Отец, будто сбросив с плеч несколько десятков лет, вдруг превратился в проказливого мальчишку.

— Здесь все дышит древностью! — воскликнул он. — Мне кажется, я перенесся во времени на восемьсот лет назад и в любую секунду может появиться герцог Уильям, чтобы сообщить, что он собирается завоевать Англию![6]

— Я чувствую то же самое. Мы, бесспорно, попали во времена феодализма. Интересно, кто такой этот мсье де Мортимер?

— Он произнес это имя с таким благоговением, что можно предположить, будто речь идет не иначе как о сыне хозяина замка.

— Но, поскольку барон собирается жениться, вряд ли у него есть сын… во всяком случае, достаточно взрослый, чтобы принимать нас.

— Возможно, второй брак. Надеюсь, что это не так. Я хотел бы, чтоб он был молод, без морщин…

— Лица людей постарше зачастую намного выразительнее, — возразила я.

— Да, но только большинство заказчиков придерживается иного мнения. Все они хотят иметь юные лица с ясными глазами и матовой кожей. Чтобы создать по-настоящему интересную миниатюру, необходимо иметь моделью весьма немолодое лицо. Но от этого заказа зависит так много. Если мы сумеем представить нашего заказчика в наиболее привлекательном свете, то получим множество заманчивых предложений. Вот что нам сейчас необходимо, дочь.

— Ты говоришь так, будто они уже согласились меня принять. Сомневаюсь, если по правде. Иное дело, если бы мы находились при дворе Франциска Первого. Уж он-то любил женщин во всех проявлениях и признавал, что они не уступают мужчинам ни в уме, ни в способности добиваться поставленной цели. Но не думаю, что мы можем рассчитывать на подобное отношение в феодальной Нормандии.

— Ты судишь о нашем заказчике по его замку.

— Я чувствую, что он цепляется за прошлое. Это ведь витает в воздухе.

— Поглядим, Кейт. А пока составим план действий. Хотел бы я знать, где предстоит работать. Нам ведь требуется гораздо больше света…

— А вот мне хотелось бы знать, чем все это закончится.

— Давай пока побеспокоимся о том, с чего следует начать. Мы уже здесь, Кейт. Сегодня вечером нам предстоит встретиться с этим мсье де Мортимером. Посмотрим, как он отнесется к твоему присутствию.

Раздался стук в дверь. Это была служанка, которая принесла кофе и бриоши с фруктовым джемом. Когда мы поедим, она покажет мне мою комнату, которая расположена по соседству. Затем принесут воду для умывания.

До обеда еще оставалась уйма времени.

Кофе и бриоши оказались необычайно вкусными, и мое настроение улучшилось. Я начала заражаться отцовским оптимизмом.

Моя комната была очень похожа на комнату отца. Пол был устлан толстыми коврами, а на окнах висели бархатные темно-фиолетовые шторы. У стены стоял шкаф, украшенный изысканной резьбой, неподалеку от него стол с зеркалом в массивной раме и несколько стульев. Я подумала, что здесь будет достаточно уютно.

Принесли мой багаж, и я начала переодеваться к обеду.

Что носят в таких замках? Я ожидала определенной церемонности и была рада, что леди Фаррингдон время от времени устраивала балы, вынудившие меня сшить несколько вечерних туалетов.

Я остановилась на довольно скромном платье из темно-зеленого бархата с широкой юбкой и облегающим лифом. Это было никак не бальное платье. Я надевала его на музыкальные вечера, устраиваемые леди Фаррингдон, но оно показалось мне вполне соответствующим данному случаю. Более того, в одежде такого оттенка я всегда чувствовала себя свободно и уверенно. Отец называет его изумрудным.

— Старые мастера умели передавать этот оттенок, — часто говорил он. — После семнадцатого века это уже никому не удавалось в полной мере. В старину цвету придавалось большое значение, и у великих художников были свои секреты, которыми они ни с кем не делились. Теперь все по-иному. Краски продаются в тюбиках, а это ведь совсем не то.

Одевшись, я зашла к отцу. Он уже ждал меня, а спустя несколько минут послышался осторожный стук в дверь. Это был дворецкий, который должен был лично сопроводить нас в столовую.

Мы шли довольно долго, пока наконец не оказались в другой части здания. Архитектура несколько изменилась. Судя по всему, замок был огромным и много раз достраивался на протяжении многих веков. Теперь нас уже окружал совсем иной стиль, характерный не для начала норманнского периода, а скорее для позднего Средневековья.

