— А я отказываюсь отвечать!

— Ты где-то шлялась с мужчиной! — Лицо Рэндольфа было мертвенно бледным, на лбу блестели крохотные бисеринки пота. Пальцы неустанно теребили жиденькие усы.

— Полагаю, это Фрэнк Уитни?

— Нет никакой надобности приплетать к этому Фрэнка. Он не ответственен за мои поступки и ничего для меня не значит.

— Учитывая твое поведение в последнее время, найдется множество других желающих присоединиться к тебе в твоем распутстве.

— В чем?

Тиффани не вполне понимала значение последнего слова, но уловила общий смысл тирады Рэндольфа. Она повернулась к отцу, слушавшего их перепалку с явным огорчением.

— Папа, я признаю, что ты вправе задавать мне подобные вопросы. Так почему же ты стоишь и молчишь, позволяя Рэндольфу распоряжаться, как у себя дома?

— Рэндольф говорит за нас обоих и тебе придется это учесть, — с несчастным видом ответил Джон Корт.

— Вот как, папа? — ее охватило нехорошее предчувствие. — Во всем?

— Да.

Губы Рэндольфа скривились в торжествующей усмешке.

— После Рождества моя мать возвращается в Нью-Йорк, чтобы помочь в подготовке твоего дебюта. А до этого либо твой отец, либо я будем сопровождать тебя во всех вечерних прогулках. Более того, мы будем тщательно выбирать места этих посещений и следить, чтобы оттуда ты отправлялась прямо домой.

Тиффани сделала перед Рэндольфом преисполненный презрения реверанс, а затем, не удостоив отца даже взглядом, удалилась к себе. Только в уединении своей спальни она обнаружила, что ее всю трясет. Она улеглась в постель, но сон не шел к ней. Этот Рэндольф! Даже само его имя казалось ей омерзительным, вызывая зловещее предчувствие угрозы.

Но что больше всего выводило Тиффани из равновесия, так это несомненное свидетельство его растущего влияния на отца. Раньше она могла как угодно манипулировать Кортом — он был глиной в ее руках, — и она отчаянно хотела вернуть себе утраченные позиции. Уже засыпая, она наконец придумала, как противостоять намерениям Рэндольфа: если он собирается надзирать за ней по вечерам, она займется своими делами днем, когда он будет в банке. Она пока не знала, что предпримет в ответ на его посягательства, но была уверена, что сумеет поставить Рэндольфа на место.

Тиффани оказалась права — новое развлечение нашлось на следующий же день, а аналогия «глина в руках» оказалась на редкость подходящей к нему.

Она приняла приглашение на ланч, хотя и ожидала найти там довольно скучное общество. Хозяйка была известна, как покровительница искусств, и Тиффани не ошиблась, решив, что разговор пойдет об открывшейся в Национальной академии искусств выставке. Леди, принимавшая их, сказала, что молодой художник, с которым она познакомилась в Париже, выставляется в академии и она очень хочет увидеть его последние работы. Собравшиеся выразили согласие, и было решено немедленно посетить экспозицию. Ноябрьский день был холодным и серым, найти занятие получше Тиффани вряд ли бы смогла, и поэтому присоединилась к компании. Однако пейзажи, натюрморты и копии старых мастеров показались ей малопривлекательными. Успехи Тиффани в рисовании, точно так же как и в музыке, нельзя было назвать выдающимися, а изучение чужих творений казалось столь же скучным, как и создание собственных. Она рассеянно бродила среди картин и скульптур, немного отстав от своих спутников, как вдруг почувствовала, что за ней наблюдает плохо одетый молодой человек, слонявшийся в дальнем конце галереи. А он ничего, симпатичный, снисходительно решила она, заметив густую гриву русых волос и выразительные карие глаза. Ее спутники удалялись, а она, приостановившись, ждала, когда молодой человек приблизится.

— Вы считаете, что они ужасны, верно? — спросил он, с жестом отвращения указывая на картины..

— Я плохо разбираюсь в искусстве, но не думаю, что здесь было бы что-нибудь стоящее.

— Я сам себе за все это противен! Ненавижу мир, который заставляет меня это делать, принуждает уродовать мой талант! — простонал он в отчаянии.

— Так это ваши картины? Значит, вы знакомы с миссис…

— Нет, нет, слава Богу, они не все мои! — яростно воскликнул он. — Есть и другие, продающие свои талант.

— Зачем же вы пишете картины, которые так ненавидите?

— Нужно же что-то есть.

