейна и немного бренди.

Слуги поклонились и ушли.

— Подойди, дорогой, — обратилась она к Алеку. — Не хочешь посидеть со мной?

Переход в гостиную был похож на похоронную процессию. Марианна отослала детей с няней наверх и присоединилась ко всем. Мысль о том, что он присутствует на собственных похоронах, не оставляла его и вызывала все большее раздражение. Он пребывал в таком состоянии, что уже готов был громко заявить о своих чувствах, чтобы увидеть, какой будет реакция. Только его мать, казалось, ничего не замечала и сияющими глазами смотрела на него, сидевшего рядом с ней.

Никто не знал, что сказать. Молчание становилось все более тягостным. Все сидели, не смея заглянуть друг другу в глаза. Наконец Алек заставил себя говорить:

— Я только недавно узнал о смерти Фредерика. Если бы я знал…

— Тогда что? — тихо спросила Джулия.

Может быть, если бы они стали кричать друг на друга, то чувство обиды, которое, вероятно, испытывал каждый, быстро прошло, как это бывает с болью, когда бинт с гноящейся раны удаляют рывком. Алек повернулся к сестре:

— Что ты хочешь знать, Джулия?

Она вскинула голову, принимая вызов.

— Полагаю, то, что хотят знать все. Где ты был, пять лет и почему, черт возьми, не прислал маме ни одной весточки, чтобы она хоть знала, что ты жив.

— Джулия! — одернула ее мать. Джулия поджала губы.

— Я только отвечаю на его вопрос, мама. Разве ты не говорила, что мы должны вести себя так, будто ничего не случилось?

Антия Хейз вспыхнула.

— Не сегодня, Джулия, — сказала она строгим тоном.

— Нет-нет, — возразил Алек, видя, как багровеет лицо его сестры. — Пусть она говорит. Мы с Джулией никогда ничего не скрывали друг от друга.

Руки Джулии, лежащие на коленях, сжались в кулаки.

— Разве? — резко ответила она. — Однако последние пять лет ты даже не потрудился сообщить мне, что ты жив.

Его сестра кипела от злости, но, как ни странно, Алеку стало немного легче. Это было лучше, чем ловить на себе удивленные подозрительные взгляды.

— Я не стал бы называть это сокрытием, неуважением или пренебрежением…

— Ой, ли? Она фыркнула. — Тогда, может быть, это измеренное введение в заблуждение.

— Джулия, — мягко произнесла Марианна. Его сестра открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала.

— Извини, мама. У меня разболелась голова, я пойду к себе. — Она бросила гневный взгляд на Алека и выскочила из комнаты.

Хлопнула дверь. Алек стиснул зубы. Он заметил, что Марианна встревожено, взглянула на Джона, который ответил ей едва заметным кивком головы.

— Жаль, — сказала его мать, дотронувшись до руки Алека. — Джулия… Ну, это следствие шока…

— Мама, я понимаю. — Алек покачал головой. — Я и не ждал, что она будет прыгать от радости.

— Джулия всегда очень любила тебя. Для нее это была трудная неделя. После Ватерлоо, когда стало известно… она была в полном смятении. Со временем все встанет на свои места.

«Со временем». Мысль о том, что ему еще предстоит, вызывала головную боль. Если такова реакция его родственников, то, что же будет при встречах с соседями и старыми друзьями? С тем же успехом он мог вернуться с клеймом предателя на лбу.

— Уверен, тебе было не легче.

— О нет! — Лицо матери светилось. — Когда Питербери-младший написал нам, что ты жив и здоров, я была счастлива и не могла поверить, а на следующий день уже пришло письмо от тебя. Это была самая длинная неделя в моей жизни. Твой отец… — ее голос дрогнул, — как бы он обрадовался. — В ее глазах заблестели слезы.

— Прошу меня извинить, — пробормотал, поднимаясь, Джон. — Мне надо узнать, как идут дела… — Он умолк и кашлянул, явно испытывая неловкость.

— А мне пора к детям, — поднялась Марианна. — Вам, должно быть, хочется побыть вдвоем.

После их ухода воцарилось молчание. Алек повернулся к матери.

— Я знаю, мама, у всех есть ко мне вопросы. Не нужно говорить Джулии, что ей следует вести себя так, словно ничего не случилось.

— Джулии следовало бы придержать язык.

Алек удивленно хмыкнул. Сестра была самой открытой и искренней из всех Хейзов. Она была любимицей отца, и ей всегда все прощалось.

Мать помолчала. Потом снова дотронулась до обшлага его куртки, провела по нему рукой, словно хотела просто увериться в реальности происходящего.

— Не обращай внимания. Джулия успокоится. Теперь, когда ты дома, все пойдет по-прежнему.

