— А тебя, похоже, совсем не удивляет, что у твоего отца есть смертельный враг.

— Не удивляет. Наоборот, я не могу не удивляться, что у него есть друзья. И мне кажется, что этих друзей больше всего привлекают его денежки.

— Это относится к большинству друзей, а не только к друзьям твоего отца, — сухо ответила Тиффани, — и я не знаю, что между ними произошло. Я пыталась выспросить, но ничего не добилась, а так как он обычно исполняет все, что я ни попрошу, то причина ссоры видимо очень серьезная, должно быть это и вправду было что-то жуткое.

— Как я понял, они были вместе в Кимберли, следовательно, это «что-то» произошло именно там. Убийство? Захват чужого участка? Незаконная продажа бриллиантов? Или, — Филип сделал полную драматизма паузу, — леди?

— Ну, я не думаю, что это была женщина. Мой отец не дамский угодник. Он очень… — она поколебалась, — целомудрен. Ему бы подошла атмосфера Оксфорда. Пьедесталы — это по его части.

— Итак, наши отцы затаили злобу друг против друга, совсем как Монтекки и Капулетти.

Тиффани засмеялась.

— Мне не очень-то нравятся вздохи и обмороки Ромео и Джульетты, и в мои планы не входит становиться чьей-то возлюбленной, хоть несчастной, хоть счастливою.

— Хорошо сказано! Это по мне. Тиффани Корт, ты — бриллиант Куллинан среди женщин, такая же уникальная и бесценная. К тому же ты знаешь Шекспира.

— Это одна из папиных слабостей. Он настоял, чтобы моя гувернантка изучала со мной Шекспира. Оказывается, сборник его пьес был первым подарком, который папа сделал маме. До чего же глупо. Я уверена, она предпочла бы бриллиант.

— Мой отец уж точно подарил бы ей бриллианты, — с усмешкой прокомментировал ее слова Филип, не подозревая, насколько он прав. — Кстати, касательно охов и вздохов, погляди-ка на ту парочку.

Внизу, по лугу, примыкающему к реке, взявшись за руки, прогуливалась парочка. Не зная, что за ними наблюдают с моста, они остановились для долгого поцелуя. Их тела прильнули друг к другу, потом влюбленные двинулись дальше держась за руки и склонив головы друг к другу.


— Ничего себе, действительно «чисто мужская атмосфера», — проговорила Тиффани.

— Это все из-за гонок, — развел руками Филип. — Приехало много болельщиц.

— Вот, значит, что, — она насмешливо вздохнула, глядя вслед удаляющейся паре, — ну разве они не милы?

— До отвращения, — смеясь согласился он, и, взяв ее за руку, потянул Тиффани за собой. Они прошествовали по мосту в обратном направлении, дурашливо копируя парочку внизу. Ни Филип, ни Тиффани не испытывали и тени смущения, абсолютно уверенные, что вправе сами определять условия любой своей игры, даже любовной. Когда они устали от своего развлечения, то, по-прежнему держась за руки, стали весело ими размахивать в такт своим шагам. Лицо Филипа освещала мальчишеская улыбка. И без слов было ясно, что это свидание останется их личным секретом, которым они ни с кем не поделятся.

Они стали встречаться каждое утро, и лишь горничная Тиффани знала об этих свиданиях. Филип и Тиффани бродили по Оксфорду или катались на ялике по Черуэллу. Им было весело. Они были так не похожи на шекспировских влюбленных, что семейная вражда только добавляла их взаимоотношениям особую остроту и привлекательность. Филип и Тиффани не походили на своих отцов, и их тайные встречи, которые вызвали бы в Джоне Корте и Мэтью Брайте ярость и замешательство, доставляли им огромное удовольствие. Но те усилия, которые они прилагали, чтобы держать в тайне свои свидания, показывали, что их отношения куда более глубоки, чем им казалось. И прервать эти отношения они ни за что бы не согласились.

Однажды они гуляли в ботаническом саду неподалеку от моста Магдалены, нисколько не интересуясь окружающими их редкостями.

— В Британии этот ботанический сад самый древний, — тоном гида рассказывал Филип. — Но, что гораздо интереснее, здесь в 1784 году был совершен настоящий подвиг. Отсюда, с этого самого места впервые к небу поднялся англичанин.

— Полет на воздушном шаре? Хм, может быть, в 1784 году это и было событием, но после того, как восемнадцать месяцев назад братья Райт подняли в небо свою машину, воздушные шары безнадежно устарели. Согласись, что именно американцы делают все как надо.

