— Мне невыносимо думать о том, что он лежит там, внизу, совсем один.

— Я тебя понимаю, — сказала я. — Собственно говоря, именно поэтому я и решила переехать сюда.

— Ты переехала в Уотерсфорд?

— Чтобы быть поближе к Луке.

— Ты вернулась в Уотерсфорд! Я просто не могу в это поверить.

— Я не представляла, насколько сильно буду тосковать по нему.

— Но ведь ты была так счастлива в Лондоне! Все твои друзья…

— Все изменилось. Теперь мне необходимо быть здесь. Из заднего окна моей квартиры видно кладбище, и это лучше, чем… чем ничего.

Марк кивнул и предложил мне сигарету. Я отказалась.

— Хочешь посмотреть мою квартиру? Это совсем близко. Я могу сварить кофе, — предложила я.

— Я бы предпочел что-нибудь покрепче.

— Договорились.


Мы не стали трогать машину Марка, которая была припаркована у входа на кладбище, сбоку от центральной клумбы. Выйдя из ворот, мы повернули направо и с полкилометра шли по главной дороге, прежде чем повернуть налево, на улицу, параллельную Фор-стрит. Здесь, на первом этаже одного из зданий, расположился милый старомодный паб под названием «Лошадь и Плюмаж». Марк открыл двери и пропустил меня вперед, в приятное, обволакивающее тепло. Внутри уютно пахло дымом, алкоголем и уксусными чипсами. Послеобеденная клиентура состояла из завсегдатаев и туристов. Первые стояли, небрежно облокотившись о стойку, и обсуждали транслируемый по телевизору матч по регби. Вторые отогревались, постепенно, слой за слоем, снимая с себя многочисленные одежки.

— Что ты будешь? — спросил Марк.

— Красное вино.

— Большой бокал?

Я кивнула.

Найдя столик у окна с матовыми стеклами, я села на красное плюшевое сиденье и в ожидании Марка вертела в руках подставку для пивной кружки. Он принес вино для меня и пинту пива для себя. Один бокал он уже выпил залпом у стойки.

Я сделала большой глоток вина.

— Ты выглядишь усталой, — сказал Марк.

— Ты тоже.

— Я никогда не мог себе представить, что может произойти нечто подобное. Я всегда думал, нет, я даже не думал, я просто знал, что Лука всегда будет здесь. Рядом со мной. Вместе со мной.

Большая, тяжелая слеза скатилась по его щеке и капнула на стол, растекшись на полированной поверхности маленькой влажной звездочкой.

— Черт побери, — сказал он. — За последнее время я столько плакал, что даже удивительно, откуда у меня еще берутся слезы.

— Я тебя понимаю, — грустно улыбнулась я.

— Тебе тоже все говорят, что скоро станет легче?

— Я ни с кем не разговариваю.

— Очень мудро с твоей стороны. За последнее время я выслушал столько благожелательных, но абсолютно идиотских утешений, что их хватило бы на увесистое пособие.

Он был так похож на Луку!

Марк скорчил скорбную мину и словно процитировал из этого самого пособия:

— «Время — великий лекарь. Жизнь продолжается. Значит, так было предопределено. Когда-нибудь мы поймем, какая роль была отведена Луке и его безвременной смерти в нашем бренном мире». И так далее, и тому подобное. А я хочу только одного: чтобы кто-нибудь рассказал мне, как заделать эту чертову дыру в моем сердце.

Марк говорил слишком громко. Пара, сидевшая за соседним столиком, начала бросать на нас неодобрительные взгляды. Я вызывающе посмотрела на них. В тот момент я бы даже не возражала против небольшого скандала.

— А самое тяжелое, — продолжал Марк, — что я все время нахожусь в «Маринелле». Там каждый сантиметр напоминает о Луке. В каждой начищенной ложке отражаются воспоминания.

— Быть вдали отсюда еще тяжелее, — сказала я. — Именно поэтому я и приехала.

— Я рад, что ты вернулась.

— Я еще никому не сообщала о своем приезде. Анжела не знает.

— Это я уже понял, ведь она ничего мне не говорила.

— Но она знала, что я собираюсь приехать. Ее это не слишком обрадовало.

— Ну, этого следовало ожидать, правда?

— Она даже предложила мне пожить несколько дней у них с Маурицио.

— Неужели? Похоже, она действительно не на шутку встревожилась. Ты отказалась?

— Я не хотела, чтобы кто-то лез мне в душу.

— Что? Чтобы в семействе Феликоне кто-то кому-то лез в душу? Лив, ты, должно быть, путаешь нас с кем-то.

Это было так забавно, что я чуть не рассмеялась.

— Как Натали и дети?

