— Да, я согласна с тем, что это грустно. Думаю, лучше родиться вовсе без какого-либо стремления, чем иметь его, будучи не в состоянии реализовать.

— Я знал, что вы меня поймете. У меня нет божественной искры. Увы, нет… Я мог бы смешивать краски. Я тонко чувствую цвет… но во мне нет того, что способно сделать полотно шедевром… А теперь я покажу вам свою «Незнакомку»…

Он подвел меня к миниатюре, и я замерла в изумлении. Это вполне мог быть мой собственный портрет. Рыжеватый оттенок пышных волос, выбившихся из-под украшенной драгоценными камнями сеточки… карие, с рыжинкой глаза… четкая линия подбородка… все это в точности повторяло мои черты. Мало того, «Незнакомка» была одета в платье из зеленого бархата!

Он положил мне руку на плечо.

— Вот, пожалуйста! Теперь вы понимаете, о чем я говорил.

— Потрясающе, — согласилась я. — И это в самом деле Коллисон?

Он кивнул.

— Никто, правда, не знает, который. Все ваши имена так монотонно начинаются на букву К. Если бы вы хоть немного разнообразили свои инициалы, это значительно облегчило бы жизнь очень многим людям.

Я неотрывно смотрела на портрет.

— Эта миниатюра всегда была моей любимой, — произнес он. — Теперь это уже не незнакомка. Для меня она обрела имя. Мадемуазель Кейт Коллисон.

— Она давно у вас?

— Сколько я себя помню, она всегда была в нашей семейной коллекции. Наверное, очень давно кто-то из моих предков состоял в весьма близких отношениях с кем-то из ваших. Иначе зачем бы ему понадобился портрет этой дамы? Любопытная гипотеза, вы не находите?

— Она могла попасть к нему и совершенно другим путем. Уверена, что вам незнакомы имена очень многих людей, изображенных на этих портретах. Но несомненно одно: такой коллекцией можно гордиться.

— Надеюсь, вскоре она пополнится еще двумя миниатюрами.

— Я полагала, что та, над которой… работает сейчас отец, предназначена для вашей невесты.

— Так и есть. Но она поселится здесь, так что обе наши миниатюры будут висеть рядом на этой стене.

Я кивнула.

— Надеюсь, — продолжал он, — что вы позволите мне показать вам и другие сокровища. У меня есть очень хорошие картины, а также мебель. Ведь вы — художник, мадемуазель Коллисон. Ах, как же вам повезло, мадемуазель Коллисон… Настоящий художник… не то что я… несостоявшийся.

— Я уверена, у вас нет никаких оснований жалеть себя. Поэтому вы вряд ли способны пробудить жалость в других людях.

— Почему же?

— У меня сложилось впечатление, что вы считаете себя самой важной персоной не только в Нормандии, но во всей стране.

— Вот каким вы меня видите.

— О нет, — покачала головой я. — Это вы себя таким видите. Спасибо за то, что показали мне эти шедевры. Они необыкновенно интересны… А сейчас, полагаю, мне пора вернуться к себе и переодеться к обеду.

* * *

Последующие дни были самыми увлекательными в моей жизни. Я сделала два очень важных открытия. Одно из них было печальным, от другого у меня захватывало дух…

Мой отец более не может писать миниатюры. Я отчетливо видела, что он утратил филигранную точность мазка, свойственную ему ранее. Его зрение было недостаточно острым, а на таком ограниченном пространстве ошибка в ничтожную долю дюйма могла коренным образом изменить черты лица. На какое-то время он мог перейти к большим портретам, но когда-нибудь даже это станет ему недоступно.

Второе открытие заключалось в том, что я была художником, достойным имени Коллисон. Я могла смело ставить на свои миниатюры наши знаменитые инициалы, пребывая при этом в полной уверенности, что никто и никогда не усомнится в том, что они сделаны большим мастером.

Каждое утро я сгорала от нетерпения, стремясь поскорее приступить к работе. Не знаю, как я высиживала эти сеансы, пока отец работал, а барон сидел перед ним, загадочно улыбаясь. Временами он оживленно беседовал со мной, временами погружался в молчание, которое казалось мне угрюмым.