Мы вошли в небольшую комнату с расписным потолком, который сразу же привлек мое внимание. Я подумала, что было бы хорошо при случае рассмотреть его более внимательно. Здесь было очень много такого, что требовало детального изучения. Когда мы чуть ли не бегом миновали картинную галерею, я подумала о том, что отцу, так же, как и мне, нынче пришлось проявить немалую выдержку, чтобы воздержаться от просьбы остановиться и предоставить нам возможность хотя бы вскользь осмотреть полотна.

Комната с расписным потолком была своего рода приемной. Мне подумалось, что именно в такой комнате, должно быть, посетители ожидают королевской аудиенции. Да этот барон де Сентевилль и в самом деле живет, как король. Интересно, какое у него лицо? Мне почему-то казалось, что оно совершенно не подходит для миниатюры.

В комнату кто-то вошел. У меня захватило дух. Это был самый красивый мужчина из всех, кого я когда-либо видела. Среднего роста, светло-каштановые волосы и карие глаза. Его элегантный смокинг имел несколько более замысловатый покрой, чем я привыкла видеть на мужчинах дома, а белоснежную сорочку оттенял синий шарф сапфирового оттенка, заколотый булавкой с камнем, который, судя по блеску, мог быть только бриллиантом.

Он низко поклонился и поцеловал мне руку.

— Добро пожаловать, — произнес он по-английски. — Я счастлив приветствовать вас от имени моего кузена, барона де Сентевилля. Он сожалеет, что не может встретиться с вами сегодня. Барон будет здесь завтра. Вы, должно быть, голодны. Не желаете ли отобедать? Сегодня мы будем трапезничать… a trois… втроем… так сказать, в тесном кругу. Я подумал, что в день вашего приезда так будет удобнее. Все деловые вопросы мы обсудим завтра.

Отец поблагодарил его за любезный прием.

— Боюсь, что произошло небольшое недоразумение, — произнес он. — Вы ожидали ведь только меня… Моя дочь тоже художник. Мне уже трудно путешествовать без нее.

— Мы счастливы принимать в замке мадемуазель Коллисон, — поклонился наш собеседник.

Затем он сообщил, что его зовут Бертран де Мортимер и он приходится владельцу замка дальним родственником. Сам барон является главой рода… а он, Бертран де Мортимер, представляет одну из его, как бы поточнее выразиться, второстепенных ветвей. Понятно ли это?

Мы заверили его в том, что все отлично поняли и весьма благодарны мсье де Мортимеру за беспокойство о нашем комфорте.

— Барон наслышан о вашем мастерстве, — сказал он. — Как вам уже известно, он собирается жениться и хочет подарить невесте свой миниатюрный портрет. Барон закажет вам также и портрет невесты, если…

— Если ему понравится наша работа, — закончила за него я.

Мсье де Мортимер склонил голову в знак согласия с моим несколько прямолинейным заявлением.

— Я не сомневаюсь, что работа ему понравится, — добавил он. — Ваши миниатюры известны всей Европе, мсье Коллисон.

Трогательная радость, всегда озаряющая лицо отца, когда кто-то хвалил его работу, в этот раз была особенно пронзительной. Мое сердце сжалось от прилива нежности.

С каждой минутой отец держался все более уверенно, впрочем, как и я. Трудно было представить гостеприимного и предупредительного мсье де Мортимера в каком-либо ином качестве, и если великий и могущественный барон хоть немного походил на него, нам, поистине, ничто не угрожало.

— Барон — большой знаток живописи, — тем временем продолжал мсье де Мортимер, — а также ценитель красоты во всех ее проявлениях. Он видел многие ваши работы и составил о вас очень лестное мнение. Это и явилось причиной того, что он остановил свой выбор именно на вас, а не на ком-то из французских мастеров.

— Смею полагать, что в искусстве миниатюрного портрета англичане преуспели более, чем представители других наций, — охотно откликнулся отец, седлая своего любимого конька. — Это тем более странно, что, прежде чем попасть в Англию, это искусство уже получило широкое распространение в других странах. Ваш великий Жан Пюссель открыл свою мастерскую еще в четырнадцатом веке, в то время как Николас Хиллиард, которого принято считать основоположником английского искусства миниатюры, родился лишь два века спустя.

— Это искусство, должно быть, требует огромного терпения, — предположил мсье де Мортимер. — Не так ли?