Для этого нет никаких оснований, подумай Алек. Его мать принимает желаемое за действительное, гоня от себя неизбежные вопросы и объяснения.

Как же ему хотелось опровергнуть обвинение в предательстве. Но он оказался дома, не имея никаких доказательств своей невиновности, поэтому подозрения будут только усиливаться. Кто поверит, что человек ни в чем не виноват, если он отсутствовал пять лет и за это время ни строчки не написал своей семье? Благодаря Стаффорду его не арестуют, но едва ли это оправдает его в глазах обитателей Марстона, которые, безусловно, считают его виновным.

Но было бы жестоко говорить с матерью об этом сейчас. Пусть она хоть немного порадуется его возвращению. Размышляя обо всем этом, он накрыл ее руку своей.

— Я надеюсь на это, мама.

Глава 2

Рано утром следующего дня Алек, на ходу застегивая пуговицы, поспешил в комнату, куда подавали завтрак. Предшествующее задание Стаффорда он выполнял, прикинувшись лакеем, так что ему приходилось вставать до рассвета, чтобы затопить камины и как можно раньше приступать к выполнению своих обязанностей. С тех пор он привык рано вставать, тем более что такой распорядок дня мало отличался от того, к чему он привык в армии. Но даже если бы у него не было такой привычки, Алек все равно встал бы рано и был бы уже на ногах и полностью одетым, потому что ему хотелось как можно скорее покинуть дом.

Мать отвела ему отцовскую спальню. До недавнего времени она была спальней Фредерика, но в воспоминаниях Алека она была связана только с отцом. Он помнил, как именно здесь отец распекал его в детстве. А потом, когда отец заболел и уже не вставал с постели, они торжественно прощались в этой спальне перед тем, как Алек отправился в ту последнюю, фатальную кампанию в Бельгию. Алек не хотел оставаться в этой спальне, он просил поселить в его прежней комнате, но после каких-то недомолвок мать, наконец, призналась, что теперь в ней обитает Джон. После Ватерлоо все вещи Алека были убраны на чердак. Кроме того, мать сама настояла на том, чтобы он, как глава семьи, занял апартаменты хозяина. У Алека было такое чувство, что на его шее затягивают петлю, но, чтобы не нарушать мир и спокойствие, он только кивнул и согласился.

Утром Алек проснулся с мыслью о том, что он сойдет с ума, если немедленно не выберется из этой комнаты — из этого дома вообще. Он хотел поскорее выпить чашку кофе, освободив себя и других от болезненной необходимости завтракать вместе. Может быть, длительная прогулка верхом по окрестностям восстановит его связь с этим местом и немного успокоит его.

Он толкнул дверь и замер. Напротив, спиной к нему с чашкой в руках, стояла Джулия и смотрела в окно. Услышав звук открывающейся двери, она обернулась, улыбаясь, но улыбка исчезла, как только она увидела его.

— Доброе утро, — произнес он.

Она сделала глоток и отвернулась к окну.

— Доброе утро.

Буфет радовал глаз разными блюдами, хотя, судя по розовеющему на востоке небу, было еще совсем рано.

— Ты всегда на ногах в такую рань? — Он не мог вспомнить, какие привычки были у Джулии до его отъезда.

— Да, — буркнула она.

— Вот как, — сказал Алек.

Ему стало ясно, что она не намерена разговаривать с ним.

— Возможно, я изменилась. Прошли годы, как ты знаешь.

В ее тоне он уловил холод. Он понимал, что должно пройти немало времени, прежде чем они привыкнут друг к другу. Но сейчас это его задело.

— Я хорошо знаю, Джулия, сколько лет прошло. Она фыркнула.

Алек налил себе кофе.

— Я не считаю, что ничего не изменилось. И готов тебя выслушать. Говори, что думаешь.

— Что я могу сказать блудному сыну, наконец, вернувшемуся в отчий дом? Нашему воскресшему Лазарю? После того, как мама оплакала его, даже не имея возможности узнать, где его могила? Что любопытного я могу сообщить тебе, если последние пять лет тебя, совсем не интересовали наши чувства и наша боль? — Ее язвительный тон задевал его гораздо больше, чем что-либо другое.

Он сделал глоток. Горячий и крепкий, этот кофе был лучший, из того, что ему доводилось пить в последнее время. Раньше он, не задумываясь, отплатил бы Джулии ее же монетой. Детьми они были одинаково вспыльчивыми. Став взрослым, он научился контролировать себя. Тайному агенту просто необходимо уметь скрывать свои мысли и чувства.

— Конечно. Прости, что я проявил интерес.

— Я уверена, это быстро пройдет.