– Пффффф! Пожалуй, ты прав. – Губы Анны печально скривились, а потом, с неожиданной для нее сестринской нежностью, она наклонилась вперед и сжала плечо Гарри. – Ты тоже скоро уедешь. Не беспокойся.

Гарри кивнул. Он должен был отправиться в школу всего через несколько недель.

И хоть он и чувствовал себя несколько виноватым, что уезжает, а Анна и Эдвард остаются, это чувство утонуло в затопившем его облегчении, как только он выехал за ворота.

Хорошее дело – этот отъезд. Из уважения к Grandmère и ее обожаемым монархам, можно даже сказать «великое дело».

Студенческая жизнь Гарри оказалась именно такой замечательной, как он рассчитывал. Он учился в достаточно серьезной школе для мальчиков, чьи родители не обладали нужными средствами (или, как в случае с Гарри, заинтересованностью), чтобы послать детей в Итон и Хэрроу.

Гарри любил школу. Любил. Любил классы, спортивные занятия, любил, что перед сном не надо делать обход всех темных углов здания, проверяя, где его отец и молясь, чтобы он отключился до того, как его вырвет. В школе Гарри прямо шагал из общего зала в спальню и любил каждый бедный событиями шаг по дороге.

Но все хорошее когда–то кончается, и в девятнадцать лет Гарри окончил школу, вместе с остальными учениками его класса, включая его двоюродного брата и лучшего друга, Себастьяна Грея. Предстояла церемония окончания, большинство мальчиков хотели отпраздновать это событие вместе с родителями, но Гарри «забыл» сообщить о нем своей семье.

— Где твоя мать, — спросила тетя Анна. Как и у сестры, у нее совершенно не было акцента, несмотря на то, что Ольга говорила с ними только по–русски. Анна вышла замуж удачнее Катарины, за второго сына графа. Это не поссорило сестер. Ведь сэр Лайонел, в конце концов, был баронетом, а это значило, что Катарина могла называться «леди». Но у Анны были связи, и деньги и, что, возможно, важнее – муж, который (до безвременной кончины два года назад) редко пил больше двух бокалов вина в день.

И Гарри пробормотал что–то невнятное о том, что мать его несколько устала. Анна отлично поняла, что это значит – что если бы приехала его мать, отец приехал бы тоже. А после грандиозного представления с заиканием, учиненного сэром Лайонелом на церемонии начала обучения в Хесслуайт в 1807, Гарри тошнило от самой мысли пригласить отца в школу еще раз.

Сер Лайонел, перебрав, переставал произносить звук «с», и Гарри отнюдь не был уверен, что переживет еще одну речь для «Бешподобного, блештящего шобрания», особенно если для ее произнесения отцу тоже потребуется влезть с ногами на кресло.

Как раз, когда на минуту воцарилась тишина.

Гарри тогда пытался стащить отца вниз, и ему бы это удалось, если бы ему помогла мать, сидящая с другой стороны от сэра Лайонела. Однако она смотрела прямо перед собой, как и всегда в подобных ситуациях, и изображала, что ничего не слышит. И поэтому Гарри пришлось дернуть отца в сторону, что лишило его равновесия. Сэр Лайонел с криком и грохотом полетел вниз, треснувшись щекой о спинку кресла прямо у Гарри перед носом.

Иного мужчину это могло бы рассердить, но не сэра Лайонела. Он только глупо улыбнулся, назвал Гарри «чудешным шыном», а потом выплюнул зуб.

Гарри до сих пор хранил его. И больше ни разу не позволил отцу переступить порог школы. Даже если он из–за этого оказался единственным учеником без родителей на церемонии в честь окончания учебы.

Тетя настояла на том, чтобы проводить его домой, и Гарри был ей за это благодарен. Он не любил гостей, но тетя Анна и Себастьян все равно уже знали о его отце все, что только можно – во всяком случае, почти. Гарри не рассказывал о тех 126 случаях, что он мыл за отцом пол. Или о недавней потере любимого бабушкиного самовара, у которого от серебрянной основы откололась эмаль после того, как сэр Лайонел споткнулся о стул, совершил на удивление изящный прыжок (видимо, в попытке обрести равновесие) и плюхнулся животом на сервант.

Еще в то утро были безнадежно испорчены три тарелки яиц и ломоть ветчины.

С другой стороны – собаки, наконец, наелись вволю.

Хесслуайт был выбран за близость к дому Валентайнов, поэтому всего через полтора часа они уже повернули на подъездную аллею и оказались на финишной прямой.

— Деревья в этом году так дружно зазеленели, — заметила тетя Анна. – Уверена, розы твоей мамы чувствуют себя отлично.