Как только он уходил, я бросалась к ящику, в котором хранила свою работу, и извлекала на свет миниатюру. Под прикосновениями моей кисти она росла, она безжалостно насмехалась надо мной, она была жестока, она забавлялась, она излучала власть, и ее беспощадность не имела границ. Я изловила этого человека и заточила в своей миниатюре. Отражение его души было подлинным достижением, и я это хорошо понимала.

Отец ахнул, когда увидел ее, и сказал, что не знает ни одной моей работы, да и своей тоже, которая могла бы сравниться с этим произведением.

Возможно, подобный метод более продуктивен, чем обычные сеансы позирования. Я чувствовала, что знаю этого человека, настолько хорошо знаю, что могу читать его мысли. Мое увлечение этим процессом приобрело довольно странные формы. Я начала ловить себя на том, что не свожу с него глаз за обеденным столом, да и вообще везде, где бы ни оказывалась в его обществе. Несколько раз он замечал это и отвечал на мой взгляд загадочной улыбкой.

Какие же это были странные дни! Казалось, я покинула свою привычную жизнь и вошла в совершенно неведомый мир. Фаррингдоны, Мэдоузы, Кэмборны… все они оказались так далеко… пожалуй, на другой планете.

Все это не могло продолжаться долго. Очарование этих дней отчасти объяснялось их скоротечностью.

Мне предстояло вскоре покинуть эти стены и навсегда забыть барона, которым сейчас была одержима. Но время, проведенное здесь, в каком-то смысле будет заключено в создаваемое мною произведение.

И еще был Бертран де Мортимер. Наша дружба развивалась и крепла. В его обществе я была счастлива. Мы часто совершали верховые прогулки. Он рассказывал мне о своих фамильных владениях, расположенных где-то к югу от Парижа.

— Они не велики, — будто извиняясь, говорил он. — Ничего подобного Сентевиллю… но там довольно мило… рядом протекает Луара, повсюду виднеются живописные замки — молчаливые, но при этом столь красноречивые свидетели былой славы…

— Я бы очень хотела их увидеть.

— Они гораздо красивее, чем эта суровая средневековая цитадель. Их строили затем, чтобы там жить, устраивать празднества и пиры, пикники и карнавалы… для того, чтобы радоваться жизни, а не сражаться за нее, как в этих серых каменных башнях. Когда я попадаю в Сентевилль, то становлюсь совсем другим человеком…

— Вы часто здесь бываете?

— Когда меня вызывают.

— Имеется в виду… барон?

— А кто же еще? Его отец занял место главы рода, а Ролло унаследовал его корону.

— Мне кажется, вы могли бы сбросить это ярмо.

— Ролло не одобрил бы этого.

— А кому какое дело до Ролло… если не считать окрестных жителей?

— В его распоряжении имеется множество самых разных средств проявления своего недовольства…

— Это имеет какое-то значение?

— Да, в особенности если эти проявления носят совершенно предметный характер.

Я содрогнулась.

— Давайте поговорим о чем-то более приятном, — продолжал он. — Как идет работа над миниатюрой?

— Мне кажется, хорошо.

— Ваш отец ею доволен?

— Очень.

— Рискну предположить, что скоро мы ее увидим. Что сказал Ролло?

— Он еще не видел ее.

— Неужели он с этим смирился?

— Видите ли, власть, которую он демонстрирует в семейном кругу, не распространяется на заезжих художников.

Он рассмеялся, но тут же его лицо посерьезнело.

— Кейт, — произнес Бертран (он уже некоторое время обращался ко мне по имени), — когда миниатюра будет готова, вы уедете…

— Если барон одобрит нашу работу, мы отправимся в Париж писать портрет принцессы.

— Но вы уедете отсюда…

— А вы?

— Мне еще предстоит узнать, чего от меня ждут на этот раз. Всегда возникает какое-нибудь дело, требующее моего участия… какое-нибудь поручение… Просто так Ролло не приглашает… Пока что он не дал мне никаких конкретных указаний.

— Разве вы не можете сами спросить у него?

— Он ведь не сказал, что определенно хочет мне что-то поручить. Это всего лишь мое предположение. Когда меня приглашают сюда, это обычно объясняется тем, что собираются попросить… точнее, собираются повелеть мне… что-либо сделать.

— Чем больше я узнаю подробностей, касающихся вашего всемогущего Ролло, тем меньше он мне нравится.

Я скривила губы, представляя, как на моей миниатюре его глаза будут блестеть алчной жаждой наживы. Они будут холодного серого цвета, с легким оттенком синевы, отраженной от его сюртука.

