— Что ж, тогда, — заявила я, — вам следует подготовиться к тому, что однажды ваши желания не совпадут… Мне очень понравилась мадам де Сент-Жиль.

— Она считается одной из самых привлекательных женщин парижского общества. Их союзу с Ролло уже… семь лет.

— Их… союзу?

— А вы разве не догадались? Она ведь его любовница.

— Но, — с трудом подыскивая слова, попыталась возразить я, — я полагала, что он собирается жениться на этой… принцессе.

— Собирается. Видимо, ему придется прекратить отношения с Николь, хотя, возможно, всего лишь на некоторое время. Она, как светская женщина, к этому вполне готова.

Я молчала.

Он коснулся моей руки.

— Боюсь, я вас шокировал. Разве вы не догадались сами об их отношениях?

— Честно говоря, я далека от всего этого. Николь… она не выглядит огорченной.

— Конечно, нет. Она всегда знала, что когда-нибудь Ролло женится. У него несколько любовниц, но Николь всегда была главной.

Меня пробрала дрожь. Шарф Николь, похоже, нисколько не согревал. Его руки касались этого клочка шифона, — подумала я. И представила его вместе с Николь… чувственным… требовательным… циничным.

Это была ужасная картина. Я уже не хотела писать с него миниатюру. Оказывается, о модели можно узнать и чересчур много…

* * *

Следующим утром началось наше испытание. Я поставила стул для барона таким образом, чтобы на его лицо падал яркий свет. Отец сел напротив. Мы решили, что основой будет слоновая кость, которая отлично зарекомендовала себя еще с начала восемнадцатого века. Я сидела в углу, стараясь запомнить каждую черточку его лица: чувственные губы, которые могли быть и жестокими, и нежными, великолепный высокий лоб и густые белокурые волосы.

Барон сказал, что когда миниатюра будет окончена, он оправит ее в золотую рамку, к тому же украшенную бриллиантами и сапфирами. Это, видимо, было причиной того, что он надел синий сюртук, который, несомненно, был ему к лицу. Даже его серые глаза теперь немного отливали голубизной.

Я сгорала от желания взять в руки кисть. И очень переживала за отца. Он работал молча, без видимого напряжения. Я спрашивала себя, осознает ли он, какие именно детали уже недоступны его зрению.

Сегодняшнее утро прояснит очень многое. Мы узнаем, сможем ли осуществить наш план или нет. Я не была уверена, что мне удастся написать достойную миниатюру по памяти, пусть даже опираясь на наброски отца, и не сомневалась, что, если бы представилась возможность работать самостоятельно, я бы написала изумительный портрет. Сумела бы передать его высокомерие и непоколебимую убежденность в том, что весь мир принадлежит только ему. Я бы привнесла в миниатюру известную степень враждебности, которую испытывала к барону. Создала бы портрет его души… И это могло бы ему не понравиться. Да что там, совершенно точно не понравилось бы…

Пока отец работал, барон говорил, обращаясь в основном ко мне.

Была ли я вместе с отцом при баварском дворе? Не была? Он приподнял брови, будто спрашивая, почему же я тогда приехала в Нормандию.

— В таком случае вы не видели портрет графини и не могли оценить ее внутреннюю красоту.

— Очень жаль.

— Мне все кажется, что мы с вами уже встречались. Должно быть, все дело в портрете «Незнакомки». Впрочем, она мне уже не кажется незнакомкой.

— Мне не терпится взглянуть.

— А мне — показать ее вам. Как продвигается работа, мсье Коллисон? Я хорошая модель? Будет очень интересно наблюдать за рождением моего изображения.

— Все идет хорошо, — ответил отец.

— А еще, — добавила я, — у нас существует правило: никто не должен видеть миниатюру до тех пор, пока она еще не окончена.

— Не уверен, что смогу принять это правило.

— Это совершенно необходимо. Вы должны предоставить художнику свободу действий. Критика в процессе работы может иметь катастрофические последствия.

— А похвала?

— Тоже нежелательна.

— Вы всегда позволяете своей дочери устанавливать правила, мсье Коллисон?

— Это мои правила, — сухо ответил отец.

Вслед за этим барон рассказал мне о некоторых картинах своей коллекции, состоящей отнюдь не из одних миниатюр.

— С каким удовольствием я буду хвастаться перед вами своими сокровищами, мадемуазель Коллисон! — заявил он.

Спустя час отец отложил кисть. Для первого сеанса вполне достаточно, заметил он. Кроме того, ему показалось, что господин барон устал позировать.

Барон встал и потянулся, признавшись, что ему непривычно так долго сидеть на одном месте.