Гарри безразлично кивнул, пытаясь определить, сколько времени. Еще день или уже ранний вечер? Если последнее, то их придется пригласить на ужин. Он в любом случае вынужден будет пригласить их, тетя Анна обязательно захочет поздороваться с сестрой. Но если все еще день, они не станут ожидать ничего кроме чая, и возможно им удастся побыть в доме, так и не встретившись с отцом.

Иное дело – ужин. Сэр Лайонел всегда настаивал на том, чтобы к ужину переодевались. Это, как он любил повторять, отличает джентльмена. И даже если за столом было мало народу (в 99 процентах случаев лишь сам сэр Лайонел, леди Валентайн и кто–то из детей), он любил играть радушного хозяина. А это означало бесконечные истории и bon mots (остроты, фр), вот только сэр Лайонел как правило, забывал середину истории, а его mots были не такими уж bon.

Что в свою очередь, означало довольно частое болезненное молчание членов семьи, большую часть ужина изображавших, что они не замечают, что соусник перевернулся, или что бокал сэра Лайонела наполнен

Опять.

И опять.

И потом, без сомнения, еще раз.

Никто никогда не требовал, чтобы он остановился. К чему? Сэр Лайонел сам знал, что пьет слишком много. Гари потерял счет случаям, когда отец поворачивался к нему и всхлипывал, «мне штыдно, мне штрашно штыдно. Я не хочу никому вреда. Ты хороший парень, Гарри»

Все это не играло никакой роли. Что бы ни заставляло сэра Лайонела пить, оно было гораздо сильнее любой вины, любых сожалений, которые могли бы помочь ему бросить. Сэр Лайонел не отрицал ни наличия, ни размеров своего недуга. Он просто был совершенно неспособен что–либо с ним поделать.

И Гарри тоже. Разве что привязать отца к кровати, а к этому он был не готов. И он вместо этого просто никогда не приглашал друзей домой, избегал бывать дома во время ужина и теперь, окончив школу, считал дни до своего отъезда в университет.

Но сперва предстояло пережить лето. Он выпрыгнул из кареты, когда та остановилась у парадного входа, потом протянул руку, чтобы помочь тете. Себастьян вылез следом, и они втроем прошли в гостиную, где над иглой клевала носом Катарина.

— Анна! – сказала она с таким видом, будто сейчас встанет (но так этого и не сделав) – Какой приятный сюрприз!

Анна наклонилась ее поцеловать, потом села напротив. – Я решила подбросить Гарри домой из школы.

— А, так семестр закончился? – пробормотала Катарина.

Гарри натянуто улыбнулся. Он, возможно, заслуживал упреков за материнское неведение, раз не проинформировал ее об окончании занятий, но право же, разве матери не должны сами следить за подобными вещами?

— Себастьян, — заметила Катарина, повернувшись к племяннику, — Ты вырос.

— Такое случается, — ехидно ответил Себастьян, по обыкновению сверкнув кривой улыбкой.

— Боже мой, — улыбнулась она. – Ты скоро станешь настоящим бедствием для леди.

Гарри чуть не возвел глаза к потолку. Себастьян уже давно завоевал чуть ли не всех девушек в деревушке около Хасслуайта. Он, похоже, испускал какой–то запах, поскольку женщины буквально падали к его ногам.

Это было бы ужасно, если бы все девушки могли танцевать с Себастьяном одновременно. А так Гарри был совершенно счастлив ролью ближайшего доступного мужчины, когда дым наконец рассеивался.

— У него не будет на это времени, — оживленно сказала Анна. – Я купила ему патент. Он уезжает через месяц.

— Ты пойдешь в армию? – удивленно повернулась к племяннику Катарина – Как замечательно.

Себастьян пожал плечами.

— Ты без сомнения знала об этом, мама, — сказал Гарри. Будущее Себастьяна было решено уже несколько месяцев назад. Тетя Анна извелась, что после смерти отца ему не хватает мужского влияния. И поскольку непохоже было, чтобы Себастьян унаследовал титул или состояние, понятно было, что он сам должен пробивать себе дорогу в жизни.

Никто, даже мать Себастьяна, считавшая, что солнце встает и садится ради ее сына, даже и не предполагала, что он может пойти в священники.

Сам Себастьян не испытывал безмерного восторга от перспективы провести ближайшие десять лет в борьбе с Наполеоном, но, как он как–то сказал Гарри, — чем еще он мог заняться? Его дядя, граф Ньюбури, ненавидел его и ясно давал понять, что Себастьяну нечего ожидать от их родства никаких льгот – ни денежных, ни иных.

— Может, он помрет, — предположил тогда Гарри со всей чуткостью и тактом, присущими восемнадцатилетнему парню.

