— Появился другой мужчина.

— И ты не могла выйти за него замуж?

Я покачала головой. Отец разрывался между своими принципами и любовью к дочери. То, что я родила ребенка вне брака, стало для него сильным потрясением. Я чувствовала, что должна прояснить ситуацию, потому что мне никак не хотелось, чтобы он считал, будто я аморально предавалась плотским утехам, не думая о последствиях.

— Ребенок — результат насилия, — тихо произнесла я.

— Насилия! Мое милое дитя!

— Пожалуйста, если ты не возражаешь, давай не будем говорить об этом.

— Конечно, не будем, — поддержала меня Клэр. — Кендал, родной, что бы там ни случилось, сейчас Кейт счастлива. И с работой у нее все хорошо. Это должно служить всем нам утешением. И малыш такой прелестный…

— Спасибо, Клэр, — сказала я. — Быть может, я смогу позже рассказать вам… Все произошло так неожиданно.

— Нам следовало предупредить тебя о своем приезде, — вздохнула Клэр. — Но мы так хотели преподнести сюрприз.

— Это необычайно радостный сюрприз. Я счастлива вас видеть. Просто…

— Мы понимаем, — успокоила меня Клэр. — Ты расскажешь нам, когда захочешь. Пока что нас это не касается. У тебя есть мастерская, и ты такой известный художник. Ведь именно об этом ты мечтала, Кейт, не правда ли?

Отец смотрел в мою сторону так, будто на моем месте вдруг оказался совершенно незнакомый человек. Я подошла и, взяв его руку, поцеловала ее.

— Прости, — проговорила я. — Это было нечестно. Быть может, следовало рассказать. Я не хотела усложнять тебе жизнь. Поверь, в этом нет моей вины. Это… случилось помимо моей воли.

— Ты хочешь сказать, что…

— Пожалуйста, не будем об этом. Быть может, позже. Но не сейчас. Ах, отец, я так рада, что ты счастлив и что у тебя есть Клэр!

— Клэр — замечательная жена.

Я потянулась к Клэр, взяла ее за руку, и мы замерли, прижавшись друг к другу.

— Пожалуйста, пойми, — повторила я. — Я к этому не стремилась. Это… просто случилось. В Николь я нашла настоящего друга. Она поддержала меня… Я считаю, что, несмотря ни на что… мне повезло.

Отец сжал кулаки и тихо произнес:

— Это был этот человек… барон?

— Отец, пожалуйста… давай не будем ворошить прошлое.

— Он много для тебя сделал. Так, значит, это все потому…

— Нет, нет, это совершенно не так! Возможно, я смогу поговорить с тобой обо всем… но не сейчас.

— Кендал, дорогой, — ласково произнесла Клэр, — не заставляй Кейт страдать. Представь себе, через что ей пришлось пройти… а теперь еще наш неожиданный приезд. Она расскажет, когда будет готова. Ах, Кейт, как мы счастливы тебя видеть! Малыш интересуется живописью?

— Да, и я уверена, станет художником. Он любит возиться с красками и хорошо чувствует цвет. Я назвала его Кендал… так, на всякий случай.

Отец нежно улыбнулся и крепко сжал мою руку.

— Ты не обратилась ко мне, — произнес он. — А ведь это я должен был тебе помочь.

— Я собиралась… Скорее всего, так и поступила бы, если бы не встретила Николь. Ах, отец, тебе так повезло с Клэр. А мне повезло с Николь. Как это замечательно — иметь верных друзей.

— С этим я согласен. А теперь хочу познакомиться с малышом, Кейт.

— Познакомишься.

— Кендал Коллисон, — пробормотал он. — Возможно, он понесет дальше наш факел.

* * *

Они с Клэр провели в нашем доме три дня.

Оправившись от шока, отец воспринял возникшую ситуацию так же философски, как и свою подступающую слепоту.

Он больше не задавал щекотливых вопросов. Возможно, поверил, что барон силой вынудил меня к близости, или же решил, что тот пустил в ход силу убеждения. Он не стал уточнять, а я эту тему тоже больше не затрагивала. Отец понял, что мне неприятно об этом говорить, и всячески стремился к тому, чтобы наше общение было радостным и приятным. При этом он не раз говорил, что при любых обстоятельствах наша любовь останется непоколебимой, как скала.