— А-а-а… — Тиффани с любопытством уставилась на художника. Она не привыкла встречаться с бедными, если, конечно, не считать слуг.

— У вас удивительно красивая голова. Я бы хотел лепить ее, но думаю, вы слишком заняты, чтобы утруждать себя позированием, и слишком богаты, — его глаза скользнули по ее дорогой одежде.

— Разве вы не знаете, кто я?

— Нет. Я не появляюсь в светском обществе, а когда человеку не хватает на еду, он не покупает газет, — его голос был полон сарказма, но в глазах светилось восхищение ею.

Тиффани внимательно посмотрела на молодого человека. Даже она проявляла осторожность, завязывая знакомства, но этот художник имел одно неотразимое достоинство — он отличался от молодых людей, которых она знала. К тому же было очень интересно узнать, как живут и работают художники.

— Может быть, я разрешу вам меня лепить, — заметила она. — Завтра я зайду к вам, там и посмотрим.

Художник застыл, разинув рот.

— Давайте ваш адрес, — приказала она.

— Гринвич-Вилледж, — запинаясь произнес он. — Макдугал-аллея, 15. Спросите Джерарда.

Тиффани небрежно кивнула и ушла догонять спутников.


Выкрашенные в белый цвет дома на Макдугал-аллее были перестроены из старых конюшен и помещений для слуг, стоявших на задворках особняков Вашингтон-сквер. Войдя в дом, Тиффани вступила в иной мир, мир богемы, мир облезлых стен, освещаемых газовыми рожками, мир проваливающихся полов и задержанных квартирных плат, но одновременно и мир, богатый красками, дружелюбием и вдохновением. Тиффани провела в нем недолгое время, но на всю жизнь запомнила его своеобразное очарование.

На стук открыл бородатый мужчина и направил ее на верхний этаж. Она спиной чувствовала его изучающий взгляд, пока взбиралась по лестнице. Джерард сонно мигал осоловелыми изумленно-сонными глазами. Было очевидно, что он только-только встал.

— Я не думал, что ты придешь, — извиняясь, пояснил он.

Тиффани с неудовольствием взглянула на его помятое, небритое лицо.

— Я ведь сказала, что приду, — заявила она. — А ты немного создашь картин и скульптур, если встаешь в полдень.

— В постели теплее.

Она была вынуждена признать, что он прав. В студии было ужасно холодно. А еще она была ужасно неопрятна — буквально завалена красками, мольбертами, законченными и незаконченными холстами — и провоняла какими-то химическими составами и запахом пищи, заполнявшим весь дом. Тиффани сморщила нос и поискала, на что бы сесть. Так и не найдя стула, она смело подошла к кровати и опустилась на нее. Джерард смотрел на девушку, ошалев от восторга.

— Как я поняла, торговля копиями старых мастеров не такое уж выгодное дело, — заметила Тиффани звонким, как колокольчик, голосом, — раз твоих средств не хватает на отопление. — Она поежилась и плотнее закуталась в меха. — Забудь о скульптуре, здесь слишком холодно, чтобы я пришла еще раз.

Джерард в раздумье посмотрел на нее. Ему очень хотелось уговорить ее позировать, такой красивой девушки он никогда не встречал. А если к тому же она проявит щедрость, тем лучше.

— Если ты заплатишь хорошую цену за скульптуру, я смогу отапливать студию.

— Это ты хочешь меня лепить, — быстро возразила Тиффани. — Значит, это ты должен платить мне.

На какое-то мгновение он опешил, а затем расхохотался, откинув назад голову.

— На чем твоя семья делает деньги? — спросил он.

— На бриллиантах.

— Неплохо. Это была самая твердая субстанция, известная людям, пока не появилась ты.

Реплика художника понравилась Тиффани гораздо больше, чем все комплименты, которые она привыкла получать.

— Я дам тебе денег на еду и отопление, — объявила она, — и, возможно, я куплю скульптуру, если она мне понравится. Но не очень-то надейся на это. Понимаешь ли, никто не должен знать, что я прихожу сюда.

Джерард кивнул. За ее осторожностью скрывался внутренний цинизм ситуации. Скучающая богатая девочка бродит по трущобам в поисках острых ощущений! Обычно он мало заботился о бытовом комфорте, но эта девушка так ослепительно прекрасна, что придется сделать исключение. При первой же возможности он позаботится об отоплении; должен же он выяснить, что скрывается под этими роскошными мехами. Сердце Джерарда бешено колотилось, пока он размышлял, долго ли она будет приходить сюда, чтобы разогнать скуку.