Но повторимся, Себастьяна было почти невозможно обидеть, задевая его дядю. Или дядюшкиного единственного сына, наследника Ньюбури. – Мой кузен еще хуже. – Ответил Себастьян – Он попытался оскорбить меня прямо в Лондоне.

Брови Гарри поползли вверх от изумления. Одно дело ненавидеть родственника, и совсем другое – пытаться публично унизить его. – И что ты сделал?

Губы Себастьяна изогнулись в ленивой улыбке. – Соблазнил его невесту.

Гарри бросил на него взгляд, ясно говорящий, что он не поверил не единому слову.

— Ну, ладно, ладно, – уступил Себастьян. – Но я соблазнил девушку из таверны, на которую он положил глаз.

— А его невеста?

— Больше не хочет за него замуж! – хохотнул Себастьян.

— Господи, Себ, что ты сделал?

— Ничего непоправимого. Даже я не настолько глуп, чтобы связываться с дочерью графа. Я просто… вскружил ей голову, и все.

Однако, как верно заметила его мать, у Себастьяна в его будущей армейской жизни не предвидится избытка возможностей для любовных дел любого рода. Гарри пытался не думать о его отъезде. Себ был единственным в мире человеком, которому он целиком и полностью доверял.

Единственным кто, ни разу не подвел Гарри.

Все складывалось очень логично. Себастьян не был дураком, как раз наоборот – но ему совершенно не подходила ученая жизнь. Армия для него представляла гораздо более удачный выбор. И все же, Гарри сидел в гостиной, в неудобном, слишком маленьком для него «египетском» кресле (жесткие деревянные кресла, с резьбой), и жалел себя. И чувствал себя эгоистом. Он бы предпочел, чтобы Себастьян поехал с ним в университет, хотя для самого Себастьяна это было не лучшим решением.

— Какого цвета твоя будущая униформа? – спросила Катарина.

— Синяя, я так думаю, — вежливо ответил Себастьян.

— О, ты будешь сногсшибательно выглядеть в синем. Как ты думаешь, Анна?

Анна кивнула, и Катарина добавила. – Ты, кстати, тоже Гарри. Возможно, нам стоит купить патент и для тебя.

Гарри удивленно моргнул. Армия никогда даже не обсуждалась в качестве его возможного будущего. Он был старшим, готовился унаследовать дом, баронетство и все то, что отец не успеет пропить до смерти. Он не должен был подвергать свою жизнь опасности.

И кроме этого, он был одним из немногих учеников Хесслуайта, действительно любивших учиться. Его дразнили «профессором», и он не возражал. О чем его мать думает? Что она о нем знает? Она что, предлагает ему пойти в армию, чтобы улучшить его вкус в одежде?

— Эээ, Гарри не может идти в армию, — насмешливо сказал Себастьян. – Он не может попасть в цель даже с близкого расстояния.

— Это неправда. – запальчиво возразил Гарри. – Я стреляю хуже его, — махнул он голоовой в сторону Себа, — но лучше, чем все остальные.

— Так ты хороший стрелок, Себастьян? – спросила Катарина.

— Лучший.

— А еще он скромен непомерно, — процедил Гарри.

Но это была правда. Себастьян чертовски хорошо стрелял, в армии будут просто счастливы заполучить его, особенно если смогут помешать ему соблазнить всю Португалию.

То есть, половину Португалии. Женскую половину.

Почему ты не хочешь патент? – спросила Катарина.

Гарри обернулся к матери, пытаясь понять выражение ее лица, понять ее. Она всегда была такой каменно–равнодушной, будто годы медленно, но верно смыли с нее все, что составляло ее характер, что позволяло ей чувствовать. У его матери не было своего мнения. Она просто позволяла жизни бурлить вокруг, а сама отбывала ее, явно незаинтересованная происходящим.

— Думаю, тебе понравится в армии, — тихо сказала она, и Гарри подумал – Она хоть раз раньше делала подобные заявления? Хоть когда–нибудь высказывала мнение по поводу его будущего и благополучия?

Может, она просто ждала правильного момента?

Она улыбнулась, как всегда с легким вздохом, как будто это требовало невыносимых усилий. – В синем ты выглядел бы великолепно, – и снова повернулась к Анне. – Как ты думаешь?

Гарри открыл рот, чтобы сказать… в общем, чтобы что–нибудь сказать. Как только поймет, что. Он никогда не планировал идти в армию. Он собирался в университет. Его уже приняли в Пембрук Колледж в Оксфорде. Он подумывал об изучении русского. Он нечасто им пользовался после смерти Grandmère. Его мать говорила по–русски, но они и по–английски–то редко полноценно беседовали, а по–русски – и того меньше.