— Завтра, — начала она, и собственный голос показался ей чужим, — вы должны будете посмотреть на результат своих поисков и моих усилий. Я устраиваю в своей студии презентацию коллекции. В семь часов. Макдугал-аллея, пятнадцать… и постарайтесь остаться, когда все разойдутся.


Найти нужный ему дом оказалось весьма несложно: он выделялся из окружавших его строений не меньше, чем орхидея среди одуванчиков. Окна сияли огнями, стены и двери, судя по всему, были недавно выкрашены, улица перед входом заполнена автомобилями и модными колясками, давая понять, что сегодня в Гринвич-Вилледж собралось высшее общество. Подойдя ближе к своей цели, Рэйф обнаружил, что дом под номером пятнадцать перестроен из трех стоявших рядом зданий и, зная о склонности Тиффани к внешним эффектам, не сомневался, что внутреннее убранство дома будет еще более грандиозно.

С невзрачной улицы он вошел в мечту, в роскошный мир щелков и бархата, опьяняющего аромата множества цветов и дорогих духов, блеска драгоценностей и сияния ярких холстов на обитых штофом стенах… На фоне удачно подобранных драпировок цвета бледного пергамента радужно переливающиеся украшения, выставленные под стеклом в центре комнаты, и картины на стенах смотрелись весьма эффектно.

Тиффани нигде не было видно, и Рэйф подошел к выставленным украшениям. Замечательные произведения ювелирного искусства, оригинальные, прекрасно задуманные и исполненные, они несли в себе безошибочную примету прихода нового столетия. Неожиданно для себя он почувствовал радость, что внес свой вклад, пусть и небольшой, в создание этого сияющего моря света и красок, и попытался разыскать добытые им камни, хотя и понимал, что это безнадежная задача. Как глупо, ошеломлено размышлял он, ведь это же всего-навсего бесполезные побрякушки, которые носят пустоголовые женщины, не знающие, на что бы потратить деньги. Но его радость и не думала исчезать, и когда в комнату вошла Тиффани, Рэйф все еще находился под обаянием мерцающих, сияющих, блестящих камней. Впервые после войны он сделал крошечный шажок из тьмы и отчаяния в мир, где дарила не печаль, а красота.

Тиффани, вся в белых кружевах и бриллиантах, подошла к нему ближе.

— Ну как? — спросила она, кивая на украшения.

Он взял ее руку и крепко пожал.

— Поздравляю! — просто сказал он.

Его одобрение, ясно читавшееся в крепком рукопожатии и искреннее восхищение в голосе и серых глазах, значило для Тиффани больше, чем все восторженные похвалы, услышанные ею сегодня.

— Понимаете, я люблю их, и вовсе не из-за их ценности.

Рэйф взглянул в ее сияющие глаза и понял, что ее душа полностью принадлежит этим побрякушкам, что бриллианты являются смыслом ее жизни. Он высвободил свою руку.

— Понимаю. Это вы организовали перестройку дома?

— Конечно. В отличие от некоторых людей, — и Тиффани бросила на него характерный для нее насмешливый взгляд, — я не принадлежу к категории бездельников. За прошедшую зиму мне удалось очень многое сделать.

— Эти дома, их расположение в Гринвич-Вилледж просто идеальны для ваших целей. Вам повезло, что они продавались.

— Повезло?! Бог мой! Возможности создаются, — они ведь не придут к вам и не постучатся в дверь, и они не валяются на улице. Эти дома не продавались. Я потратила уйму времени и денег, убеждая владельцев, что продажа определенно в их интересах.

— А главное — в ваших.

— В данном случае, — внушительным тоном произнесла Тиффани, — наши интересы счастливо совпали. А теперь позвольте показать вам все остальное.

Смежная комната была меньше размером, и украшений там не было, только картины. Дальше находилась мастерская, где изготавливались украшения, а наверху располагались комнаты Джерарда и нескольких других художников.

— У меня также есть небольшая студия, где я разрабатываю эскизы украшений, — как бы между прочим сообщила Тиффани, — но ее я покажу вам позднее.

Чтобы выбросить из головы мысли о возможностях, которые могут возникнуть при этом, Рэйф принялся рассматривать картины, написанные очень экспрессивно. Темой большинства из них были удручающие городские пейзажи. Рэйф счел, что они выглядят несколько… непривычно.

— Похоже, в искусстве вы предпочитаете авангардизм, — заметил он. — Кто писал эти картины?

