Виктория Холт - Лорд-обольститель

Талантливой художнице Кейт не суждено получить признание в викторианской Англии, потому что, по общественным представлениям, творцом может быть только мужчина. После множества потрясений судьба дает ей лишь один счастливый шанс: девушка знакомится с нормандским аристократом, бароном де Сентевиллем, и вскоре он уже восхищается ее талантом. А вот художницу отталкивают жестокость и высокомерие барона, привыкшего к беспрекословному подчинению. Чем закончится противостояние двух сильных натур?

В тот июньский день, когда я совершенно случайно проникла в страшную тайну отца, было очень жарко. Этому открытию предстояло полностью изменить нашу жизнь. Никогда не забуду ощущение ужаса, охватившего меня тогда. Солнце сверкало так ярко, что на ум приходило определение «безжалостно». Стоял самый, пожалуй, жаркий на моей памяти июнь. Отец сидел напротив. Казалось, за эти несколько минут он постарел на добрых, впрочем, совсем недобрых, десять лет. В его глазах я прочитала отчаяние. Он вынужден был отбросить свое неуклюжее притворство, потому что понимал, что впредь уже не сможет скрывать от меня свою трагедию.

Мне было суждено первой узнать о ней. Я всегда была для него ближе всех остальных, даже моей матери, когда она была еще жива. Я тонко чувствовала все порывы его души. Мне были понятны и восторг отцовского творчества, и жажда успеха, и горечь неудач. Мягкий и простодушный, отец полностью преображался, переступая порог студии, где он проводил большую часть своей жизни. Студия всегда была смыслом его существования. По крайней мере, с пятилетнего возраста. Здесь, в этой студии, расположенной именно в доме, принадлежавшем Коллисонам на протяжении последних ста лет, он просиживал целые дни, наблюдая за работой своего отца. Я часто слышала рассказ о том, как, когда ему было всего четыре года, он исчез, и все думали, что ребенок потерялся, пока нянька не обнаружила его в студии. Он был поглощен рисованием, используя для этой цели одну из лучших собольих кистей своего родителя.

В мире искусства имя Коллисон было хорошо известно. Оно всегда ассоциировалось с миниатюрами, и в Европе не существовало ни одной сколько-нибудь значительной коллекции, где бы не присутствовал хотя бы один шедевр Коллисонов.

Создание миниатюр было давней традицией нашей семьи. Отец утверждал, что этот талант передается у нас из поколения в поколение, однако чтобы стать великим художником, необходимо начинать рисовать, едва лишь выбравшись из колыбели.

Все Коллисоны так и поступали.

Они писали свои миниатюры еще с семнадцатого века. Один из наших предков был учеником Исаака Оливера[1], который, в свою очередь, брал уроки не у кого-нибудь, а у самого Николаса Хиллиарда[2], знаменитого миниатюриста времен королевы Елизаветы.

До последнего времени в семье обычно рождался сын, который становился продолжателем дела своего отца и обеспечивал не только преемственность традиции, но и наследование славного имени. Моему отцу не удалось произвести на свет сына. Все, чего он достиг в этом плане, было рождение дочери, то есть меня.

Полагаю, это стало для него источником постоянного разочарования, хотя он никогда об этом не говорил. Как я уже отмечала, за пределами студии это был чрезвычайно кроткий человек, трепетно уважающий чувства всех окружающих. Говорил он очень медленно, потому что тщательно взвешивал каждое слово, прежде чем что-либо изречь, при этом неизменно учитывая возможное впечатление, которое его слова способны произвести на других людей.

За работой отец преображался. Он трудился, как одержимый, забывая о еде, назначенных встречах и любого рода обязательствах. Порой мне казалось, что такой лихорадочный темп жизни объясняется тем, что он считает себя последним из Коллисонов. Со временем он, правда, осознал свою ошибку, когда его дочь тоже открыла для себя очарование кистей, пергамента и слоновой кости. Я твердо решила продолжить семейную традицию. Мне хотелось со всей убедительностью дать понять отцу, что дочерей отнюдь не следует сбрасывать со счетов и что они способны добиться не меньших успехов, чем сыновья. Это было одной из причин того, что я начала жадно познавать радости живописи. Другим, гораздо более важным мотивом, стало то, что, невзирая на свой пол, я унаследовала от предков непреодолимое стремление к созданию этих изящных изображений.