— Еще какого! — подтвердила я. — А вы живете здесь вместе с вашим кузеном, мсье де Мортимер?

— Нет… нет. Я живу с родителями… в небольшом имении к югу от Парижа. В раннем детстве я… жил здесь некоторое время. А затем, спустя годы, научился управлять поместьем и жить как… comme il faut[7]… вы понимаете? Кузен — мой покровитель… Кажется, у вас это так называется.

— Что-то вроде направляющей руки, глава рода?

— Возможно, — с улыбкой кивнул молодой человек. — В сравнении с ним моя семья весьма… небогата. Кузен нам очень… э-э… полезен…

— Я вас отлично понимаю. Надеюсь, вы не считаете мои вопросы неуместными.

— Уверен, мадемуазель Коллисон, что вы не способны задавать неуместные вопросы. Мне льстит ваш интерес к моей семье.

— Когда мы… когда отец собирается писать чей-либо портрет, он старается как можно больше разузнать о своей будущей модели. Похоже, барон — очень влиятельный человек не только в Сентевилле, но во всей Франции.

— Он и есть Сентевилль, мадемуазель. Я мог бы очень много вам о нем рассказать, но будет лучше, если вы обо всем узнаете сами. Люди часто смотрят на одно и то же явление совершенно разными глазами, и, я полагаю, художник тем более видит по-своему.

Все же мои вопросы показались ему неуместными, подумала я. Этот мсье де Мортимер — воплощение осмотрительности. Но toujours la politesse[8]. Старая французская поговорка. Он прав. Мы должны узнать этого всемогущего барона сами.

Отец заговорил о замке. Было совершенно ясно, что он считает эту тему гораздо более безопасной.

Мы оказались правы в своих предположениях относительно времени строительства цитадели. Около 1066 года. Поначалу замок представлял собой укрепление, предназначенное прежде всего для отражения агрессии, и в нем едва хватало места для гарнизона. В течение последующих веков это сооружение постоянно достраивалось. Шестнадцатый век был эпохой строительства. Мода на перестройку феодальных замков возникла благодаря Франциску Первому, построившему Шамбор[9], который он в дальнейшем неоднократно достраивал и украшал. Сентевилль в годы его правления также претерпел значительные изменения, но это касалось лишь его внутреннего убранства. Кто-то принял мудрое решение сохранить его норманнский внешний вид, благодаря которому, собственно, замок и имел столь внушительный облик.

Мсье де Мортимер с большим воодушевлением говорил о замке и его художественных сокровищах.

— Барон — азартный коллекционер, — пояснил он. — Унаследовав множество шедевров, он всячески стремится приумножить свою коллекцию. Я с большим удовольствием покажу вам здешние редкости.

— Вы полагаете, барон даст на это свое согласие?

— Я уверен. Его, несомненно, порадует ваш интерес к прекрасному.

— Меня несколько беспокоит вопрос о том, где именно я буду писать портрет, — произнес отец.

— Ах да, разумеется. Барон уже не раз приглашал сюда специалистов, так что знаком с требованиями относительно освещенности помещения. Художники всегда работали в комнате, которую мы называем «солнечной». Она находится в самой современной части замка, возведенной в семнадцатом веке. Комната была построена таким образом, чтобы в нее со всех сторон проникал свет. Она высокая, и даже в потолке имеются окна. Вы ее увидите завтра. Думаю, она вам понравится.

— Судя по вашим словам, это идеальное помещение для работы художника, — кивнула я.

Мы пытались продолжать беседу, но разговор явно не клеился. Говорили о проделанном путешествии, о сходстве и различии между английским и французским сельскими пейзажами и прочих вещах такого же рода и значения, пока, наконец, он не произнес:

— Вы, должно быть, совершенно измучены. Позвольте, я распоряжусь, чтобы вас проводили в ваши комнаты. Хорошо отдохнув этой ночью, вы утром будете чувствовать себя намного лучше.

— И будем готовы встретиться с бароном, — добавила я.

Он улыбнулся, и его улыбка была такой теплой и дружеской, что я испытала ответный прилив симпатии. Он мне очень понравился. Безукоризненные манеры делали его отнюдь не женоподобным, как многих молодых щеголей, а просто очень приятным молодым человеком. Я отметила, что у него очаровательная улыбка. И хотя заявления о том, что мы своим присутствием оказали Сентевиллю большую честь, трудно было считать вполне искренними, тем не менее они помогли нам почувствовать себя достаточно непринужденно, что еще больше расположило нас к нему.