— Когда я их видел в последний раз, с ними все было прекрасно. Мы почти не говорим о Луке. Натали твердо убеждена в том, что чем меньше вспоминаешь, тем быстрее забываешь.

— Ты не можешь винить ее за это, Марк.

— Я знаю, — Марк допил остатки пива. — Но хватит об этом, Лив. Лучше пей. А то твой бокал совсем полный.

После этого мы повторили три или четыре раза. Я точно не помню. Мы говорили о прошлом. Мы смеялись, как мартышки, вспоминая, как восьмилетний Лука на спор залез на фонарный столб на набережной и застрял там. Перепугавшись, я побежала за Анжелой, которая вызвала пожарную команду. Пока те ехали, Луке все-таки удалось спуститься самостоятельно. Но для Анжелы была невыносима мысль о предстоящем публичном унижении. Ведь пожарные при всех начнут ей выговаривать за то, что она заставила их бесполезно потратить время. Поэтому Луке было приказано залезть обратно, чтобы пожарные могли спасти его как положено, по всем правилам.

Мы говорили о нашей дружбе. Марк рассказывал, как в детстве они с Лукой спорили, кто из них женится на мне. В конце концов, они разрешили этот спор, бросив монетку.

— Ну и что ты почувствовал, когда Лука выиграл? — поинтересовалась я.

— Вообще-то он проиграл, — ответил Марк. Я фыркнула.


Через некоторое время, когда совсем стемнело, Марк встал и натянул на уши свою вязаную шапочку.

— Наверное, нам пора. А то уже поздно.

Мы вышли на промозглый вечерний воздух. Я была пьяна, но не настолько, чтобы не понимать, что в данный момент мы находимся на распутье, и именно сейчас нужно выбрать ту дорогу, по которой мы пойдем. Марк поднял мне воротник и застегнул его под подбородком — точно так, как это обычно делал Лука. Я взяла его под руку.

— Проводишь меня? — спросила я, делая свой выбор. Марк, который всегда был ведомым, пошел по выбранному мною пути.

Марк был почти такого же роста и комплекции, как Лука. От него пахло, как от Луки. Он ругался, как Лука. Он точно так же запрокидывал голову и смеялся. Он был настолько похож на Луку, насколько это вообще возможно, и меня тянуло к нему, как мотылька к огню.

В нескольких сотнях метров от паба, в холодной мгле уотерсфордской ночи, мы непроизвольно прильнули друг к другу и начали целоваться. Но этот поцелуй был совсем не похож на наш поцелуй на кладбище. Сжав руками мою голову, Марк притиснул меня к стене, а я отвечала ему со страстью, которую уже и не надеялась когда-либо снова испытать. Обнимаясь и целуясь, мы преодолели весь путь до дома номер 12 по Фор-стрит, прошли через вестибюль, поднялись по парадной лестнице и, наконец, оказались в квартире. Не переставая целоваться, мы расстегивали друг на друге одежду. Я сбросила ботинки, чувствуя, как пальцы Марка расстегивают мои джинсы. Мои губы не отрывались от губ Марка, мое тело прижималось к его, стремясь к такой близости, какая только возможна между двумя человеческими существами. В этот момент смерти не было места рядом с нами. Это было торжество жизни. Это был единственный способ забыть о нашем горе, изгнать прочь непереносимое одиночество. Отступая к дивану, Марк с моей помощью расстегнул свои джинсы и снял мои. А потом был судорожный, грубый, примитивный секс, после которого наступил желанный катарсис. Невозможно описать ту волну эмоций, которая захлестнула и накрыла с головой нас обоих, когда все было кончено. Марк плакал, а я гладила его по голове и повторяла, что все будет хорошо.

Мы так и заснули на диване, продолжая обнимать друг друга. И впервые за многие недели черная собака тоски оставила меня в покое.

Я уже успела забыть, каково это — не чувствовать себя одинокой.

Меня разбудили звонок мобильника Марка и тяжесть его тела. Он крепко спал, слегка похрапывая, и его сон, как и у Луки, был по-детски безмятежным. Голова Марка все еще лежала у меня на плече, и моя рубашка была влажной под его щекой. Я понимала, что телефонный звонок означает проблемы, но не испытывала ни чувства вины, ни раскаяния. Собственно, я вообще не испытывала никаких чувств. Мне только очень не хотелось, чтобы этот волшебный миг закончился. Убрав волосы, упавшие на любимое лицо, я прошептала:

— Марк, просыпайся. Тебе звонят.

Марк лишь слегка пошевельнулся и что-то пробормотал.

— Марк…

Он открыл глаза, озадаченно огляделся по сторонам и воскликнул:

— Господи! Господи всемогущий! Который час?

Я понятия не имела. В моей беспорядочной жизни часы были ни к чему. Марк достал мобильный из кармана джинсов.