— Вот еще! В том, что касается автомобилей, Америка отстает, — негодующе объявил Филип. — Все самое новое и интересное в этом деле, включая крупнейшие гонки, происходит в Европе.

— Но они… подожди, я же сама прошлой осенью была на гонках на кубок Вандербильта. Я хорошо знаю Вандербильта, — небрежно добавила она тем же тоном, каким Филип сообщил, что его кузен — граф.

Филип расхохотался.

— Полагаю, Вандербильт — тоже довольно почтенное знакомство, — пошутил он. Ну и как тебе понравились гонки?

Она красочно описала машины, гонщиков и свои собственные впечатления. Тиффани помнила, кто победил, на какой машине и какая была средняя скорость. Филип был поражен.

— Не думал, что во всем мире может найтись девушка, которая разбиралась бы в автомобильных гонках, — объявил он. — Но кубок Вандербильта — это детское развлечение по сравнению с соревнованиями, проводящимися в Европе.

И он стал рассказывать ей о гонках 1902 года Париж — Вена, о «ралли смерти» Париж — Мадрид в 1913 году, и о трагических авариях, из-за которых гонки теперь проводятся на специальных трассах, а не на дорогах.

— Мы, британцы, считаем, что самые замечательные гонки провел Гордон Беннет, сообщил он. — Это было в 1902 году, когда С. Ф. Эдж привел к победе свой «напье».

— Ты ведь тоже хотел бы участвовать в таких соревнованиях, правда?

— Больше всего на свете, — обычная шутливость сменилась в нем необыкновенной серьезностью. — И я буду в них участвовать, как только закончу учебу.

— А что для этого нужно?

— Придется обзавестись некоторой суммой денег. К тому же у меня есть знакомый — человек по имени Уильямс. Он когда-то служил конюхом в загородном доме моего деда. Сейчас он работает в мастерских Напье. Я убежден, что именно там определяется будущее британского автомобилестроения.:

— Конюх?! Ты явно не сноб, раз не брезгуешь таким знакомством!

— Думаю, и ты тоже.

Тиффани подумала о Джерарде и таинственно улыбнулась. Это воспоминание натолкнуло ее на новую мысль:

— Этот твои дед — он был графом?

— Нет, герцогом.

— Ах, да. — Она помолчала, а потом медленно произнесла: — Странно, но у нас с тобой похожие глаза.

— Это знак родства душ, дорогая!

— Нет, ты не понял. Папа говорил мне, что мои глаза точно такого же цвета, как и у мамы. В вашей семье кого-нибудь звали Алида?

— Что-то не припоминаю. А почему ты спрашиваешь?

Тиффани пересказала вымышленную ее отцом историю — легенду о ссоре в знатном английском семействе, о бегстве супружеской пары с юной дочерью, о трагических событиях в Кейптауне, осиротивших красавицу Алиду, и о ее спасении Кортом.

— Может быть, она была из вашей семьи? — жадно предположила она.

Филип покачал головой.

— Даю тебе слово, что все члены нашей семьи налицо.

— Но, может быть, существовали какие-нибудь дальние родственники, — настаивала Тиффани.

— В нашей семье, конечно, есть и тайны, и парочка паршивых овец, но никто никогда не убегал в Кейптаун.

— А имя Алида тебе знакомо?

— Никогда его не слышал.

— Я могу показать тебе ее портрет.

— Зачем? — недоумевающе сказал Филип, удивленно глядя на нее. — Никак не думал, что ты склонна к романтике, — медленно добавил он.

Тиффани впервые посмотрела на историю своего рождения чужими глазами, и пока она мысленно ее быстро перелистывала, у нее засосало под ложечкой. История матери и ее портрет с детских лет были неотъемлемой частью ее жизни. Обстоятельства жизни Тиффани и врожденные свойства характера привели к тому, что ее юность прошла фактически в одиночестве. Так случилось, что основой ее мира стала легенда. И в это солнечное майское утро Тиффани впервые поняла, что любила — да, любила мать, которую никогда не знала. Или, по крайней мере, она любила придуманный ею образ матери, и если бы этот образ у нее отобрали, не смогла бы пережить потерю.

— Я вовсе не романтична, — напряженно произнесла она. — А ты, похоже, считаешь эту историю несколько… неправдоподобной?

— Именно, — поспешно согласился он, обрадованный, что она сама нашла смягчающую формулировку. — Может быть, семья Алиды была не столь знатна как она предполагала? Ведь для ее родителей было бы так естественно слегка приукрасить свое происхождение.

