Иоанн отпер ставни на том окне, рядом с которым стояла шахматная доска, и теперь, опершись о камень, мрачно вглядывался в бурную тьму. Гонимые ветром стрелы дождя со снегом проносились мимо. Дворы и дорожки были погружены в темноту – в такую погоду задует любой факел, – но окна залов, где находились люди, отбрасывали тусклый мерцающий свет, и под навесом в углу дворика часовые поставили себе жаровню с углями. Вдалеке, словно темные драгоценные камни, поблескивали огромные окна аббатства.

Иоанн обернулся. Одну руку, сжатую в кулак, он заткнул за пояс, другой оперся о ставень.

– Долго же ты ходил.

– У батлера ждали очереди и другие люди, сир, – солгал Фульк и налил Иоанну в кубок вина. – Теперь я могу уйти?

Он попытался произнести это равнодушно, так, чтобы в голосе его не сквозила надежда, но, заметив, как выражение лица Иоанна становится суровым и зловещим, понял, что выдал себя.

– Нет, Деревенщина, тебе придется остаться и составить мне компанию. Ты и так без должного усердия отрабатываешь свой хлеб. – Принц указал на кувшин. – Налей себе. Не люблю пить один.

Фульк неохотно плеснул вина в один из пустых бокалов, оставшихся после оруженосцев. Ветер трепал настенные гобелены и колыхал пламя оплывающих в светильниках свечей, грозя погрузить комнату в темноту.

– Сколько у тебя братьев, Деревенщина?

Фульк секунду помедлил, пытаясь сообразить, что на уме у принца, но понял лишь, что настроение у того скверное.

– Пятеро, сир.

– И что они наследуют?

– Я не знаю, сир. Это будет решать наш отец, – осторожно ответил Фульк.

– Брось. Ты его старший сын и наследник. Все отойдет тебе.

Фицуорин пожал плечами:

– Может, и так, но никто из моих братьев не будет нуждаться.

– Полагаешь, ни один из них не станет возмущаться тем, что ты получаешь львиную долю наследства? По-твоему, остальным не будет обидно?

Иоанн небрежно провел пальцами по кожаной обивке щита, который Фульк поставил на скамью.

– Во всяком случае, не настолько, чтобы между нами надолго установилась неприязнь, – сказал он. – Даже если я порой и ссорюсь с братьями, все равно, кровь не вода. Родственные чувства очень много значат.

– Неужели? – с мрачной иронией поинтересовался Иоанн.

– В нашей семье – да.

Фульк глотнул вина, чувствуя, что ступил на скользкую почву. Его собеседник, младший из детей Генриха, родился уже после того, как семейное наследство было поделено между остальными сыновьями, и никто из них не желал уступать своего ни на йоту. Иоанна называли Безземельным, иногда – в лицо. И теперь, глядя в непролазную тьму за окном, ощущая на лице уколы приносимого ледяным ветром дождя и снега, Фульк начал понимать, почему именно он стал для принца козлом отпущения. Неудивительно, что человек, который имел счастье родиться первым в большой семье и тем самым надежно обеспечил себе наследство, раздражал Иоанна.

– Отец говорит, что все мы единый организм. Голова не может существовать без туловища и конечностей. И если ты что-то делаешь для одного, то делаешь это для всех.

– «Отец говорит», – передразнил его Иоанн. – Ты хоть сам замечаешь, насколько часто это твердишь? Вечно ссылаешься на своего папашу!

Фульк побагровел:

– Если даже и так, то лишь потому, что он говорит разумные вещи.

– Или потому, что ты ребенок, который так и не научился думать самостоятельно.

Иоанн бросил на него презрительный взгляд и отгородился ставнями от беснующейся снаружи непогоды. Свечи перестали оплывать, и в комнате внезапно установилась тишина, насквозь пропитавшаяся дымным запахом горящего воска. Принц угрюмо сел за шахматную доску и тронул слона.

Фульк с нетерпением ждал, когда прозвучит рог, зовущий к ужину. Судя по сгустившимся сумеркам, это должно было произойти уже скоро.

– Давай заключим пари, Деревенщина? – Иоанн жестом пригласил его за доску.

– Пари? – У Фулька упало сердце. Он взял щит и положил руку на обитую кожей липу, словно бы изгоняя следы прикосновения Иоанна.

– Сыграем в шахматы, и если ты выиграешь, то я прощу тебе испорченный кувшин.

От Фулька не укрылась язвительная нотка в голосе Иоанна. Принц был великолепным шахматистом, причем их общий наставник, мастер Гланвиль, постоянно совершенствовал и оттачивал его умения. Фульк же, прямо скажем, хотя и любил играть в шахматы, однако особыми успехами в этом деле похвастаться не мог. Опыта у него было маловато, да и в теории Фицуорин силен не был. Правда, он обладал способностью быстро принимать решения.

