Луиза Дуглас - Love of My Life. На всю жизнь

В 8.50 утра в понедельник я уже стояла на ступеньках исторического факультета. Дженни появилась ровно в девять.

— Вы рано, — сказала она, отпирая двери.

— Профессор попросил меня быть пунктуальной, — ответила я.

— Старый лицемер! Он почти никогда не приходит раньше десяти. Заходи. Я поставлю чайник.

Я сидела в приемной, пила чай, слушала болтовню Дженни и чувствовала себя ужасно неловко. Мне не терпелось поскорее приступить к работе, но дверь в кабинет профессора была заперта, и мне ничего не оставалось, кроме как ждать.

Дженни было двадцать лет, у нее были очень короткие волосы и бойфренд по имени Юсуф, который изучал медицину и любил свою работу диджея. Дженни относилась к той категории людей, которые никогда не испытывают недостатка в темах для разговора и не нуждаются в ответных репликах. Меня это вполне устраивало. Мне было совершенно неинтересно то, что Дженни проколола пупок и занесла инфекцию, а также то, что ее соседка по комнате — лживая корова, которая постоянно берет без спроса ее вещи. Но эти рассказы не мешали мне сидеть и думать о Луке. Пока я грезила наяву, Дженни в очередной раз сменила тему и перешла на профессора. Я слушала ее без особого интереса. Мне уже было понятно, что она не в восторге от своего шефа. Нарисованный ею портрет можно было свести к одной фразе — сварливый, лишенный чувства юмора отшельник.

— Наверное, — продолжала Дженни, — он не всегда был таким. Но после того как жена то ли бросила его, то ли умерла, то ли еще что-то, у него просто крыша поехала. Меня от него в дрожь бросает. Ты понимаешь, что я имею в виду? И не только меня. На твоем месте никто не задерживался дольше нескольких недель. Твоя предшественница вообще продержалась всего три дня.

— Мне он показался довольно милым, — сказала я, полагая, что это должно было прозвучать очень по-взрослому. Мне хотелось дать понять Дженни, что перед ней зрелая женщина, которой нет дела до досужих сплетен. Однако я не успела войти в эту новую для меня роль, потому что появился профессор. Он был мрачнее тучи, но сразу же попросил меня не обращать на это внимания, потому что по утрам в понедельник это его естественное состояние.

Впустив меня в кабинет, профессор поинтересовался, знаю ли я, что делать с компьютером. На то, чтобы убедиться, что шнур подключен к розетке, и найти выключатель, у меня ушло примерно две минуты. Компьютер ожил и с сердитым урчанием начал медленно загружаться.

— Получилось? — поинтересовался профессор.

— Думаю, что да, — ответила я.

Теперь мне нужно было найти файлы, связанные с Мариан Рутерфорд. Кликнув по имени пользователя «ассистент», я нашла то, что искала.

Убедившись, что все готово к работе, я поинтересовалась у профессора, с чего мне начинать.

— С чего хотите, — ответил профессор, ткнув пальцем в бессистемное нагромождение картонных папок на моем столе. — Там масса записей, которые нужно занести в компьютер.

Я открыла верхнюю папку и обнаружила тонкую стопку исписанных от руки страничек. Почерк был мелким и корявым. Кроме того, страницы были испещрены перечеркиваниями, правками и сносками. В глазах рябило от звездочек и цифр, отсылающих к сноскам, которые надо было искать на другой, часто несуществующей, странице. В первой папке было около сорока листков. На столе было семь папок.

Я посмотрела на профессора. Он сидел за своим столом вполоборота ко мне — поза, исключающая возможность контакта. Потирая подбородок, профессор читал какой-то машинописный документ. Возможно, это была работа одного из студентов. Профессор казался полностью поглощенным чтением. Он постукивал карандашом по зубам и перекладывал страницы, склонялся над столом и делал пометки на полях. Я наблюдала за ним и понимала, что в данный момент для него не существует ничего, кроме этих машинописных страничек. О моем существовании он попросту забыл.

Я начала заносить записи в компьютер.

Расшифровка почерка профессора оказалась задачей не из легких. Я очень быстро поняла, что если хочу когда-нибудь закончить хотя бы одну папку, мне придется дать волю фантазии. Я сомневалась в том, что сам профессор дословно помнил свои записи, но была уверена, что он не станет просматривать сотни страниц, сверяя каждое слово. Достаточно было не делать ошибок в том, что касалось дат, имен и географических названий, а в остальном можно было полагаться на свои скромные познания и интуицию.