Тиффани кивнула.

— Ты первый человек, кому я все это рассказала, — сообщила она, — и по твоей реакции могу заключить, что на эту тему лучше помалкивать. Говорить о моей матери я больше не буду, но, — ее глаза засверкали, — приложу все усилия, чтобы выяснить, кем она была. Алида — редкое имя. Но в Южной Африке я встречала человека по имени Дани Стейн, его сестру тоже звали Алида. И вот я думаю… — она оборвала себя и сменила тему. — Сегодня мой последний день в Англии. Пойдем на реку? Или гонки так утомили тебя, что на воду и смотреть не хочется?

— С греблей покончено.

— Почему? Ведь у тебя это прекрасно получается!

Он пожал плечами.

— Оксфорд побил Кембридж, а Баллиоль стал «речным королем». Ради чего теперь стараться? Опять мучиться на тренировках только затем, чтобы повторить то, чего я один раз уже добился?

Тиффани никогда об этом не задумывалась, но сейчас она смутно почувствовала, что в его рассуждениях что-то не так, и что большинство людей думает иначе.

— Ты никогда ничего не добьешься в жизни, если будешь отступать — полушутя-полусерьезно заметила она.

— Мне ничего не надо добиваться — мой отец добился всего до меня.

И вновь усмешка искривила его губы, а в голосе проскользнула горечь, но лишь на мгновение. Тиффани ничего не заметила.

На следующее утро они катались на ялике по Черуэллу, а затем постояли на мосту Магдалены, как в первый день.

— Я буду скучать по тебе, — сказала Тиффани. Она спрашивала себя, чего именно ей будет больше всего не хватать, когда они расстанутся, и решила, что это готовность Филипа участвовать во всех ее затеях. Фрэнк тоже помогал ей бросать вызов условностям, но делал это крайне неохотно, а Филип — с удовольствием и без виноватой оглядки.

— Мы еще встретимся, — он произнес это спокойно, как нечто само собой разумеющееся.

— Ты приедешь в Нью-Йорк на кубок Вандербильта?

— Возможно, в следующем году, когда окончу Оксфорд.

— А до этого я еще раз приеду в Европу, и без надзирателей.

Тиффани нахмурила лоб, соображая, что устроить это будет весьма непросто.

— Ты говорила, отец у тебя под каблуком — ты можешь добиться от него всего, чего захочешь. Используй эту власть над ним и бери в свои руки его бизнес; не столько ради денег, сколько ради свободы, — и Филип улыбнулся, вспоминая совет, данный ему Диком Латимером.

— Ты прав, — согласилась она, — я так и сделаю.

— Знаешь, я был очень удивлен, когда ты не сразу вспомнила о находке в шахте «Премьер». — Он поднял голову, оторвав взгляд от игры солнечных бликов на поверхности воды. — В этой области ты должна знать все.

Она почувствовала, как в мозгу у нее складываются друг с другом кусочки головоломки, исчезает сумятица мыслей, и вдруг отчетливо увидела свое будущее. Тиффани кивнула, в ее голове стоял звон от идей и открывшихся перспектив.

Он взял ее за руку.

— Я совершенно уверен, — сказал он, — что если мы с тобой сейчас заберемся на парапет моста и прыгнем, то не упадем в реку, а взлетим к небесам. — Он поднял вверх руки и засмеялся.

Тиффани тоже смеялась, но когда он не поцеловал ее на прощание, она испытала чувство разочарования. Такое же, как на террасе в Ньюпорте, когда Рэйф Деверилл покинул ее. Но, как сказал Филип, они прощались не навечно.


Они сидели в спальне Тиффани в их нью-йоркском доме. Тиффани обдуманно выбрала ее для этого разговора, чтобы Рэндольф не мог им помешать.

— Папа, я так скучала по тебе! — Тиффани ангельски улыбнулась и обняла отца за шею.

Джон Корт, измученный долгой разлукой с дочерью, верил каждому ее слову и таял от счастья.

— Дом был так пуст без тебя, — пробормотал он, — но зато ты хорошо отдохнула. И я надеюсь…

— Мне все понравилось, — быстро перебила его Тиффани, и хитро прищурившись, добавила: — в особенности Париж, который гораздо интереснее Лондона. Я хотела бы вновь отправиться в Париж, и вообще я бы хотела больше путешествовать — по делам, конечно, а не для удовольствия.