Таким образом, имели место и побудительный мотив, и, как мне хотелось надеяться, талант, способный составить достойную конкуренцию любому из моих предшественников.

В то время отцу было уже под пятьдесят, но выглядел он гораздо моложе своих лет благодаря ярко-синим глазам и всклокоченным густым волосам. Он был высоким (я иногда слышала, как его называют долговязым) и очень худым, из-за чего казался достаточно нескладным. Я думаю, многих удивляло то, что такой неуклюжий с виду человек может создавать столь утонченные миниатюры.

Его звали Кендал. Это имя также передавалось у нас из поколения в поколение. Когда-то в семью вошла девушка родом из Озерного края. Тогда же и прозвучало впервые имя Кендал. По традиции имена всех наших мужчин должны были начинаться на «К». Буквы «К. К.» в нижнем правом углу миниатюр были такими крошечными, что их удавалось разглядеть лишь с большим трудом, но именно эти инициалы значились на многих знаменитых произведениях искусства. Это приводило к неразберихе, когда кто-нибудь пытался выяснить, кому же из Коллисонов принадлежит тот или иной шедевр. Зачастую время создания миниатюры приходилось определять лишь по деталям костюма модели или характерным особенностям фона.

До тридцати лет мой отец был холостяком. Он относился к категории людей, склонных игнорировать все, что способно каким-то образом отвлечь их от главного дела их жизни. Это в полной мере касалось и брака, хотя он и осознавал свой долг, подобный долгу монарха, то есть обязывающий произвести на свет наследника для продолжения династии.

Лишь после встречи с графом Лэнгстоном из Глостершира осознание необходимости вступления в брак стало чем-то большим, нежели проявление чувства долга перед семейной традицией. Граф тогда заказал ему миниатюры графини и двух своих дочерей, леди Джейн и леди Кэтрин, которую все называли леди Китти. Отец всегда говорил, что миниатюра леди Китти была самым совершенным из его произведений. «Она излучала любовь», — добавлял он. Временами он бывал очень сентиментален.

Что ж, результатом этой встречи стал его роман с Китти, но, разумеется, у графа были совершенно иные планы относительно судьбы своей дочери. Он ни в коей мере не был ценителем искусства. Ему были нужны миниатюры Коллисона лишь потому, что, по мнению людей его круга, они придавали интерьеру определенный лоск.

«Обыватель», — отзывался о нем отец. Граф считал художников не более чем прислугой, к которой светским людям надлежит относиться соответственно ее положению в обществе. Что же касается дочери, то он рассчитывал выдать ее по меньшей мере за герцога.

Но леди Китти оказалась девушкой, способной настоять на своем, тем более что она влюбилась в художника так же страстно, как и он в нее. В итоге они сбежали, и разъяренный отец сообщил своей дочери, что ворота Лэнгстонского замка закрылись за ней навсегда. Поскольку она была настолько неосмотрительна, что вскоре после побега поспешила стать Китти Коллисон, семья Лэнгстонов порвала с ней всяческие отношения.

Узнав об этом, леди Китти лишь пренебрежительно фыркнула и приготовилась провести в Коллисон-Хаус всю оставшуюся жизнь, которая, должно быть, показалась ей весьма скромной.

Спустя год после их венчания родилась я. Мое появление на свет было достаточно драматичным и стоило леди Китти львиной доли и без того слабого здоровья. Когда стало ясно, что она не сможет больше иметь детей, супругам пришлось взглянуть в лицо реалиям бытия и смириться с очевидным: их единственный ребенок был девочкой, а это означало конец династии Коллисонов.

Впрочем, разочарование никак не отразилось на их родительских чувствах. Я вникла в эту ситуацию вполне самостоятельно, знакомясь с традициями семьи и студией, озаренной ярким светом, струившимся сквозь огромные окна.

Многое стало известно из разговоров слуг. Я умела слушать и быстро сообразила, что получу гораздо больше ответов на свои вопросы, прислушиваясь к сплетням, чем расспрашивая родителей…

— Рождение сыновей всегда было проблемой для Лэнгстонов, — однажды авторитетно заявила кухарка, беседуя с горничной. — Моя племянница прислуживает одному из их кузенов. Она говорит, у них огромный дом. Одних только слуг человек пятьдесят… не меньше… и это только в загородном поместье. Ее милость тоже могла бы так жить.

