— Давайте я вас подвезу! Ну что же вы одна, под дождем, вечером? Не надо никаких денег, что вы!.. Купите Сонечке грушу!

Но все «хонды» и «опели» ехали мимо, нагруженные продуктами, памперсами и бутылками пива, а я шла и шла по длинной улице имени какого-то полузабытого маршала. В нашем районе все улицы — имени маршалов, некоторые из которых дружили лет шестьдесят назад с моим дедушкой. Но дедушка маршалом так и не стал, поэтому внучка сейчас топает одна, в старых полусапожках и древнем мамином жакете, с полтинником в кошельке… А может, и не поэтому.

Я давно не была здесь и даже не представляла себе, что и тут, в совершенно не бойком месте новая жизнь энергично и мощно поменяла облик скромного прежде района. Я машинально читала вывески на первых этажах кирпичных пятиэтажек. Надо же — сплошные салоны и агентства. Салон запчастей для «тойоты», салон немецкой обуви, агентство недвижимости «Ривьера», салон тайской медицины, охранное агентство… Может, посоветовать Ленке заказать слежку за Генкой, чтобы раз и навсегда выяснить, какой он подлец?.. Салон «Джоконда»… Я прошла несколько шагов дальше и приостановилась.

Под большой светлой вывеской была вторая, чуть поменьше, тоже написанная золотыми буквами, поблескивающими сейчас в темноте: «Коррекция прошлого, настоящего и будущего». Я хмыкнула — коррекция прошлого! Ну ладно еще — будущего или даже настоящего. Будущее я и сама, кстати, могу скорректировать. Вот доконаю сейчас единственные сапоги — придется залезать в отложенные на весеннее пальто и летнюю одежду для подросшей Соньки триста пятьдесят долларов — и будущее наше скорректировано. Сыр не дороже восьмидесяти руб., никакой прессы и кремов… Ой, не надо о грустном. Лучше скорректировать настоящее.

Вместо того чтобы стоять и трястись от холода и страха на темной, пустынной улице (а пока не проедет следующий 253-й — народу на ней не прибавится), возьму и зайду в этот салон. Ну, мало ли — спрошу что-нибудь. Никому же не придет, наверное, в голову, что я забежала просто погреться. Независимо от настроения и формы одежды, я всегда произвожу впечатление серьезной, задумчивой дамы, которая вряд ли будет заскакивать в восьмом часу вечера в салон коррекции судьбы без особой нужды.

Я позвонила в маленький золотой звоночек, раздался щелчок, и дверь приоткрылась, ровно настолько, чтобы впустить меня, и снова захлопнулась. Я прошла внутрь и огляделась.

Я оказалась в небольшом, уютно обставленном холле, какие обычно бывают в частных стоматологических кабинетах или недавно отремонтированных парикмахерских. Исключение составляла лишь картина, висевшая прямо напротив входной двери и сразу приковывавшая внимание. Это было изображение Джоконды, вероятно, в натуральную величину, но выполненное в очень странной технике. Джоконда и была там, и ее одновременно не было. Мне даже показалось, что в раму каким-то образом вставлено цветное фруктовое желе, подсвеченное изнутри, которое колыхалось, переворачивалось, как будто кто-то невидимый медленно перемешивал его ложкой.

Я подошла поближе, чтобы рассмотреть необычную картину. Впечатление не менялось. Я огляделась и, убедившись, что никто так и не появился, попыталась дотронуться до этого желе рукой. И, вскрикнув, тут же ее отдернула. На пальцах моих багровело по ровному, как будто нарисованному, пятну. Я обожгла подушечки пальцев о совершенно ледяную странную массу. Приблизительно так, как в детстве обжигались на сильном морозе пальцы, прилипшие к водопроводной трубе или металлической стойке качелей.

Я стояла в замешательстве с растопыренной ладонью, а Джоконда то появлялась, то исчезала. В какое-то мгновение мне казалось — да нет же, это просто мешанина цветов! — и вот уже опять хорошо всем известная полная девушка с высоким округлым лбом наблюдала с мягкой полуулыбкой, как я дую на обожженные пальцы. Не успела я додумать, как же я завтра сяду за компьютер с такими руками, как из боковой двери послышался звонкий девчоночий голос:

— Проходите! Вы ко мне?

«Еще бы знать, а кто — вы», — подумала я и не без сомнений вошла в приоткрытую дверь. За столом сидела тетенька, приблизительно моего возраста, а то и постарше лет на восемь — десять… Чем дольше я на нее смотрела, тем больше убеждалась, что звал меня кто-то другой. Вряд ли этот голос мог принадлежать такой особе.

Тетенька была толстенькой, и не просто толстенькой, а состоящей из нагромождения сплошных округлостей, беспорядочно наезжающих друг на друга, и при этом, по крайней мере сидя, казалась совсем-совсем маленькой. На голове у нее был увязан крепенький пучочек из пегих волос, трогательно украшенный ярко-красным шерстяным платочком, а на лице, как ни странно, был сделан аккуратный, неяркий макияж.

