Я поняла: ну — все. Настал мой час. Это случается только раз в жизни. Завтра я уже буду другой. Буду по-другому смотреть на мужчин и на других девушек… И буду думать, кто из девушек такая, как я была вчера, а кто уже все знает о жизни… Наверно, и я совсем по-другому пойму, что такое жизнь…

Мне немножко мешало, что в своем костюмчике цвета шоколада Лесик стал похож на приятного медвежонка. Как-то мне он никогда раньше не казался похожим на медвежонка. На царя — да, ассирийского или шумерского, могущественного, пышущего здоровьем, приводящего в ужас врагов и в восхищение подданных, но только не на медвежонка… Но я посмотрела ему в глаза, добрые, ироничные, умные и сразу же забыла о его смешных штанишках.

„Взявшись за руки, мы поднялись на третий этаж, в небольшую комнату. Там не было кровати, но на полу лежал большой, пышный ковер с длинным светлым ворсом. От ковра пахло дымом и вином. На стене висело несколько картинок и украшений. Я почему-то никак не могла оторвать глаз от большой керамической кошки, с ярким малиновым бантом в горошек. И все думала: как же она держится на стенке, на чем — дырка там специальная сзади у нее или петля какая-нибудь? Ведь если упадет — от резкого движения — столько будет острых осколков, ковер ни в жизни не вытряхнуть до конца…

На следующее утро мы выпили кофе с теми же ореховыми трюфелями, и Лесик галантно проводил меня домой. Довезя меня прямо до подъезда, он улыбнулся:

— Подожди! — и вышел первый. Открыв дверцу машины, он протянул мне руку, помогая выйти, и проговорил, тепло глядя на меня: — А мне понравилось!

«А мне нет!..» — чуть было не сказала я вслух, глядя, как Лесик, надев старомодные темные очки, кряхтя, влезает в свой видавший лучшие дни «мерседес». Я слегка махала ему рукой, жалея, что у меня тоже нет темных очков, чтобы он не видел моих слез и не решил, что нужно побыстрее закончить все дела, взять из кабинета еще пару коробочек конфет и вернуться сегодня же к такой милой, неопытной, трогательной девочке, которая плачет ему вслед… Он ведь, наверное, не поверит, отчего я плачу.

«Если это и есть любовь — то я просто ничего не понимаю в жизни!» — решила я тогда.

* * *

В жизни я, конечно, ничего не понимала и через год вышла замуж, будучи знакомой с женихом чуть больше месяца. Мне показалось, что вот это точно — любовь. Ну, должна же она когда-нибудь ко мне прийти…

И вот она пришла, в лице Поли, Аполлона Федоровича Сучкова, который подошел ко мне в метро и очень встревоженно спросил, не видела ли я тут поблизости полного мужчину, говорящего по-эстонски, в зеленой куртке, который украл у него сумку со всеми деньгами… Я мужчину не видела, но мне очень хотелось чем-то помочь сильно расстроенному, почти плачущему человеку, и я дала ему пачку сока, пятьдесят рублей и свой домашний телефон. Сок он тут же жадно выпил, деньги взял с очень большим трудом, а телефоном не преминул воспользоваться в тот же вечер, узнав по нему адрес и приехав ко мне внезапно в гости…

Меня не смутило ни наше несколько необычное знакомство, ни то, что жених чрезвычайно уклончиво отвечал на все вопросы о своем прошлом, а выпив, туманно намекал на близкое, совсем близкое родство с одним очень известным актером… Я быстро поняла по перечисленным им фильмам, кого имеет в виду Поля, и мне стало его безумно жаль. Почему-то я знала, чувствовала, что нет у него ни знаменитого отца, и никого вообще нет. Как многие сироты, не знающие родителей, он просто придумал себе родню, славную и знаменитую.

Когда милая дама в загсе спрашивала нас по очереди, добровольно и продуманно ли мы совершаем такой серьезный поступок — вступаем в брак, она не смогла сдержать улыбки, проговаривая имя-отчество моего будущего супруга. Мне почему-то казалось, что сейчас захохочет мой папа, один из всех родственников пришедший на торжественную церемонию. Но папа стоял и очень грустно на меня смотрел, и потом тоже грустно смотрел, когда уже все свершилось и мы с гостями фотографировались на фоне буйно цветущей сирени и папиного красного заграничного автомобиля.