– Как вам будет угодно, сир, – покорно произнес Фульк и сел за стол.

Иоанн оглядел его с высокомерной улыбкой и развернул доску так, чтобы играть белыми.

– Первый ход мой, – объявил он.

Фульк еще раз наудачу дотронулся до своего щита. Он понимал, что при любом раскладе не окажется в выигрыше. Если проиграет Иоанну, придется искать деньги на кувшин. Если же вдруг одержит победу, принц наверняка изобретет другие, более тонкие, более зловещие способы наказания. Самый безопасный для него вариант – как можно быстрее проиграть партию, а потом осыпать принца лестью. Так поступил бы любой из окружения Иоанна.

Рассудив так, Фульк потянулся было к коню, искренне намереваясь поддаться, но тут врожденное упрямство заставило его против воли изменить ход. В результате он бросил противнику открытый вызов.

Иоанн прищурился: подобного он никак не ожидал.

– Где это ты такому научился? – спросил принц.

– У отца, – нарочно ответил Фульк.

Ну до чего же странно! Стоило Фицуорину только вступить в битву, как он почувствовал, что внутри у него вместе с упомянутым уже упрямством неуклонно нарастают уверенность и чувство превосходства. Он играет не хуже Иоанна, только по-другому, вот и все. Фульк рассудил, что если он будет следовать тактике Иоанна, то потерпит поражение, вне зависимости от результата. Но если станет играть по собственным правилам, то обретет свободу – и тогда будь что будет.

Иоанн пытался загнать Фулька в угол, но тот не давался, делая мелкие выпады, которые постоянно разрушали замыслы противника. Принц все больше досадовал, чувствуя, что не в силах предвидеть смелые ходы Фулька. Утратив контроль над ситуацией, Иоанн опустошил еще два кубка вина; он нервно теребил перстни и пощипывал скудную черную поросль на подбородке. Выражение лица принца с каждой секундой становилось все более угрожающим.

Фульк сделал ход слоном и объявил:

– Шах.

А еще через два хода будет мат, и тут уж его противник ничего поделать не сможет.

Иоанн в изумлении и ярости смотрел на доску. А когда просчитал ходы, как чуть раньше это сделал Фульк, у него задергались веки и на скулах заходили желваки.

– Кажется, папаша тебя заодно и мухлевать научил, – произнес он дрожащим от ненависти голосом.

Фульк сжал кулаки, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не врезать Иоанну по зубам.

– Я выиграл честно, – заявил он. – И вы не имеете права клеветать на моего отца, чтобы оправдать свой проигрыш.

Иоанн вскочил на ноги. От яростного удара кулака шахматные фигурки разлетелись в стороны.

– Я имею право делать все, что захочу!

– Только не по отношению ко мне и моим близким! – Фульк тоже вскочил, и глаза его потемнели от ярости. – Пусть в жилах ваших и течет королевская кровь, но сейчас я последнего мусорщика готов уважать больше, чем вас!

Иоанн взвыл. Схватив обеими руками шахматную доску, он со всей силы ударил ею Фулька по лицу.

Переносица хрустнула. Фульк пошатнулся от столь яростного удара. По лицу его, мешаясь с жаром хлынувшей крови, стремительно разливался холод онемения. Фицуорин провел рукой по переносице и теперь в изумлении разглядывал окрасившиеся алым пальцы.

Иоанн снова бросился на него. Фульк уклонился от удара и пнул противника. Тот пошатнулся. Под ногу ему попала одна из шахматных фигурок, и принц рухнул навзничь, с глухим ударом стукнувшись головой об оштукатуренную стену. Колени его подогнулись, и он повалился на пол, как бык на бойне.

– О Господи! Ну и дела! – судорожно выдохнул Фульк и, наскоро промокнув нос рукавом, неверными шагами подошел к распростертому на полу телу Иоанна и наклонился над ним.

С перепугу юноша решил было, что случайно убил принца, но затем он увидел, что грудь лежащего мерно поднимается и опускается, а приложив ладонь, почувствовал резкое биение пульса на шее, рядом со шнуровкой рубашки.

– Сир, очнитесь! – в отчаянии воскликнул Фицуорин.

Со все возрастающим страхом он потряс принца за плечо. Вот ужас-то! Это надо же было так влипнуть!