— Вам их имена ничего не скажут, но когда-нибудь они будут не менее знамениты, чем имена Тициана и Рембрандта, — убежденно ответила Тиффани. — На выставке представлены работы Роберта Генри, Джона Слоуна и Джорджа Лукса. Я намерена проводить регулярные выставки их работ, на которые буду приглашать всех этих идиотов, — и она указала на разодетое светское общество. Леди и джентльмены прохаживались по галерее и в изумлении разглядывали картины.

— Вы собираетесь приучить американское общество к новому американскому искусству, не спрашивая, хотят они этою или нет? — Рэйф усмехнулся, но Тиффани даже не обратила внимания на его иронию.

— Кто-то должен это сделать. Вы только взгляните на этих слабоумных, — она рассмеялась. — Думаю, это не особенно оригинальное определение, но точное.

— Я вижу, некоторые картины уже проданы.

Тиффани сделала очаровательную гримасу, разыгрывая одновременно разочарование и смущение:

— На самом деле это я купила их, — призналась она. Она взяла Рэйфа за руку и одарила его самым нежным взглядом и самой победоносной улыбкой из своего арсенала. — Не хотели бы и вы что-нибудь приобрести? Американская картина на память о вашем посещении? Они стоят недорого.

Рэйф вновь взглянул на холсты, пытаясь представить эти беспокойные, яростные, полные боли картины среди милых, очаровательных полотен, украшающих стены родительского дома, и улыбнулся при мысли о том выражении отвращения, которое исказило бы аристократические черты его матери. Но тут он представил иное, более тревожное зрелище: Тиффани со своей яркой неординарностью среди тишины и сдержанности лондонского света; Тиффани с ее порывистостью дочери Нового Света, с ее открытостью и прямотой в денежных вопросах — в лицемерной гостиной леди Эмблсайд, где приданое девушки являлось делом первостепенной важности, однако никогда не упоминалось вслух. Джулия потрясла чувствительность вдовствующих герцогинь, но Тиффани!.. Тиффани приведет их в ярость, вызовет вечное порицание, в лондонском высшем свете она будет так же неуместна, как и картины Джона Слоуна рядом с Гейнсборо, Но Рэйф также знал, что все эти обстоятельства не остановят его, если придется принимать решение… Тиффани была той девушкой, с которой можно было все приобрести или все потерять… Он взглянул на нее с таким страстным выражением серых глаз, что она почувствовала, как ее колени подгибаются.

— Я должна переговорить с несколькими покупателями. Но не забудьте, капитан, я хочу, чтобы вы ушли последним.

На другом конце комнаты возвышалась массивная фигура седовласого человека. Это был Джон Корт, он беседовал с молодым Пьером Картье, который заверил его, что дом Картье на следующий год откроет свое отделение на Пятой авеню. Тем временем Рэндольф, стоявший рядом с ними, наблюдал за Рэйфом и Тиффани. Рэйф подошел к Джону Корту, чтобы засвидетельствовать свое уважение. К тому же он хотел поговорить о недавно открытом месторождении бриллиантов в Арканзасе. Рэйф почтительно слушал, как Корт объясняет, что алмазосодержащая труба на удивление похожа на южноафриканскую, однако он не верит, что американская шахта будет иметь серьезное коммерческое значение; Рэйф, согласно кивая, подумал про себя: остается только надеяться, что Корт не обманется в этом вопросе, как он обманывается в отношении дочери. Он отошел, испытывая неловкость и чувство вины при мыслях о предстоящей встрече с Тиффани, потому что в соответствии с моралью верхушки общества секс был позволителен с замужней женщиной, но не с юной непорочной девушкой. Но была ли Тиффани девственницей? Рэйф взял новый бокал шампанского, поскольку прием, судя по всему, подходил к концу, направился к двери, ведущей в мастерскую. Но по дороге его перехватил Фрэнк Уитни.

Фрэнк с самым разнесчастным видом стоял в углу комнаты рядом с Полиной. С недавнего времени он стал замечать, что Тиффани отодвинула его на задний план. Для него было непереносимо сознавать, что приглашение на сегодняшнюю выставку он получил не от Тиффани, а от Джона Корта, попросившего сопровождать Полину. Прошли те дни, когда Тиффани награждала Фрэнка поцелуем или объятием, теперь она в нем не нуждалась. Но поскольку она еще не изгнала его открыто и не вышла замуж за другого, Фрэнк продолжал надеяться.