— Ты думаешь, она жалеет?

— Думаю, да. А как не жалеть? Все эти балы, и титулы… и все такое. Она ведь могла выйти замуж за герцога.

— И все-таки надо отдать ему должное, он настоящий джентльмен.

— Да, тут я должна с тобой согласиться. Но он всего лишь торговец… или что-то в этом роде… в общем, торгует. Ну, я, конечно, понимаю, что это картинки… Но все же товар… и он его продает. А это означает, что они не пара. И за это надо расплачиваться. К тому же, не забывай, у них нет сына. Все, что у них есть, это мисс Кейт.

— Зато девчонка с мозгами, это уж точно. Да и манеры что надо… как у настоящей леди.

— Не похожа ни на него, ни на нее…

— Знаешь, что я думаю? Надо было ему жениться на крепкой молодой девке… своего круга… на дочке сквайра или вроде того… Его занесло слишком высоко, это уж точно. А та рожала бы ему по ребенку каждый год, пока он не получил бы сына, чтобы научить его всему этому рисованию. Вот как это должно было быть. А тем, кто обувает не свои башмаки, рано или поздно приходится за это расплачиваться…

— Думаешь, он недоволен?

— Еще бы! Он ведь хотел сына. И, между нами говоря, ее милость не особо ценит всю эту его мазню. Хотя, если бы не мазня, они бы никогда не встретились. Но кто скажет, что это не было бы к лучшему?

Так я познавала реалии бытия.

А к тому времени, когда я проникла в тайну отца, мамы не было на свете уже целый год. Ее уход стал для нас тяжелым ударом. Мама была очень красивой, и нам с отцом нравилось просто сидеть и смотреть на нее. Она носила синие платья, под цвет глаз. А те, которые она надевала к чаю, были очень нарядными, украшенными кружевами и лентами. Поскольку мое рождение сделало ее почти что инвалидом, я ощущала груз ответственности за это. Но утешала себя тем, что ей нравится по-королевски возлежать на кушетке, принимая посетителей. Бывали дни, которые она называла хорошими. Тогда мама играла на рояле, украшала комнаты цветами, а иногда даже принимала гостей, в основном из числа соседей.

Нас навещали Фаррингдоны из Особняка. Им принадлежала большая часть окрестных земель. Приходили также викарий и доктор со своими семьями. Все, даже леди Фаррингдон, считали немалой честью для себя приглашение посетить леди Китти. Положение в обществе весьма и весьма заботило леди Фаррингдон. Несмотря на все свое богатство, сэр Фредерик был всего лишь баронетом во втором поколении, и его супруга испытывала некоторое благоговение перед дочерью графа.

Мама даже не пыталась заниматься хозяйством. Эта обязанность была возложена на Иви, без которой наша жизнь была бы достаточно сложной. Когда Иви появилась у нас впервые, ей было всего семнадцать. Мне тогда исполнился год. Моя мать была грациозна и изящна, но абсолютно беспомощна. Иви была какой-то ее дальней кузиной, представительницей армии бедных родственников, зачастую существующих за счет богатых. Значит, еще одна девушка из рода матери когда-то вступила в неравный брак, то есть пошла против воли родителей, что повлекло за собой погружение в безвестность. Иви была отпрыском одной из таких заброшенных ветвей. Однако она каким-то образом поддерживала связь со стволом, так что более благополучные родственники имели возможность обратиться к ней за помощью в случае необходимости.

Когда обнаружилось, что моей матери придется провести большую часть своей жизни, лежа на кушетках, она вспомнила об Иви как о человеке, способном оказать ей достаточно действенную помощь.

Иви переехала к нам и никогда об этом не жалела. Впрочем, как и все мы, которые зависели от нее. Она была весьма квалифицированной экономкой, занималась домашним хозяйством, присматривала за слугами, исполняла роль компаньонки и камеристки при матери, а меня окружила поистине материнской заботой. Все это позволяло отцу работать, не отвлекаясь на решение бытовых проблем.