Тряхнув пухлой белой ручкой с широким обручальным кольцом, тетенька попросила все тем же пронзительным голоском:

— А вы не стойте! Садитесь! Садитесь!

И я, не переставая крутить головой, послушно села на один из разбросанных по комнате низеньких желтых пуфиков, похожих на сильно надутые подушки.

— Только один вопрос! — весело продолжала тетенька. — Да — да, нет — нет!

Я кивнула. А обладательница голоса из «Пионерской зорьки» молчала и так же весело смотрела на меня. «Что — „да-да, нет-нет“?», — хотела было спросить я, но вместо этого ответила:

— Да.

— А почему? — засмеялась тетенька веселым переливчатым колокольчиком.

— Потому что я его все еще люблю, — с ужасом услышала я свой голос.

— Ухти-тухти, — еще звонче засмеялась тетенька. — Помнишь такой мультик? «Ухти-тух-ти-ух-тити-тух-тити… титиух-тититух… ухтухтух-тухтухтух…» — залепетала она на простенький мотивчик, отбивая такт своей маленькой ручкой по столу.

Я почувствовала, что стены комнаты качаются и раздвигаются, а меня обволакивает теплый густой туман, почему-то пахнущий ванильным киселем и чем-то еще, приятным и терпким. «Соньке надо позвонить», — подумала я, но не успела даже достать телефон, потому что тетенька в этот момент помахала мне ручкой и стала медленно подниматься над своим круглым столом вместе с прозрачным розовым шаром, на котором она, оказывается, сидела. Я прикрыла глаза, чувствуя, что меня неудержимо клонит в сон, но заснуть тоже не успела. Резко стукнула дверь где-то справа, и знакомый голос громко произнес:

— Ла-ап! Спишь, что ли? Просыпайся! Просыпайся, слышь! Я голодный, как бобик. Как сто бобиков! Мне бы чего-нибудь куснуть и потом… — Кто-то, очень родной, склонился ко мне и потерся носом о мою шею. — Потом еще и кого-нибудь куснуть… И на боковую. А, лап? По-быстренькому?

Вадик… Вадик?! Нет. Ерунда какая-то. И, кстати, как же он вошел?

— И как ты вошел? — спросила я.

— Лап, ты чего? Уснула, что ли? Устала, бедная моя… Давай, я бутылки пустые к мусоропроводу отнесу, пока ты готовишь. Лапуся моя… Есть бутылки-то какие-нибудь? Пепси там шмепси, а?

Я смотрела на заметно полысевшую макушку Вадика и пыталась понять — а который сейчас час? Стрелки на стенных часах напротив меня, по крайней мере, показывали половину восьмого вечера…

Да нет, я, вообще-то, все помню. Я промокла. Потому что села на 253-й автобус, который идет не прямо, а заворачивает совсем в другую сторону от моего дома. И потом… Что было потом? Я вышла и… и мне было холодно и очень обидно, что вообще все так в жизни… Да, точно. И я шла по улице и вспоминала, что раньше, в моем детстве, здесь был большой овощной магазин, один на весь наш район, и мама иногда посылала меня в него купить грейпфрутовый сок в жестяной банке… Греческий… Мама пробивала в крышке три дырки и наливала мне вместо надоевшего морса из черно-смородинного варенья густой терпкий сок, пахнувший далекими островами и солнечными рощами…

Я встряхнула головой. Нет, ничего подобного я тогда не вспоминала. Почему-то сок этот вспомнился мне только сейчас… И магазин овощной там действительно раньше был… Только при чем тут Вадик? И… и что же было дальше, после 253-го автобуса? Кажется, я куда-то зашла… Зачем? Чтобы позвонить Соньке… что ли… На мобильном-то у меня баланс минус восемь долларов… Ну да, правильно. А она не поднимала трубку, и поэтому я поймала такси и за полтинник, тот самый, «грушевый», доехала до дома. Который, оказывается, был уже совсем близко. Но я страшно волновалась и хотела побыстрее попасть домой… А Сонька просто смотрела мультфильм «Муми-тролль и комета», и там был самый ответственный момент, когда Снусмусрик наконец придумывает, как на ходулях пересечь обмелевшее море, и она не могла подойти к телефону.

— Ла-ап!.. — Вадик помешал мне додумать и опять подошел ко мне. — Ты так вкусно чем-то пахнешь сегодня… Типа коньячком…

— «Лагуна». «Сальвадор Дали», — автоматически ответила я, пытаясь все-таки что-нибудь сообразить. — Ты что, пришел к нам опять?

Он пришел… Да нет, это мне снится. И надо поскорее проснуться, иначе разочарование будет очень горьким. Вадик, который ушел давно и навсегда… Которому не нужна Сонька… Которому не нужна я. Вадик, которого я не смогла удержать, потому что у меня ужасный характер и не самые красивые в мире ноги, к тому же располневшие после родов. И я не умею молчать, когда надо, и не умею готовить, как мама Вадика. И я не инициативна в интимных вопросах. И стесняюсь, когда Вадик просит меня что-нибудь придумать, чтобы не было все время одно и тоже. Вернее, стеснялась. И так ничего и не придумала. Ни в постели, ни тогда, когда он ушел. А теперь… Неужели он вернулся?