— Ему нет дела до того, нравится он кому-то или нет. Он хочет, чтобы его боялись.

— Слава Богу, я нахожусь вне сферы его влияния. Если ему не понравится моя… работа моего отца… мы просто пожмем плечами и отправимся восвояси, забрав с собой миниатюру… разумеется, без роскошной оправы с бриллиантами и сапфирами… и, возможно, она в конце концов окажется в витрине какой-нибудь лондонской ювелирной лавки. Я с удовольствием назову ее «Портретом незнакомца».

— Да, я вижу, вы его совершенно не боитесь. И он это видит. Но при этом внушает страх всем остальным… за исключением Николь. Может быть, именно за это он ее так любит.

— Как он может ее любить? Собираясь жениться на другой женщине? Я не понимаю, что, в таком случае, делает здесь Николь. Почему она не посоветует ему заниматься своей невестой и не уедет отсюда?

— В определенных кругах так принято. Никто не относится к Николь без должного почтения по той причине, что она любовница Ролло.

— Полагаю, если бы она была любовницей кучера, дела обстояли бы несколько иначе.

— Само собой.

Я расхохоталась. Он тоже. Нас обоих поразила подобная непоследовательность.

Мы медленно шли по аллее сада.

— Во Франции все иначе, чем в Англии, — объяснял мне Бернар. — Быть может, мы уделяем излишне много внимания сугубо внешней стороне бытия, однако при этом мы и более реалистичны.

— Насчет внешней стороны — пожалуй, да. И, полагаю, то, что Николь продолжает здесь находиться, можно назвать реализмом, так как это происходит на самом деле. Но я все равно нахожу это… как бы точнее выразиться… циничным.

— Возможно, это действительно цинично, — согласился он.

— Барон, — продолжала я, — несомненно, отъявленный циник. Он находит эту ситуацию вполне нормальной… А почему бы и нет? «Я хочу эту женщину», — говорит он. А через некоторое время: «Я больше не хочу эту женщину. Мне пора жениться. Вот кто мне подходит. Прощай, Николь. Добро пожаловать в Сентевилль, принцесса». Полагаю, она столь желанна исключительно благодаря тому, что является принцессой.

— Несомненно.

— И вы это так спокойно принимаете?

— Я принимаю это потому, что мне ничего другого не остается. Более того, это не мое дело.

— Но сами же вы не такой, Бертран? Признайтесь.

Он улыбнулся, глядя мне в глаза.

— Нет, — ответил он. — Я романтичный, и мне кажется, мы с вами во многом схожи, Кейт.

С этими словами он привлек меня к себе и поцеловал. Я была счастлива.

* * *

В замок приехали гости, весьма элегантные дамы и кавалеры из Парижа. Обедали мы в большом зале. Милые вечера у камина остались в прошлом. Теперь в замке звучала бравурная музыка, кружились в танце пары, всюду было людно и суетливо. Еще гости много играли в карты. Во время подобных увеселений Бертран разыскивал меня, и мы подолгу беседовали в каком-нибудь укромном углу. Наша дружба обретала крылья. Он был очень добр и всегда стремился оказать помощь в чем бы то ни было, даже в мелочах.

Отца эти сборища утомляли. Его зрение быстро ухудшалось.

Занимаясь гостями, барон почти не замечал меня, но я продолжала свои наблюдения. Контраст между ним и Бертраном становился все более очевиден. Я думала о них как о Красавце и Чудовище.

Николь исполняла роль хозяйки, что вызывало у меня немалое удивление. Все относились к ней так, как если бы она была законной госпожой этого замка.

— Это подобно статусу фаворитки короля, — пояснял мне Бертран. — Такие женщины всегда были самыми влиятельными людьми во Франции.

Друзья барона во многом походили на него. Это были утонченные и образованные люди. Они интересовались искусством и относились ко мне с искренним уважением, как к дочери великого художника.

— Наша семья живет совсем иначе, — сообщил мне Бертран. — Намного проще. Я хочу познакомить вас с матерью и сестрой. Уверен, что вы понравитесь друг другу.

Я подумала, что это прозвучало почти как предложение.

В другой раз он сказал:

— В нашем маленьком замке есть комната, в которой, должно быть, удобно заниматься живописью. Она очень светлая, к тому же там можно пробить еще одно окно.