— И во всем признаться. Ты должен на это решиться, — продолжала я.

— Ты ведь могла бы все это сделать, Кейт.

— Они ни за что не согласятся, ты же знаешь.

— Да, не согласятся…

Он пристально посмотрел на меня. Затем медленно произнес:

— Я бы взялся за этот заказ…

— Глаза могут подвести тебя. Тогда произойдет катастрофа.

— Моими глазами будешь ты, Кейт.

— Ты хочешь сказать, что я поеду с тобой?

Он снова кивнул.

— Они не смогут возражать против твоего присутствия. Я нуждаюсь в сопровождающем лице, так как уже не молод. Они решат, что ты, возможно… смешиваешь для меня краски… моешь кисти, палитры… Так они и подумают. А ты будешь следить за моей работой, Кейт.

— Да, — согласилась я. — Это вполне возможно.

— Как бы я хотел сказать им: «Моя дочь — великий художник. Она блистательно выполнит ваш заказ». Но они не пойдут на это.

— Как мир все же несправедлив к женщинам! — возмущенно воскликнула я.

— Временами он несправедлив ко всем. Кейт, или мы едем вместе, или не едем вовсе. Я не могу ехать один, потому что ты — мои глаза. А ты не можешь поехать, потому что — женщина. Когда миниатюры будут готовы, если они будут удачны, я скажу этому барону: «Вот работа моей дочери. Вы ею восхищались… приняли ее… Теперь примите же мою дочь в качестве художницы, каковой она и является». Кейт, это может быть твоим шансом. Возможно, это перст судьбы. Ее пути, как говорится, неисповедимы.

Мои глаза загорелись.

— Да, — кивнула я, — едем!

Мной овладело безумное ликование. Еще никогда в жизни мне не доводилось испытывать такое торжество. Я знала, что способна написать миниатюру, не уступающую работам великих мастеров. И чувствовала дрожь нетерпения во всем теле, и всем своим существом стремилась поскорее приступить к этой работе.

А затем устыдилась своего счастья, вспомнив, что оно свалилось на меня в результате несчастья отца.

Он это понял.

— Не отвергай свое искусство, Кейт, — нежно произнес отец. — Прежде всего ты — художник. Если бы это было не так, ты никогда не смогла бы достичь вершин мастерства. Но ты достигла их. И можешь выступить как Художник и Женщина одновременно. Мы вместе поедем в Нормандию, в тот замок. На этот раз ты превзойдешь саму себя. Я уверен, так и будет.

— Но ведь будут сеансы… модель сразу поймет, что происходит.

— Это препятствие легко устранить. Ты постоянно будешь рядом, будешь наблюдать за ним. Я буду писать с натуры, а ты — по памяти. Ты тоже будешь все видеть, и у тебя будет перед глазами мой эскиз. Твоя забота — только самые мелкие детали и мазки. У нас все получится, Кейт. Это будет потрясающее приключение!

— Покажи письмо.

Я держала его в руках. Этот лист бумаги казался мне талисманом, пропуском к мировой славе. В дальнейшем я часто размышляла над тем, почему в поворотные, решающие моменты жизни мы не слышим голосов своих предчувствий… способных предостеречь… направить… Нет! Эти голоса теряются в шуме крыльев несбыточных надежд, а самые важные события проскальзывают мимо почти незамеченными. Если бы я тогда знала, что это письмо коренным образом изменит всю мою жизнь, как бы я поступила? О, если бы можно было это знать…

— Ты напишешь ему? — спросила я.

— Сегодня же, — ответил отец.

— Быть может, стоит обождать… еще раз все обдумать?

— Я уже все обдумал. А ты?

— Я тоже.

— Все получится, Кейт!

* * *

Я уже давно не видела отца таким счастливым. Казалось, мы превратились в детей, ожидающих самого большого и желанного праздника. Нам нравилось жить своей несбыточной мечтой, настойчиво убеждая себя в том, что мы сможем осуществить все задуманное.

— Если бы тебя оценили по достоинству, кажется, я смог бы тогда примириться со своей участью, — как-то признался отец.

Мы поговорили с Клэр. Чувствует ли она в себе силы справиться с хозяйством самостоятельно, имея еще так мало опыта?

Она очень серьезно пообещала сделать все возможное, чтобы оправдать наше доверие.