— Сколько потребуется сеансов? — поинтересовался он.

— Этого я пока сказать не могу.

— В таком случае, я вынужден настаивать на том, чтобы мадемуазель Коллисон тоже на них присутствовала. Так мне будет веселее.

— Отлично, — ответила я, пожалуй, слишком поспешно.

Он поклонился и оставил нас одних.

Я взглянула на отца, который выглядел очень усталым.

— Свет такой яркий, — пожаловался он.

— Это именно то, что нам нужно.

Я тщательно изучила его работу. В целом она мне понравилась, но я подметила один или два неуверенных штриха.

— Я внимательно его разглядывала и очень хорошо запомнила лицо, так что могу писать портрет, пользуясь тем, что уже сделал ты, и тем, что я знаю и помню. Пожалуй, лучше всего немедленно приступить к работе. Наверное, я всегда буду начинать работать сразу же после его ухода, пока в памяти еще свежи детали. Посмотрим, что у нас получится. Работать без модели будет нелегко.

Я приступила к миниатюре. Его лицо стояло передо мной так же отчетливо, как если бы он продолжал сидеть напротив. Я наслаждалась работой. Нужно передать этот голубой оттенок, появившийся в его стальных глазах благодаря синему сюртуку. Я как будто воочию видела эти глаза… в них светились сильные чувства… властолюбие, упрямство, разумеется, звериная похоть… да, нужно передать чувственный изгиб его губ. Пират, подумала я. Скандинавский пират. Это же видно по его лицу. С кличем «Ха! Ролло!» он ведет свой корабль по Сене… грабит, мародерствует, сжигает дома, насилует женщин… о да, однозначно, он свирепо насилует женщин… захватывает земли, строит неприступные крепости и, укрывшись за их стенами, отражает любые попытки выбить его оттуда.

Еще никогда я не создавала портреты с таким азартным удовольствием. Скорее всего, это отчасти объяснялось необычностью метода, а также антипатией, которую я к нему испытывала. Сильные эмоции помогали работать, вдыхали жизнь в рождающееся прямо на глазах произведение.

Отец внимательно наблюдал за моей работой.

Наконец я отложила кисть.

— Ах, отец, — вздохнула я, — мне так хочется создать шедевр! Хочется обмануть барона, но только так, чтобы его Коллисон стал лучшим из всех предыдущих!

— Очень надеюсь, что у нас все получится… — поддержал меня отец. Но на его лице была написана такая беспомощность, что мне захотелось обнять и утешить этого пожилого человека, как маленького ребенка.

Какая жестокая судьба! Быть великим художником и лишиться возможности заниматься любимым делом!

Но все же утро было удачным. Я довольна своей работой.

Мы с отцом пообедали вдвоем, поскольку Бертран уехал куда-то вместе с бароном и Николь, после чего я предложила отцу отдохнуть. Он выглядел усталым. Сегодняшний сеанс был чрезмерной нагрузкой для его глаз.

Проводив его в комнату, я отправилась на прогулку, по обыкновению прихватив с собой альбом для набросков.

Спустилась ко рву и села прямо на траву. И тут же вспомнила, как мы с Бертраном пришли сюда, и как беседовали, и как безмятежно провели время. Он так выгодно отличался от барона, был таким мягким и добрым. Я не могла понять, как женщины, подобные Николь, могут унижаться ради мужчин, подобных барону. В нем ведь не было ничего привлекательного. Разумеется, он очень влиятельная фигура, а считается, что власть притягательна для некоторых, а возможно, и многих женщин. Лично мне его высокомерие было попросту отвратительно. Чем больше я узнавала барона, тем больше мне нравился Бертран. В моих глазах он был наделен всеми мыслимыми достоинствами. Мягкий, предупредительный, но прежде всего добрый и заботливый по отношению к другим людям. Этих качеств явно недоставало его всемогущему родственнику. Бертран сделал так, чтобы мы сразу по прибытии почувствовали себя здесь, как дома, и с этой задачей он справился безукоризненно, настолько безукоризненно, что между нами за столь короткое время успела завязаться подлинная дружба, которая, как мне казалось, обещала в дальнейшем крепнуть и…

Размышляя таким образом, я делала ленивые наброски. Вскоре страница альбома пестрела изображениями барона. То, что он занимал все мои мысли, было вполне объяснимо, поскольку мне предстояло писать с него миниатюру, причем делать это при помощи метода, к которому до меня никто и никогда не прибегал.