У меня до сих пор на полке стоит эта фотография. Я смеюсь от счастья, красуясь в платье собственного изобретения, на скорую руку сооруженном за три дня, с белым плюмажем на голове и огромным букетом, делавшими меня похожей на развеселую крестьянку, набравшую полную охапку цветов и часть из них водрузившую себе в растрепанные кудри (перед свадьбой я проснулась в пять утра и, не зная, чем заняться, дожидаясь судьбоносной встречи с Полей в загсе, взяла ножницы, подстриглась, а потом сильно накрутила обычно прямые волосы). Рядом на фотографии стоит очень серьезный Поля, в великоватом пиджаке и желтом галстуке, с толстой золотой булавкой, купленной им специально к свадьбе, вытянув руки по швам, как будто готовясь ответить на заранее известный ему и, возможно, трагический вопрос. А по другую сторону, взяв меня под руку, печально смотрит в камеру мой обычно брызжущий весельем и энергией папа.

Каким-то образом папа понял про Полю то, что не сразу поняла я. Поля любил золото и драгоценные камни, мог купить на всю скромную зарплату большую печатку и любоваться ею несколько дней. А потом вдруг прийти без нее. И мечтать, как он купит еще одну печатку, другую, и выгравирует на ней свои инициалы, и тогда уже никогда не утратит ее по воле злых людей. Злых и завистливых людей Поля встречал всюду. И поначалу глубоко тронул мое сердце душераздирающими рассказами о тайных завистниках, недоброжелателях и просто бессовестных воришках, практически ежедневно лишавших Полю какой бы то ни было возможности заработать приличные деньги или хотя бы донести то малое, что ему, скромному труженику метрополитена, доставалось после того, как все поделили между собой сытые, нахальные начальники.

Поля был, под стать своему уменьшительному имени, субтильным, с неразвитой мускулатурой, но высоким и очень быстрым и резким в движениях. На лице у него волосы росли плохо, Поля мог спокойно не бриться неделю, хотя, судя по паспорту, уже давно справил свое тридцатилетие. Но зато на спине у него клочками росла почему-то темно-рыжая и довольно длинная шерсть. Из-за крупного носа и черных прямых маслянистых волос с необычным медным отливом его часто принимали за грека или цыгана… Кто он был на самом деле, я так и не успела узнать. Мне он казался похожим на героя индейских мифов, внешне похожим, если героя не кормить года два и не разрешать ему скакать на коне и заниматься тяжелой физической работой…

Однажды я решила сделать ему сюрприз и приехать встретить его после работы. Вместе доехать домой, по дороге пообщаться… А то почему-то выходило так, что приходя с работы, Поля был настолько уставший, что не мог ни слова со мной сказать. Разложит карты или домино — я еще до свадьбы знала, что он очень любит разные игры — посмотрит на меня, вздохнет, сметет все длинной, мосластой рукой на край стола и ляжет спать. Поля мог проспать двенадцать часов кряду, а то и больше. Он уставал — под землей, без воздуха, тяжелая, ответственная работа… Поля работал диспетчером на станции «Тульская», отправлял поезда.

И вот я, взяв с собой бутерброды с его любимой белой рыбкой и баночку финского пива «Кофф», которую специально для Поли попросила у папы, поехала на станцию «Тульская». Очень странно, но никто не знал там ни Аполлона, ни Полю Сучкова. И в полностью автоматизированной диспетчерской работала только одна женщина-техник, следила за тем, чтобы все компьютеры были включены и работали…

Я вернулась обратно домой. Поля уже лежал на диване и недовольно поглядывал на меня, пока я неторопливо раздевалась, думая, как же начать трудный разговор. Как следует рассмотрев, что я очень привлекательно одета (он разрешал мне одеваться так только на выход с ним), и заметив, что я достала из сумки баночку редкого пива, Поля рванулся с дивана и, не очень хорошо нацелившись, врезал мне кулаком в лицо. Как он говорил потом, он целился в пиво, а попал мне прямиком в челюсть. Почему уцелели зубы — остается для меня приятной загадкой, не хочу ее разгадывать. Возможно, все же, несмотря на несоблюдение мною ортодоксальных правил православия, мой ангел-хранитель летал тогда рядом и все, что мог сделать, это отвести Полину руку от глаз, куда явно метил Поля, и ослабить удар.

Со свернутой набок челюстью я пошла к папе. Папа взял было дедушкино фамильное ружье, с великолепным резным прикладом, из которого последний раз стрелял прадедушка на охоте как раз перед русско-японской войной, и хотел проучить Полю. Но я пожалела папу, уже зная хитрый и непредсказуемый нрав супруга. Могло произойти что-нибудь неожиданное, и ружье оказалось бы в руках Аполлона…

Кое-как мы с папой вдвоем вправили мне челюсть обратно. Я переночевала у него, а на следующий день решилась пойти домой, поговорить с Полей, предложить ему расстаться с миром, если так все сложно у нас получается. Вернее, не получается никак. Сворачивая к своему дому из папиного двора, я увидела, как из подъезда стремительно вышел Поля. Не знаю, почему я вдруг это сделала, но ни разу потом не пожалела о своем не очень красивом поступке. Я пошла за ним следом.