— Наверное, можно сказать, что у меня здесь уже есть друзья. В Особняке ко мне очень добры, да и священник с детьми тоже. И еще есть сестры Кэмборн. Я чувствую себя окруженной весьма и весьма благожелательными людьми. Так что, если, паче чаяния, во время вашего отсутствия возникнут какие-то трудности, что в самом деле едва ли может произойти, то у меня есть к кому обратиться.

— Мы не знаем, сколько времени займет выполнение этого заказа, — не без удовольствия проговорил отец. — Очень многое зависит от человека, портрет которого нужно будет писать. А после завершения работы в Нормандии, быть может, еще придется ехать в Париж…

— Можете не волноваться, я обо всем позабочусь, — заверила Клэр.

Таким образом, менее чем через две недели после того, как отец получил этот знаменательный заказ, мы отправились в путь.

Авантюра

Путешествие показалось бы очень утомительным, если бы я не была так взбудоражена своими впечатлениями. Впервые оказавшись за границей, я жадно познавала доселе неведомый, а потому такой интересный мир, в котором, честно говоря, я пока не обнаружила ничего из ряда вон выходящего, но надеялась это сделать, а потому пребывала в постоянном напряжении.

Море было спокойным, поэтому через Ла-Манш мы переправились благополучно. Далее бесконечно долго ехали по железной дороге до Руана, где нужно было пересаживаться еще на какой-то поезд.

Мы прибыли в Сентевилль под вечер. Если по правде, то, несмотря на все впечатления от этой двухдневной поездки, я испытала невыразимую радость по поводу ее благополучного завершения.

Когда мы вышли из поезда, к нам приблизился человек в ливрее. Я успела заметить удивление, промелькнувшее в его глазах и вызванное, как я догадалась, приездом двух человек вместо одного. А в особенности, наверное, тем, что нежданным гостем оказалось существо женского пола.

Отец заговорил первым. Он довольно хорошо владел французским. Я знала язык хуже, но тоже вполне сносно. Таким образом, у нас не было причин опасаться быть непонятыми во Франции.

— Меня зовут Кендал Коллисон, — представился он. — Возможно, вы меня ищете?

Человек в ливрее поклонился. Да, он приехал встретить мсье Коллисона по поручению мсье Марньи, дворецкого замка Сентевилль.

— В таком случае вы действительно встречаете именно меня, — кивнул отец. — А это — моя дочь, которая сопровождает меня во всех деловых поездках.

Я тоже удостоилась учтивого поклона, на который ответила не менее учтивым кивком головы, и человек в ливрее повел нас к экипажу.

Экипаж был поистине величественен, просторный, темно-синего цвета, к тому же на дверце его красовался герб, судя по всему принадлежащий нашему сиятельному заказчику.

Нам помогли сесть в этот экипаж, сообщив, что багаж привезут следом. Услышав это, я испытала некоторое облегчение, потому что считала наши сумки явно недостойными такой роскошной кареты. Я взглянула на отца и с трудом подавила нервный смешок. Столь церемонный прием напоминал о том, что приходит пора пожинать последствия нашего безрассудного поступка.

Кучер хлестнул лошадей, и мы покатили по дороге, окруженной очаровательным ландшафтом. Во все стороны волнами разбегались поросшие лесом холмы, а живописные рощицы сменялись небольшими озерцами с берегами, густо заросшими осокой и камышом. А затем мы увидели замок. Норманнская, сложенная из серого камня, неприступная цитадель с массивными цилиндрической формы башнями, округлыми арками, узкими бойницами и окнами, скорее напоминавшими щели, гордо возвышалась над окружающей местностью.

Трудно было поверить, что в этом грозном, зловещем укреплении могут жить люди. Меня охватило смутное предчувствие беды, а по спине пополз холодок.

Дорога круто поднималась по склону холма, и чем ближе мы подъезжали к замку, тем более зловещим он казался. Нужно было сразу все объяснить, говорила я себе. Ведь мы приехали сюда с явным намерением обмануть заказчика. Как он поступит, если откроется правда? Что ж, самое худшее — нас отошлют назад…

Я взглянула на отца. По выражению его лица было невозможно понять, чувствует ли он угрозу, исходящую от этого места, так же, как и я.

Наш экипаж прокатился по мосту, переброшенному через ров, под решеткой замковых ворот и, въехав во двор, остановился. Расфуфыренный возница спрыгнул со своего сиденья и распахнул дверцу, приглашая нас выйти из кареты.