— Ты пришел к нам опять?

— Лап, а я и не уходил. Так — сделал маленький крючочек по жизни. Но любил я только тебя. А это кто у нас такой большой? Это моя доченька Сонечка, да? С красивыми папиными губками и таким смешным носиком, маминым носиком-курносиком, да? Иди-ка к папе, иди скорей, не бойся… Лап, ты классно выглядишь в этих брючках. Такая тоненькая… Сонечка, какая у нас красивая мама, правда? Ты что, не узнаешь своего папу? Ну вот, какая плохая девочка… Надо же… Плохая девочка-Сонька сначала странно смотрела на него, а потом разревелась и убежала на кухню. Наверняка в утолок за холодильник, где она прячется в минуты горя и отчаяния с тех пор, как научилась ползать. А я стояла и смотрела на еще потолстевшего, но такого же неотразимого, такого же единственного в мире, моего Вадика… Большого, крупного, теплого, чуть мешковатого и уютного, как мягкий, игрушечный мишка, с шелковистой, коротко стриженной шерсткой…

* * *

На следующее утро, за завтраком, Сонька была задумчивая и хамоватая. Спихнув локтем блюдечко с черными сухариками, которые я, по старой памяти, поставила для Вадика, она зачерпнула своей ложкой овсяной каши из моей тарелки, поперхнулась и плюнула этой кашкой прямо на Вадика. Он молча утерся. Тогда Сонька набрала побольше воздуха в легкие и проорала:


Самолет летит,

Колеса стерлися,

Вы не ждали нас,

А мы приперлися!..


После чего прополоскала рот остывшим какао, высыпала себе в нагрудный карман остатки сухариков, аккуратно обошла Вадика, нежно поцеловала меня в ухо и ушла в школу.

Я с трудом подняла на Вадика глаза, а он сказал:

— Ничего.

И мы зажили, как будто не расставались. Вадикины вещи появились как-то сами по себе. Просто в квартире стало чуть теснее. Совсем чуть-чуть. Но зато сама она как будто расширилась и посветлела. Рядом со старым футбольным мячом, который все эти годы красовался в комнате на полке, как память о любимом муже, Вадик поставил фотографию своей мамы и смешного желтого медвежонка. Сонька быстро привыкла к папе. А я все не могла отделаться от страха, что вот сейчас проснусь — и ничего больше не будет. И никто не подойдет сзади и не подышит в затылок, шепча глупости, от которых ноет под ложечкой и щекочет в носу. И еще мне не давала покоя одна мысль. Даже не мысль, а ощущение. Что я что-то упустила, чего-то не додумала, что-то забыла… Но мне никак не хватало времени сосредоточиться и подумать.

В один из бесконечных счастливых выходных позвонила Ленка.

— Ну чего? — с ходу спросила она.

— Что — «чего»? — недовольно переспросила я, чувствуя, что подружка хочет поругать мужчин, начиная со своего Генки и заканчивая им же, а где-нибудь в середине обязательно достанется моему Вадику.

— Да насчет счастья хочу поинтересоваться.

— А что ты вдруг этим интересуешься?

— Да я все думаю — ты ведь все время ждала чего-то. То есть не чего-то, а кого-то. Скорей всего, Вадика своего и ждала. А теперь он с тобой. И выходит, ждать тебе больше нечего. И некого. Так ведь?

— А тебе завидно?

— Завидно, конечно, — вздохнула Ленка. — Я вот Генку жду уже третий день, например. Только счастья от этого что-то особого не испытываю.

Мы еще поговорили о счастье и несчастье, совсем запутались в категориях и решили, что разговор не получился.

* * *

А меня по-прежнему что-то беспокоило. Месяца через два я поняла, что же именно. Салон. «Салон коррекции». Было это все, или просто мне приснилось, когда я, продрогшая, перепуганная, примчалась домой тем вечером и обнаружила как ни в чем не бывало сидящую на диване Соньку с чипсами и пультом, поглощенную переживаниями смешного зверька Муми-тролля по отношению к его подружке фрекен Снорк? Я тогда отругала Соньку, отобрала у нее полупустой пакет, показала еще раз кнопку «пауза» на пульте, которую надо нажимать, когда звонит телефон, заставила ее умыться и лечь спать. И тут же легла сама. Вот тогда-то и пришел Вадик… Или нет, он пришел утром… Когда я вспоминала про грейпфрутовый сок из моего детства, розоватый, горько-сладкий… В общем, в этом месте история как-то путалась у меня в голове и никак не смогла соединиться во что-то стройное и понятное. Я поняла, что должна во всем этом разобраться. А поэтому для начала нужно найти тот самый «Салон коррекции».