Поля сел в троллейбус, а я поймала машину и попросила водителя ехать за троллейбусом.

Поля доехал до метро. Я вышла из машины и, стараясь затеряться в быстро редеющей толпе пассажиров (было уже около двенадцати дня), вошла вслед за ним в метро. Поля доехал до станции «Беговая» и вышел. Я обратила внимание, что походка его была непривычно легкой и как будто радостной.

Я с трудом поспевала за ним, прячась за столбами и деревьями. Я даже не могла предположить, куда мы сейчас придем. У него есть любовница — это понятно. И что я узнаю — в каком доме она живет? Зачем? Но почему-то сомнения были не убедительные, и я продолжала идти за Полей, сама не зная зачем. За одним из домов он вдруг резко свернул вправо, вскинул голову, и я, не видя его лица, была уверена — он глубоко и радостно вздохнул. Так вздыхаешь, добравшись наконец до дома после длительной поездки, шестичасового ожидания самолета, долгой дороги домой по забитым машинами улицам…

Я сначала не поняла, куда он устремился, почти подпрыгивая на ходу, а когда прочитала слова на фасаде огромного, похожего на спорткомплекс сооружения, остановилась. «Ипподром». Ну конечно. Как же это я сразу не догадалась! Карты — покер, «очко» и просто «дурак», домино, совершенно неожиданные для такого взрослого мужчины «ножички»… Поля, испросив у меня разрешения, частенько резался сам с собой в углу коридора на паркетной доске в «ножички». Справа и слева у него лежали заранее заготовленные выигрыши, к примеру: двести рублей и бутылка пива справа — это Поля сам себе проиграл, триста рублей слева — это выиграл…

Но главное было здесь. Именно здесь «диспетчер метрополитена» выигрывал и проигрывал все, что у него было. А в среднем, по жизни, у него не было ничего. Где он жил раньше, до того, как переехал ко мне, он так и не собрался мне рассказать. «Ты будешь очень смеяться», — говорил он и смешно морщил лицо, становясь похожим на гуттаперчевую игрушку.

Покидая с большой неохотой мою квартиру и мою жизнь, Аполлон, похоже, хотел напоследок тронуть мне сердце тем, что надел пиджак, который подарил ему со своего плеча папа. В пиджаке этом Поля стоял в загсе на регистрации брака и в нем же и ушел. В папином пиджаке могли поместиться еще два таких Аполлона и застегнуться на все пуговицы.

Чуть позже обнаружилось, что в пиджаке Поля, ушедший демонстративно налегке — руки в карманах, унес все мои сбережения, к тому времени в твердой валюте составлявшие полторы тысячи американских долларов. «Ох, дочка, живем-то однова… — сказал мой папа и посоветовал мне плюнуть на Полю, на потерянные сбережения и поскорее забыть эти несчастные восемь месяцев, что я с ним прожила.

Сейчас он, если жив и на свободе, наверняка просиживает сутками в плодящихся со скоростью навозных личинок игровых клубах, но я этого, к счастью, никогда уже не узнаю.

Никто не понимал тогда, зачем я вышла за него замуж. Мне было двадцать пять лет, и мне уже просто очень хотелось выйти замуж, надеть кольцо на безымянный палец и, как большинство моих подружек, небрежно произносить «мой муж», «а вот мы с мужем…» Поэтому, наверно, я и не разглядела Полю.

Кольцо я сняла тут же, как только он, обиженно посвистывая, ушел, решительно оформила развод и забыла Аполлона Сучкова быстрее, чем когда-то влюбилась в него.

* * *

А потом пришел он.

…И упало небо, и остановилось солнце, и время потеряло свой смысл…

И сыпались звезды с моих ресниц, каждый день, каждую ночь…

Потому что в доме моем поселилась любовь. Я ее узнала сразу, я всегда знала, что она будет именно такой — бесконечной, безумной и совсем не похожей на все, что было раньше.

Он был остроумен, красив, удачлив, быстр на слова и решения. Он не был похож ни на Иванушку-дурачка, ни на древнего царя. Я даже не успела понять, на кого же из сказочных персонажей он похож, и помечтать, какими бы получились от него дети, как обнаружила, что уже два месяца живу не одна — во мне растет наш будущий ребенок.