— Нат? Со мной все в порядке, не волнуйся. Все в порядке. Я тут немножко перебрал и заснул в машине… Нет, я могу вести машину… Послушай…

Я покачала головой. Машина осталась на кладбище. На ночь ворота запирают.

— Кажется, меня заперли на кладбище… Я не знаю…

Слава Богу, что Натали не могла оставить детей и примчаться за ним.

— Со мной все будет в порядке. Я возьму такси. Скоро буду дома. Не волнуйся.

Отключившись, Марк отложил телефон и обхватил голову руками.

— Господи… Господи…

— Я заварю чай, а потом отвезу тебя домой, — сказала я. — Не надо так переживать, Марк. Все в порядке. Честно.

Сейчас Марк ничем не напоминал того мужчину с горящими глазами, который зашел вместе со мной в эту квартиру несколько часов назад. Передо мной был уставший, встревоженный, осунувшийся человек, который сидел на диване со спущенными штанами, обхватив голову руками.

Я отправилась на маленькую кухоньку и поставила чайник. От меня пахло сексом, и этот запах напоминал мне о Луке. Я чувствовала себя совершенно обессиленной. Я чувствовала себя живой.


А потом мы с Марком сидели на диване и пили чай. Я положила голову ему на плечо, и он нежно поцеловал мои волосы.

— Хочешь поговорить об этом? — прошептал он.

— Лучше не надо.

— Слава Богу, что это ты, — сказал Марк, и я понимала, что он имеет в виду.


Моя старенькая «Клио» стояла на обочине уже несколько дней. Мотор совсем промерз и не хотел заводиться, но потом все-таки ожил и заурчал. Проехав двенадцать миль до Портистона, я высадила Марка в начале главной улицы, сжала на прощание его теплую руку и медленно поехала вдоль набережной. В такое время никто не мог меня здесь увидеть, а я хотела вспомнить старые добрые времена. В водах пролива отражались огни острова Сил. Я опустила окно и вдыхала знакомый холодный влажный воздух, прислушиваясь к шелесту волн, набегающих на галечный пляж. Я нашла то место, где однажды зимней ночью мы с Лукой сидели в фургоне его отца и смотрели на падающий за окнами снег. Воспоминания об этом немного подняли мне настроение. Но, наверное, окно оставалось открытым слишком долго, потому что на обратном пути в Уотерсфорд я заметила, что на никем не занятом пассажирском сиденье свернулась клубочком моя черная собака.

Я снова была одна.

Глава 8

Все мои лучшие детские воспоминания связаны с семьей Феликоне.

Когда я была маленькой, мать каждую субботу водила нас с Линетт в «Маринеллу». Этого события мы с нетерпением ожидали всю неделю. По случаю похода в ресторан наша мать даже красила губы и взбивала свои реденькие тусклые волосы. Она надевала хорошие туфли и по дороге рассматривала свое отражение в витринах магазинов. У нас с сестрой визиты в «Маринеллу» ассоциировались с теми редкими мгновениями, когда наша мать была почти что веселой.

Анжела всегда работала — либо в ресторане, либо у себя в кабинете. Маурицио хлопотал на кухне и обслуживал клиентов. Близнецы играли со своими машинками и солдатиками либо в самом ресторане, либо на ступеньках у входа. Тихий и серьезный Фабио сидел и наблюдал за играми братьев, но сам никогда к ним не присоединялся.

Жалея девчонок, которые растут без отца, Маурицио всегда устраивал нам королевский прием. Он говорил, какие мы красивые и необыкновенные. Он делал нам небольшие подарки и обращался с нами как с настоящими принцессами. Мы с Линетт принимали все за чистую монету и ловили каждое его слово. С нашей матерью Маурицио тоже вел себя соответственно и был единственным мужчиной, который был способен заставить ее покраснеть. Он целовал ей руку, расспрашивал о здоровье, внимательно выслушивал ответы, а если новости были неутешительными, всплескивал руками и восклицал: «Mio Dio!» После этого он исчезал на кухне и появлялся вновь с каким-то особым, фирменным лакомством, уверяя, что оно обязательно исцелит ее от всех недугов. Он лично обслуживал ее. Съев предложенное угощение, мать промокала губы салфеткой, оставляя на белоснежной ткани розовый след помады, и заверяла, что ей действительно стало намного лучше. Тогда Маурицио театрально осенял себя крестом и возносил коротенькую благодарственную молитву. Линетт и близнецы обменивались многозначительными взглядами. Я наблюдала за тем, как на материнском лице отражается целая гамма чувств. Она была довольна. Анжела следила за происходящим из-за стойки. Ее губы раздвигались в улыбке, но до глаз эта улыбка не доходила.