Иоанн застонал, но глаз не открыл. Капли крови, льющейся у Фулька из носа, падали на синюю котту принца, пропитывая дорогую ткань липкой влагой. Фульк, пошатываясь, подошел к буфету, налил себе вина и залпом выпил его, чувствуя на языке привкус крови. Потом снова наполнил кубок и принес его Иоанну. Приподняв лежащего принца за плечи, смочил ему губы вином.

Щелкнула задвижка, и дверь отворилась. Ранульф де Гланвиль и его племянник Теобальд Уолтер, еще один наставник Иоанна, обучающий принца фехтованию, в изумлении остановились на пороге.

– Господь милостивый! – воскликнул Теобальд Уолтер, от удивления широко распахнув свои серые глаза. – Что здесь происходит?

Фульк сглотнул.

– Его высочество ударился головой, а я никак не могу привести принца в чувство. – Собственный голос странно зазвенел у него в ушах, а слова были неразборчивы от крови, забившей нос.

– И как же это с ним произошло?

Лорд Уолтер твердым и властным шагом прошел в комнату. Он уже успел сменить гамбезон на котту из малиновой шерсти, до колена длиной – такие носили придворные. Правда, на боку у него по-прежнему висел меч, но лишь для того, чтобы обозначить статус, а вовсе не потому, что лорд Уолтер собирался пустить его в ход. Ранульф де Гланвиль осмотрительно закрыл за собой дверь.

– Я… мы… э-э-э… Тут у нас случилось небольшое разногласие, и мы подрались, – произнес Фульк, чувствуя себя прескверно. Тяжелая пульсирующая боль словно бы молотом безжалостно колотила по переносице.

Лорд Уолтер смерил его тем же оценивающим взглядом, каким во время учебных боев изучал оруженосцев на поле.

– Подрались, значит, – повторил он. Теобальд Уолтер говорил тихо и учтиво. Этот человек вообще никогда не кричал и не выходил из себя. Одного движения брови, блеска глаз было достаточно, чтобы оруженосцы выстроились в шеренгу и замерли. – И по какой же причине, позвольте узнать?

Он присел на корточки рядом с Фульком, чуть хрустнув коленями. Для своего возраста – а Уолтеру уже исполнилось тридцать девять – он хорошо сохранился, но промозглый лондонский климат не щадил даже самых крепких людей.

Фицуорин плотно сжал губы.

– Ну же, юноша, не молчите, – строго произнес лорд Уолтер. – Лучше скажите правду: искренность сослужит вам лучшую службу, нежели молчание.

Он осторожно повернул набок голову Иоанна и обнаружил под волосами вспухающий синяк. Потом принюхался к дыханию принца и, скривившись, отстранился.

Фульк знал, что во время занятий по фехтованию Теобальд всегда сохраняет невозмутимость и поступает по справедливости. Поэтому он ответил, глядя барону прямо в глаза:

– Мы сражались в шахматы, и принц обвинил меня в нечестной игре, а когда я, возмутившись, стал отрицать свою вину, ударил меня доской. И тогда… – Фульк стиснул зубы, вздохнул и честно завершил свое признание: – И тогда я тоже ударил, защищаясь, а он упал на спину и разбил голову.

– Насколько там все серьезно? – Поглаживая аккуратную седую бородку, де Гланвиль подошел поближе и встал у ног принца. Лицо его являло удивительную смесь из двух, казалось бы, взаимоисключающих эмоций: озабоченности и отвращения.

– На затылке шишка размером с кулак, но, мне кажется, пока нет оснований посылать за священником. То, что принц потерял сознание, произошло отчасти потому, что он пропитан вином, как селедка рассолом. – Теобальд коротко глянул на дядю, затем снова на Фулька и заключил: – Боюсь, нос у этого юноши уже никогда больше не будет сидеть на лице так ладно, как сегодня утром.

Де Гланвиль поднял с пола деревянную шахматную доску, внимательно изучил трещину, пробежавшую посередине. И поинтересовался:

– А где остальные? – Его голубые глаза были ледяными.

– Его высочество приказал всем уйти, сэр.

Фульк стоял перед юстициарием, чувствуя себя заблудшей душой у Трона Господня в Судный день.

– Я бы тоже ушел, – добавил он, – но принц захотел еще вина… а потом – чтобы я сыграл с ним в шахматы.

Иоанн застонал и открыл глаза. Взгляд их неуверенно сфокусировался на Фульке, который все еще стоял, наклонившись над ним.

– Ты, ублюдок, отродье поганой шлюхи! – выдохнул принц, повернулся на бок, и тут его стошнило прямо на тростниковую подстилку: сказывалась недавняя попойка. – Уж будь уверен, я позабочусь о том, чтобы с тебя спустили твою поганую шкуру!