Процесс был сродни разгадыванию сложной головоломки и очень скоро увлек меня настолько, что я даже забыла о том, где нахожусь, и не заметила, как Дженни открыла дверь и принесла кофе.

— Как ты тут? — тихо спросила она, поставив чашку на стол.

— Нормально, — прошептала я в ответ. — Честно говоря, мне даже нравится.

— Ну, это не надолго.

Профессор кашлянул.

— Мисс, эээ…

— Миссис. Миссис Феликоне.

— Вам положен перерыв. Возможно, вы захотите выйти в сад и выпить свой кофе там?

— Нет, спасибо. Я останусь здесь, если вы не возражаете.

Я узнала, что Мариан Рутерфорд похоронена в «Аркадской Долине». В документах говорилось о том, что на ее могиле стоит белый надгробный камень, украшенный гирляндами лилий и плющом. Лилии символизировали чистоту, а плющ — бессмертие и дружбу. По мнению профессора, изысканная простота надгробия вполне соответствовала характеру писательницы. Мне захотелось узнать побольше.

Я продолжала разбирать записи. Профессор был по-прежнему погружен в чтение. Каждый молча занимался своим делом, и это устраивало обоих. Кажется, из нас получился неплохой тандем. Так продолжалось почти до конца рабочего дня, пока в моей сумочке неожиданно не зазвонил телефон. Я совсем забыла, что взяла его с собой. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мне удалось его отключить, и все это время профессор исполнял пантомиму, которая должна была сообщить мне о его крайнем недовольстве. Он отбросил в сторону документ, снял очки, тяжело вздохнул и начал мерить шагами комнату.

— Извините меня, — сказала я. — Это больше не повторится.

— Я очень на это надеюсь. Подобные инциденты действуют мне на нервы.

— Извините, — повторила я.

— Поймите, это не каприз, — профессор снял очки и потер глаза. — Я не могу сосредоточиться, зная, что каждую минуту может раздаться телефонный звонок. Именно поэтому Дженни сидит в другой комнате. Она любит телефоны. Я — нет.

Я улыбнулась.

— Логично.

— Значит, до завтра, мисс, эээ…

— Прошу вас, — сказала я. — Зовите меня просто Оливией.

На следующее лето мы с Аннели снова устроились на работу в «Маринеллу». На этот раз Анжела и Маурицио даже не давали объявления — они взяли и пригласили нас. И это было чудесно — мы почувствовали себя почти что членами семьи. Последние две недели в школе прошли в нетерпеливом ожидании. Мы предвкушали целое лето в компании Луки и Марка, которые уже были в выпускном классе, что в наших глазах придавало им особый шарм. Однако нас ожидало горькое разочарование. Когда мы вышли на работу в «Маринеллу», оказалось, что близнецов там нет. Опасаясь, что дети забудут язык отцов и утратят связь со своими корнями, Анжела и Маурицио отправили мальчиков в Неаполь. Там они должны были работать в офисе кузена Маурицио, который занимался агротуризмом.

Нам с Аннели было вдвойне обидно, потому что к тому времени мы уже составили потрясающий план. Каждая из нас должна была выбрать одного из братьев и влюбить его в себя. Потом мы бы обвенчались в один день в одной и той же церкви и устроили бы общий свадебный прием. Мы бы переехали в квартиру над «Маринеллой» и стали жить в смежных комнатах. Мы бы стали не просто лучшими подругами, а почти сестрами. Мы бы вместе устраивали вечеринки. Мы бы вместе рожали детей. Мы бы жили долго и счастливо вместе с нашими замечательными мужьями-близнецами.

Но близнецы были в Неаполе, а мы остались в Портистоне, и Натали, с ее вечно кислым выражением лица, рассказывала нам, что и как мы должны делать. Она стала еще толще и некрасивее, чем была прошлым летом. Ей было не больше двадцати, но нам с Аннели она казалась взрослой женщиной. Причем женщиной, которая не умеет одеваться, не пользуется косметикой, не смотрит телевизор, не слушает поп-музыку, не увлекается модой и не любит сплетничать. Одним словом, она не интересовалось ничем из того, ради чего, по нашему с Аннели мнению, стоило жить. Она была барьером между нами и Феликоне. За прошедший год они с Анжелой сблизились еще больше — почти как мать и дочь.