Они рассказывали мне деревенские новости. Хоуп очень долго не могла оправиться после смерти сестры, но теперь у нее родился малыш и она счастлива. В церкви и в семье священника все было по-прежнему. Франческа Мэдоуз благодаря своему необычайному трудолюбию легко справлялась как с домашним хозяйством, так и с бесчисленными приходскими проблемами.

— В сравнении с твоей парижской жизнью наше деревенское бытие можно назвать уединенным и тихим, — заметила Клэр. — Но нас все устраивает.

Зрение отца значительно ухудшилось. Он не носил очки, потому что они ему не помогали. Я поняла, что не за горами то время, когда он полностью ослепнет. Мне страшно было даже думать об этом, и я знала, что ему тоже.

Мы подолгу беседовали с Клэр.

— Он постепенно приспосабливается, — рассказывала она. — Я ему читаю. Он это очень любит. Конечно, он уже не может заниматься живописью. Когда я застаю его в мастерской, у меня сердце рвется на части. Мне кажется, твой успех очень много для него значит…

— Клэр, не знаю, как тебя благодарить.

— Это я должна быть благодарна. Пока я не приехала к вам, моя жизнь была пуста. Теперь она полна смысла. Мне кажется, я рождена для того, чтобы заботиться о других людях.

— Прекрасная жизненная задача.

— Твой отец так добр… так благороден. Мне повезло. И как жаль людей, которым повезло меньше. Я часто горюю по бедной Фейт Кэмборн.

— Она всегда была беспомощна, — вздохнула я.

— Потому я и пыталась стать ей другом. И сделала все, что смогла…

— Ты всегда была добра к ней.

— Теперь только остается надеяться, что Хоуп смирится с потерей сестры и начнет радоваться тому, что жизнь так щедро подарила ей, — хорошему мужу и прелестному малышу.

— Милая Клэр, — прошептала я, целуя ее.

Кендал был очень взволнован, узнав, что у него есть дедушка. Он то и дело вскарабкивался к нему на колени и заглядывал в лицо. Должно быть, мальчик услышал наши разговоры о неизбежной слепоте моего отца, потому что однажды подошел, пристально посмотрел ему в глаза и спросил:

— Как твои бедные глазки чувствуют себя сегодня?

Это так тронуло отца, что он чуть не расплакался.

— Я буду смотреть вместо тебя, — заявил Кендал. — Буду все время держать за руку и не позволю тебе упасть.

Увидев выражение лица своего отца, я в который раз возрадовалась тому, что у меня такой замечательный сынишка. И ничуть не сожалела о событиях, благодаря которым я обрела этот дар небес.

Они собирались в Италию. Отец хотел показать Клэр произведения искусства, которые так волновали его, когда он еще мог их видеть. Теперь он увидит их еще раз, но уже глазами Клэр.

Она была так ласкова с ним, так заботлива. И при этом не суетилась, проявляя ровно столько заботы, сколько было необходимо, чтобы он понял, как она его любит, позволяя ему делать самостоятельно то, на что он еще был способен, но неизменно оказываясь рядом, если он нуждался в помощи.

Я была рада их приезду. Казалось, с плеч свалилась гора. Больше не было страшной тайны. Теперь я могла подробно писать им обо всех своих делах.

— Вы должны навещать меня как можно чаще, — обратилась я к Клэр, когда пришла пора прощаться. — Мне затруднительно ездить в Фаррингдон, но вы… приезжайте… прошу вас.

Они пообещали.

* * *

Прошло два года. Кендалу скоро должно было исполниться пять лет. Он хорошо рисовал и очень любил находиться в мастерской. Приходил днем, когда не было заказчиков, садился на скамью и рисовал статуи, которые видел в Люксембургском саду. Его любимцем был Шопен, но он также делал вполне узнаваемые наброски Ватто, Делакруа и Жорж Санд. Мальчик рисовал так искусно, что даже я бывала изумлена его эскизами, о чем регулярно писала отцу, так как он требовал, чтобы я подробно рассказывала ему о Кендале. Его приводил в восторг интерес внука к живописи. По его словам, я начала проявлять подобные склонности именно в пять лет.

«Как отрадно знать, — писал отец, — что семейная традиция продолжается».

За это время они с Клэр дважды приезжали в Париж.

Он почти полностью ослеп, и мне становилось все труднее разбирать его почерк. Вместо него часто писала Клэр. Она сообщала, что хотя ухудшение его зрения происходило постепенно, оно, тем не менее, было неотвратимым. Однако отец смирился с этим и коротал дни в беседах с Клэр. Она все чаще и чаще читала ему вслух. Он был в курсе всех новостей и всегда интересовался событиями во Франции.