Внезапно я почувствовала себя совсем маленькой и хрупкой рядом с этими взметнувшимися ввысь каменными стенами. И вскинула голову, чтобы взглянуть на сторожевую башню, с которой наверняка просматривались все окрестности на многие мили вокруг.

— Сюда, пожалуйста, — сказал возница.

Перед нами была массивная, обитая гвоздями дверь. Он громко постучал, и она тут же распахнулась. За ней стоял другой слуга, в такой же ливрее, как и кучер.

— Мсье и мадемуазель Коллисон, — произнес возница так торжественно, словно объявляя наше появление на каком-то великосветском приеме. Затем он поклонился и ушел, препоручив нас заботам следующего провожатого.

Тот поклонился точно таким же церемонным образом и пригласил следовать за ним.

Нас провели в огромный зал с куполообразным потолком, опирающимся на толстые каменные колонны. Тут было несколько окон, но они были такими узкими, что почти не пропускали свет. Каменные скамьи были высечены прямо в стенах, а в центре зала стоял длинный, украшенный замысловатой резьбой стол, явная уступка более позднему периоду, поскольку сам зал был несомненно норманнского происхождения. Еще одной уступкой новой эпохе были застекленные окна.

— Прошу подождать минуту, — обратился к нам слуга. — Я извещу мсье де Марньи о вашем прибытии.

Оставшись одни, мы с отцом переглянулись. На его лице, как, полагаю, и на моем, читался благоговейный ужас, который он тщетно пытался скрыть.

— Что ж, пока все идет хорошо, — прошептал он.

Я согласилась, с той оговоркой, что наше приключение едва лишь началось.

Вскоре мы знакомились с мсье де Марньи, который сообщил нам, что занимает ответственный пост мажордома, управляющего замком Сентевилль. В голубой ливрее со сверкающими золотом галунами он выглядел весьма внушительно. Кроме галунов ливрею украшали крупные пуговицы, нашитые таким образом, что они как бы очерчивали контур парусного корабля. Мсье де Марньи излучал любезность и озабоченность одновременно. Его ввели в заблуждение, сказав, что прибудет один лишь джентльмен.

— Моя дочь, — пояснил отец. — Я полагал, это само собой разумеется. Она помогает мне в работе.

— Разумеется, мсье Коллисон. Разумеется. Это наше упущение. Я разберусь… И позабочусь о том, чтобы немедленно приготовили еще одну комнату. Это сущий пустяк… Вы можете пока расположиться в помещении, приготовленном для мсье, а я распоряжусь о комнате для мадемуазель. Мы обедаем в восемь часов. Не желаете ли чем-нибудь подкрепиться в ожидании обеда?

Я ответила, что не отказалась бы от чашки кофе.

Он поклонился.

— Кофе и что-нибудь к нему. Будет сделано. Пожалуйста, следуйте за мной. Мсье де Мортимер встретится с вами за обедом. Он ознакомит вас с планами на ближайшее будущее.

С этими словами он направился вверх по широкой лестнице, а затем по галерее, в конце которой была каменная винтовая лестница, типичная для норманнского периода, что служило еще одним указанием на возраст цитадели. Каждая ступень была встроена в стену, а ее закругленный противоположный конец служил частью лестницы, круто взбирающейся вверх по башенному колодцу. Меня беспокоило зрение отца, которое могло подвести его в условиях резкой смены освещенности. Я настояла на том, чтобы он пошел впереди, а сама начала подниматься за ним, чтобы поддержать в случае, если бы он споткнулся.

В конце концов мы очутились в другом зале, несколько уступающем первому своими размерами, но гораздо лучше освещенном. Миновав этот зал, мы вышли в коридор. Здесь слуга толкнул дверь комнаты, предназначавшейся для отца. Она оказалась просторной и была обставлена тяжелой мебелью образца прошлого века. Высокие и необычайно узкие, вырубленные в стене окна пропускали очень мало света. Стены увешаны оружием и гобеленами.

Здесь безраздельно царило прошлое, но, как и везде, было сделано несколько уступок современным представлениям о комфорте. За изголовьем кровати был устроен своеобразный альков, где можно было вымыться и переодеться, нечто вроде гардеробной, для которой не нашлось бы места в древней норманнской крепости.

— Мадемуазель, как только комната будет готова, вам тут же сообщат, — с этими словами слуга покинул нас.