— Где ты была? — Марк обнял меня, как герой старого бродвейского мюзикла. Расслабившись в его объятиях, я жадно вбирала частички апрельского тепла, которые он принес с собой.

— Я так по тебе соскучилась, — прошептала я ему на ухо.

— Но где ты была? Я не мог дозвониться.

— Я нашла работу.

— Да? Прекрасно.

— Я думала, ты будешь рад за меня.

— Возможно, я еще порадуюсь. И что это за работа?

— В университете. Я набираю тексты на компьютере.

— Ну что ж, спасибо.

— Марк, прекрати. Ты прекрасно понимаешь, что я никак не могла сообщить тебе раньше, — сказала я, отталкивая его. — Я ведь не могу взять и позвонить, не зная, один ты или нет. Кроме того, трубку может взять Натали. Я не имею на это права.

— Ты жена моего брата. Ты можешь звонить мне в любое время.

— Это было бы неправильно, — возразила я. — Ведь я не просто твоя невестка. Разве не так?

Марк сделал мне знак замолчать. Я затаила дыхание, и некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза.

— Я не мог тебе дозвониться, — повторил Марк. — Ты не отвечала на звонки.

— На работе мне приходится отключать телефон, — объяснила я. Его упреки начинали меня раздражать. — Я заканчиваю в четыре часа. Если ты позвонишь мне после четырех, я отвечу.

Мы оба знали, что в летние месяцы в четыре часа в «Маринелле» начинается наплыв посетителей, и Марк вряд ли сможет найти время и достаточно уединенное место, чтобы поговорить со мной.

— Как у тебя дела? — ласково спросила я. Он похудел, лицо выглядело изможденным, под опухшими глазами залегли темные круги.

Марк потер глаза и пожал плечами. Весь его вид выражал такое отчаяние, что я тотчас забыла все обиды, обняла его и крепко прижала к себе, пытаясь утешить.

— Все хорошо, дорогой, — шептала я. — Ни о чем не беспокойся. Все хорошо.

— Нет, неправда! — воскликнул Марк, вырываясь из моих объятий. — Все совсем не хорошо. Все плохо. В этом мире все идет неправильно. В моей жизни все идет неправильно.

— Ты сегодня свободен? — спросила я.

Он кивнул.

— Тогда поехали на наш пляж.

Мы отправились на побережье, гуляли по скалам, на которых крохотные цветочки тянулись навстречу весеннему солнышку. По небу по-прежнему проносились облака, но море сверкало и переливалось на солнце всеми оттенками синего. Сотни морских птиц летали над нами, под нами и вокруг нас. Я чувствовала, что у меня начинает кружиться голова. Согнутые ветром кусты утесника были в полном цвету. Я слегка прикрыла глаза. Сквозь ресницы окружающий мир выглядел сине-зелено-желтым.

Мы остановились на тропинке и поцеловались. Марк улыбнулся.

— Когда мы с тобой вдвоем, — сказал он, — только ты и я, жизнь кажется вполне сносной. Мы должны быть вместе.

— Я знаю.

— Когда я вдалеке от тебя, рядом со мной только пустота. Раньше там был Лука.

— Мне кажется, — осторожно сказала я, — что именно для этого мы друг другу и нужны. Мы заполняем друг для друга ту пустоту, где раньше был Лука.

— Не уверен, — возразил Марк. — Я думаю, что все гораздо сложнее.

Мы спустились на пляж по вырубленным в скале ступенькам. После нашего последнего визита здесь кто-то побывал. В пещере валялись банки из-под пива, а у входа виднелись остатки костра. Мы занимались любовью с необыкновенной деликатностью и нежностью. А потом мы сидели на берегу и держались за руки — два человеческих существа, которые были необходимы друг другу и только вместе обретали силы для противостояния окружающему враждебному миру. С острова на нас смотрели котики, и казалось, что их печальные, скорбные глаза заглядывают прямо в наши души.

Когда наступило третье, и последнее, лето нашей работы в «Маринелле», обнаружилось, что Лука и Натали официально встречаются. Они ходили на свидания и вполне сносно исполняли фокстрот на ежегодном балу Торговой ассоциации Портистона. Я не могла поверить в то, что Лука умеет танцевать фокстрот. Одна мысль об этом вызывала у меня тошноту. После того как мы поженились, мне так и не удалось выпытать у Луки, чем они с Натали занимались во время свиданий, но я уверена, что их отношения развивались очень, очень медленно.