В этот раз они недолго пробыли в одиночестве. Весть о гостье быстро разнеслась по округе, и к Джерарду потянулись другие художники. Они принесли с собой дешевое вино, виски и запах немытых тел, но одновременно и атмосферу жизнерадостного дружелюбия и интеллектуальных споров. Они говорили о людях и местах, о которых Тиффани ничего не знала — о художниках и выставках, поэтах, писателях и музыкантах, Монмартре и Риме — и о тех лишениях, что они терпят во имя искусства. И все же Тиффани удавалось следить за нитью их разговора. Все, что было сказано, каждое выражение или слово имели для нее смысл. Она прекрасно их понимала, и это не удивляло ее — Тиффани не разделяла общепринятого мнения, что жители Гринвич-Вилледж разительно отличаются от элиты Пятой авеню.

Придя на следующий день, она обнаружила гораздо более чистую комнату, в очаге пылал уголь, а в центре стоял приготовленный для нее стул. И сам Джерард выглядел значительно опрятнее и привлекательнее. Его пальцы сладострастно мяли глину, да еще с такой самоуглубленностью, что это оказало странно успокаивающее воздействие на Тиффани — эйфорическое летящее чувство, словно пальцы художника ласкали не глину, а ее тело. Он работал молча, но объяснялся с ней каждым своим жестом, уводя ее в чудесный мир спокойствия, в сердцевине которого пульсировал восторг. Ей было почти жаль, что вновь явились его друзья, рассеяв это волшебство.

Интимная лирическая атмосфера сохранялась и на следующих сеансах, и вскоре Тиффани стала приходить на Макдугал-авеню ради этих ощущений, а также в поисках новых друзей и свежих впечатлений. Огонь в очаге, разожженный на деньги Тиффани, достаточно прогревал комнату, чтобы можно было сбросить меха, но еще сильнее грело ее пламя в карих глазах Джерарда. Хотя она привыкла к восхищению, признание ее красоты Джерардом имело особое значение. Словно любимое и лелеемое сокровище наконец оценил эксперт и объявил, что это поистине редкостный, выдающийся шедевр.

И, конечно, было лишь делом времени, чтобы он решился поцеловать ее. Тиффани с нетерпением ждала этого мига, с нетерпением и большим, чем обычно, предвкушением. Это случилось в полдень, когда глиняная головка обрела знакомые черты и Джерард, отступив назад, с довольным видом оглядел ее, потом вымыл руки и подошел к Тиффани. Его поведение показывало, что достигнув определенной стадии в своей работе, он вправе позволить себе небольшое развлечение.

Тиффани, не смутившись, встала, чтобы встретить его на полпути. Сначала его рот показался ей жестким и грубым, но затем его губы смягчились, а язык стал настойчивым и волнующим. Когда Джерард отпустил ее, Тиффани едва дышала, но, бесспорно, она испытала целый фейерверк ощущений.

— Проклятые корсеты, — пробормотал он, пока его руки ласкали ее. — Это все равно, что обнимать ствол дерева или мраморную колонну. Неужели ты не сможешь обойтись без него в следующий раз?

— Нет, — решительно ответила Тиффани, — моя горничная решит, что это очень подозрительно.

— Ну конечно! Я все время забываю, что имею дело с богатой девочкой.

Его руки крепче обняли ее.

— Сбрось одежду, Тиффани. Твоя голова прекрасна, но я хочу лепить все твое тело — твое нагое тело.

Его губы вновь встретились с ее губами, страстные и требовательные, и в Тиффани росло желание… желание чего? К чему толкало ее его тело и зов ее собственной плоти? Тиффани никогда не боялась неизвестности, но сейчас оказалась в плену инстинктивной осторожности, которая возобладала над ее природной пылкостью.

— Нет! — выдохнула она наконец.

— Тиффани, я не причиню тебе зла. Прежде всего я художник.

— Прежде всего ты мужчина, — отрезала она.

Он не стал настаивать, но в эту ночь она, лежа в постели, руками оглаживала свое собственное тело, представляя, что это Джерард ласкает ее сквозь тонкий шелк ночной рубашки, и дрожала от желания. Но вновь в ее голове всплыл вопрос — желания чего? Этого она не знала, за тем исключением, что это имело какое-то отношение к рождению детей. Но просто снять одежду, резонно решила Тиффани в тусклом свете наступающего дня, еще не значит заиметь ребенка.