Он красовался в самом центре — кровожадный викинг в крылатом шлеме, ноздри раздуты, в глазах светится похоть, губы изогнуты в жестокой и торжествующей усмешке. Мне казалось, я слышу его гортанный крик. Под наброском я написала «Ха! Ролло!». По кругу шли другие наброски его лица… в профиль и анфас. Я хотела изучить его лицо во всех ракурсах и при всех настроениях. Мне приходилось выдумывать то, что я еще не видела.

Внезапно за моей спиной послышался смех. Обернувшись, я увидела его. Барон склонился над моим плечом, затем, резко выбросив вперед руку, выхватил из моих рук альбом.

— Я вас не слышала, — пробормотала я.

— Здесь, возле рва, трава на редкость густая и сочная. Увидев вас здесь… рисующую так увлеченно… не замечающую ничего вокруг себя… я не смог побороть искушения подкрасться и посмотреть, что же вас так сильно заинтересовало.

Он разглядывал рисунок.

— Отдайте немедленно, — потребовала я.

— Ну, нет. Это мое. Mon Dieu[13], да вы — истинный мастер, мадемуазель. Ха! Ролло! Послушайте, это… просто изумительно!

Я умоляюще протянула руку.

— Кажется, будто меня прилюдно раздели, — обвиняющим тоном произнес барон, но его глаза утратили свой стальной блеск. Он был явно польщен. — Я и не подозревал, что вы успели настолько хорошо меня изучить. Так рисовать по памяти! Да вы необыкновенно искусная рисовальщица, мадемуазель! Я всегда говорил, что причина такого множества посредственных художников кроется в том, что они никогда не учились рисованию. Но как вам удалось так хорошо меня узнать?

— Узнать? Нет… Я лишь немного изучила ваше лицо… сегодня утром… на сеансе…

— Я заметил, как вы сверлили меня глазами. Мадемуазель Коллисон, ведь это вам следовало бы писать с меня миниатюру.

— Это задача отца, — ответила я. — Можете уничтожить этот рисунок.

— Уничтожить! Ни за что! Для этого он слишком хорош. Я сохраню его. Он всегда будет напоминать мне о вас, мадемуазель Коллисон. Но это не все, что будет напоминать… Миниатюра, о которой я рассказывал. Вы должны ее увидеть. Да, я должен немедленно вам ее показать!

Он подал мне руку и помог встать.

— Вперед! — продолжал барон. — Я не намерен более ждать ни минуты. Вы должны сейчас же увидеть своего двойника!

Я шла рядом с ним. Он держал в руках мой альбом. К счастью, там больше не было ничего, кроме нескольких набросков деревьев и рва.

Вскоре мы оказались в той части замка, где я еще не бывала.

— Это строение реставрировали в середине восемнадцатого века, — сообщил он мне. — Элегантно… Вы не находите?

— Французский стиль, — заметила я. Затем не удержалась и добавила: — Он очень отличается от сравнительно грубой скандинавской архитектуры.

— Именно, — кивнул он, — но ему не хватает духа древности. Что говорить, этим стенам еще не исполнилось и ста лет. Тем не менее они тоже представляют собой любопытный образчик архитектуры. А что вы скажете о мебели? Над ней работали известные мастера.

— Мебель прелестна.

— Пойдемте. — Он отворил невысокую одностворчатую дверь, и мы оказались в маленькой комнате, потолок которой был расписан сценами из жизни небожителей. На нежнейшем голубом фоне, испещренном золотыми звездами, парили белокрылые ангелочки.

А на обшитых деревянными панелями стенах висели миниатюры. Всего, наверное, около пятидесяти штук. Каждая из них была шедевром и стоила немало денег. Они относились к разным периодам, самые ранние датировались началом четырнадцатого века. Многие из миниатюр были написаны на пергаменте, металлических пластинах, сланце и дереве, широко использовавшемся во времена позднего Средневековья.

— Они прекрасны! — воскликнула я.

— Я тоже так думаю. Изумительное искусство. Мне кажется, миниатюрный портрет создать намного сложнее, чем произведение на полотне. Здесь художник сильно ограничен в пространстве. Для подобной работы необходимо феноменально острое зрение. — Он умолк. Мое сердце колотилось так гулко, что, казалось, он не мог этого не услышать. Я подумала: он знает! — Видите ли, когда-то я и сам мечтал стать художником, мадемуазель Коллисон, — продолжил барон. — Я люблю искусство. Понимаю его. Могу анализировать… Замечаю все нюансы, все недостатки… даже кажется, что я знаю, как следовало бы решить ту или иную творческую проблему… Однако художника из меня не вышло. Это весьма печально, вы не находите?