Его чувства к Тиффани были очевидны для всех, но также было очевидно и отношение Тиффани к нему. Полина, убедившись, что Тиффани не собирается выходить за Фрэнка замуж, питала некоторые надежды, но вынуждена была признать, что подобное положение вещей не дает никакого преимущества ей самой. Похоже, Фрэнк никогда не смотрел на нее, как на женщину. Вот и сегодня он стоял, неподвижный и печальный, не отводя глаз от ее кузины. Может быть, если бы он поверил, что она нравится мужчинам, он бы…

— Сегодня очень многие хотели прийти сюда со мной, — смело заявила она.

Фрэнк бросил на нее презрительный взгляд.

— Думаю, на самом деле они хотели видеть Тиффани.

— Нет, — упорствовала она, — они хотели быть со мной.

— Тогда зачем ваш дядя просил меня сопровождать вас?

Полина заколебалась, как это нередко случалось с ней, когда его абсолютное безразличие болезненно ранило ее самолюбие.

— Я сама выбрала вас, — заявила она, слегка заикаясь.

Он рассмеялся с горечью и издевкой. В последнее время у Фрэнка появилась подобная жестокость, безразличие к чувствам других людей, странное желание причинять окружающим такую же боль, от которой страдал он сам. Он презирал Полину, испытывая отвращение к ее тупости, ее полноте и невзрачной внешности, и ненавидел ненужную ему доступность, в то время как его мечта была недосягаема. Он согласился сопровождать ее лишь ради возможности увидеть Тиффани.

В отчаянии Полина предприняла новую попытку.

— Дядя Джон положил на мое имя значительную сумму. Как он добр! После его смерти я буду богатой женщиной, хотя надеюсь, что он проживет еще долго, — торопливо добавила она.

Фрэнк чуть было не сказал, что для Полины покупка мужа — единственный способ вступить в брак, но вместо этого он лишь презрительно фыркнул и, заметив Рэйфа Деверилла, направился к нему.

Полина осталась одна, отчаянно пытаясь сохранить самообладание и мечтая поскорее вернуться домой.

Фрэнк был рад вновь увидеть Рэйфа. Англичанин немало сделал для него, восстановив его репутацию, и чуть ли не убедил Фрэнка к собственном геройстве. В эти дни, говоря о войне — что он делал все чаще, — Фрэнк занимал скорее пробританские позиции, чем пробурские. И все же в его глазах промелькнуло беспокойство, когда он узнал официальную причину присутствия Рэйфа на приеме.

— Вы приобретали для нее драгоценности? Не хотите ли вы сказать, что встречались с ней в Лондоне?

Теперь высокая и элегантная фигура капитана Деверилла показалась ему несущей угрозу.

— А почему бы и нет?

— Ее поведение возмутительно! Не могу понять, как отец позволяет ей подобные выходки… путешествовать совершенно одной в ее возрасте… — лицо Фрэнка исказилось ревностью. — Каждый раз, когда она уезжает, мы испытываем тревогу, думая, не случилось ли что-нибудь с милой беззащитной девушкой…

— Как вы сказали? «Милая, беззащитная»… Фрэнк, характер Тиффани, безусловно, многогранен, но уж эти-то качества за ней не числятся! — Рэйф покачал головой и засмеялся. — Думаю, вам пора оставить надежды и жениться на ее кузине — этой, как ее там? — Полине.

— Я лишь тогда оставлю надежду, когда она выйдет замуж за другого. К тому же, — добавил Фрэнк, — я всегда нравился ее отцу. Надеюсь, это поможет…

— Джон Корт одобрит лишь один брак — с Рэндольфом.

Фрэнку уже приходилось слышать намеки на такую возможность, и он находил им подтверждение в поведении Рэндольфа. Но он упрямо продолжал цепляться за свои иллюзии.

— Может, и так, — ответил он с деланной беззаботностью, — но не похоже, чтобы Тиффани мечтала об этом браке.

Да уж, подумал Рэйф, что верно, то верно. Зато Рэндольф по-прежнему жаждет ее. Неожиданно ему показалось, что он опутан крепкими сетями или же бьется в щупальцах спрута. Он чувствовал, что их с Тиффани отношения становятся все более запутанными, сковывая его волю, связывая по рукам и ногам. Сейчас он испытывал страстное желание вырваться из этих сладких настойчивых пут, бежать отсюда и никогда больше не видеть Тиффани. Но не мог этого сделать. Он попал в ловушку, подобную той, в какие попадали охотники за алмазами, околдованные сверканием драгоценных камней. Он тоже был очарован Тиффани, которая так походила на свои возлюбленные бриллианты — злая грань камня тоже должна была увидеть свет. В Рэйфа словно вселился дьявол. Его дико раздражала наивность и глупость Фрэнка. К тому же, возможно, сказать ему правду было бы добрым делом.