«Я не читаю того, что, как мне кажется, могло бы огорчить его, — писала Клэр. — Отца очень тревожит нынешняя ситуация во Франции. Похоже, у вас наблюдается некоторое разочарование в императоре и императрице. Я знаю, что она очень красивая, но мы слышали, при этом весьма экстравагантна. Кроме того, она испанка, а французы никогда не любили иностранцев. Взять, к примеру, Марию-Антуанетту. Как они ее ненавидели! Мне кажется, твой отец опасается, что у вас могут повториться события восьмидесятилетней давности».

Прочитав эти строки, я не обратила на них особого внимания. Жизнь в Париже была такой безмятежной. Мы устраивали приемы, собирая у себя талантливых и умных людей. Они говорили больше об искусстве, чем о политике, но я заметила, что последняя начинала все чаще закрадываться в наши диспуты.

Николь была полностью удовлетворена своей жизнью. Если время от времени она и заводила с кем-нибудь интрижку, по-настоящему серьезных отношений при этом не возникало. Я ее ни о чем не спрашивала, а она мне ничего не рассказывала. Полагаю, она всегда отдавала себе отчет в том, что я не в состоянии полностью избавиться от англо-саксонской респектабельности, как она называла эту черту характера, и потому старалась щадить мои чувства.

У меня тоже хватало поклонников. Я никогда не была красавицей, но живя столько лет с Николь, кое-чему у нее научилась, и в первую очередь спокойствию и равновесию.

Мне нравился кое-кто из поклонников, но на интимные отношения я была неспособна. При первых признаках сближения я внутренне сжималась, и передо мной вновь и вновь возникало похотливо ухмыляющееся лицо насильника. С годами оно все более походило на химеру с фасада собора.

Мои работы пользовались неизменным успехом. Коллисоновская миниатюра в Париже считалась непременным атрибутом высокого социального статуса. Что же касается моего пола, то в соответствии с изменчивым характером моды он из недостатка превратился в достоинство.

Мы все были счастливы. Я наняла для Кендала няню-гувернантку, так как не могла требовать от Николь, чтобы она гуляла с ним каждый день. Впрочем, время от времени они с большим удовольствием отправлялись на совместную прогулку. А няня, Жанна Колле, оказалась прекрасной женщиной, доброй, но в то же время строгой. Это было как раз то, что нужно Кендалу, и он сразу же привязался к ней.

Кендал был очаровательным ребенком. Временами он шалил, как и большинство детей, но его проказы никогда не бывали жестокими. Пытливый ум зачастую проявлялся в порче некоторых вещей, но моим сыном никогда не руководило желание навредить.

Как матери, он казался мне идеальным ребенком, но, однако же, и другие люди влюблялись в него с первого взгляда. Куда бы мы ни приходили, он везде оказывался в центре внимания. Даже суровый консьерж расплывался в улыбке, когда Кендал проходил мимо, направляясь на прогулку. Возвращаясь, он всегда вбегал ко мне в комнату и взахлеб рассказывал о людях, с которыми познакомился в саду. Его речь была очаровательной смесью французского и английского, и, возможно, это тоже добавляло ему определенного шарма.

Люди неизменно обращали на него внимание, так что я вначале не придала значения его рассказу о некоем мсье из сада.

В это время возникла мода на воздушных змеев. Дети каждый день запускали их в Люксембургском саду. У Кендала был очень красивый змей, на котором была изображена орифламма[23], древний стяг Франции. Золотые языки пламени на алом фоне смотрелись очень эффектно, и когда змей взмывал в небо, им невозможно было не любоваться.

Каждое утро Кендал со своим змеем отправлялся в сад, а возвращаясь оттуда, рассказывал мне, как высоко змей летал сегодня — гораздо выше самых высоких деревьев. Он верил в то, что змей способен полететь в Англию, в гости к его дедушке.

Затем настал день, когда он вернулся домой заплаканный и без змея.

— Он улетел, — всхлипывал Кендал.

— Как же это получилось?

— Мсье показывал мне, как запустить его еще выше и…

— Какой мсье?

— Мсье из сада.

Я посмотрела на Жанну.

— Один солидный господин, который иногда гуляет в саду. Он садится на скамью и подолгу наблюдает за тем, как играют дети. Он часто беседует с Кендалом.