Тридцать лет назад она последовала за леди Энн на алмазные копи Кимберли и была преданна хозяйке до самой ее смерти, не в силах забыть, как Энн выхаживала ее во время болезни черной оспой, которая изуродовала ее, но оставила в живых. Ее любовь к Энн могла равняться лишь ненависти к Мэтью, не только потому, что брак оказался несчастным, но и потому, что, по мнению Генриетты, леди Энн была ангелом, а Мэтью дьяволом, погубившим ее. Не особенно привязанная к Филипу, она не любила Миранду даже больше чем он из-за того, что ее рождение стало причиной смерти Энн, а также по причине удивительного сходства Миранды с отцом.

Она осталась в доме Брайтов, потому что ее муж был поваром Мэтью, но была и другая причина. Многие годы Генриетта лелеяла свою ненависть, ожидая момента, когда она сможет отомстить Мэтью за все несчастья, постигшие Энн. Она старалась, хотя ей это и не удалось, довести его до разрыва с Лорой. Теперь же в ее руках было смертельное оружие… Она знала, что ей следовало бы отнести портрет сэру Мэтью, но не сделала этого. Генриетта жаждала растянуть удовольствие, она хотела смаковать возникшее положение, пока оно не зайдет безнадежно далеко — тогда-то она и сорвет с него покров.


Тиффани в очередной раз прибыла в Европу, и их первая встреча с Филипом в Лондоне состоялась в «Савое». Они тайно встречались еще несколько раз, а потом решили, что хватит прятаться. Они нарочно стали искушать судьбу, идя на риск быть узнанными, возможно, они даже искали его. И Филип, и Тиффани были готовы к последствиям, которые это могло иметь.

— В субботу меня приглашают на костюмированный бал, — сообщил Филип. — Пойдем?

— Я не против, но где раздобыть костюм?

— Ты можешь надеть обычное платье. Все будут в масках, ты тоже наденешь. Я притащу тебе из дома: у нас где-то хранится много старых маминых и Лориных масок. Я спрошу у Генриетты.

— Генриетта, это опять ты! Что-то ты слишком заботишься обо мне в эти дни.

— Не больше, чем обязана, мастер Филип, особенно когда леди Брайт за городом.

— Спасибо за маску.

— Для красивой молодой леди, не так ли, сэр?

— Очень красивой.

— Я знаю ее?

— Нет, она американка. Генриетта, ты ведь была когда-то в Кимберли. Не помнишь человека по имени Джон Корт?

(Помню ли я его? Я десять лет жила в одном доме с ним.)

— Нет.

— Значит, ты не знаешь, почему они с папой поссорились?

— Боюсь, что нет.

— Жаль. Кстати, ты не слышала, папа собирается на сегодняшний вечер у Фонтуэллов?

— Сэр Мэтью не любит костюмированных приемов, мастер Филип, хотя я помню один… Нет он не пойдет.

— Слава Богу! Значит, надо опасаться только кузины Джулии. Спокойной ночи, Генриетта.

Я должна увидеть Тиффани, думала она, хоть раз, ради бедной леди Энн. Как хорошо, что мой Пьер дружен с поваром Фонтуэллов.


В доме Фонтуэллов было людно — лакеи, одетые гондольерами, старательно прислуживали гостям, сидящим за множеством маленьких столиков. Джулия сидела с Альфредом и его друзьями. Рэйф Деверилл расположился за столом Эмблсайдов рядом с Элис Палмер и своими родителями, братом, женой брата, которая недавно родила еще одну девочку, и сестрами. Рэйф не вырядился в костюм — несмотря на уговоры леди Эмблсайд он надел обычный вечерний наряд, а его маской было выражение утонченной скуки.

Джулия наблюдала за Рэйфом, надеясь привлечь его внимание, но он избегал ее взгляда, впрочем, как и ее саму после возвращения из Соединенных Штатов. Ее немного успокаивало его мрачное настроение и продолжающаяся неопределенность отношений с мисс Палмер, пока ей не пришла мысль, что его несчастный вид может объясняться разлукой с девушкой, с которой, как она предполагала, он познакомился в Америке. Она смотрела на него неотрывно, внимательно и пристрастно. И заметила, как внезапно выражение его лица изменилось, он весь напрягся, в глазах промелькнули недоверие, дикая надежда, всесокрушающее отчаяние и боль — чувства, которые он сам вызывал в Джулии. Медленно, словно боясь того, что она может увидеть, она повернулась в направлении его взгляда и заметила две садящиеся за крайний столик фигуры в масках. Но это же Филип, в удивлении подумала она. Его волосы я везде узнаю. Но следующий взгляд на Рэйфа подтвердил, что он смотрит на спутницу Филипа. Ну почему, почему, в молчаливой муке думала Джулия, он никогда не смотрел так на меня?

— Интересно, почему та женщина, в черном, без костюма, — заметил один из ее друзей.

— Может быть, она только что приехала в Лондон, — предположил другой. — Должно быть, с континента.

— Или из Америки, — прошептала Джулия.

Поскольку они сидели за столиком вдвоем, Филип не удержался и показал Тиффани бриллиант. Это был самый прекрасный камень, который она только видела, и, затаив дыхание, она долго смотрела на него, благоговейно держа его в руках, испытывая очарование, равного которому раньше не знала. Она решила, что он дарит ей камень.

— Спасибо, — вымолвила она наконец. — Я всегда буду его беречь.

Она ошиблась, но разве мог он теперь забрать у нее подвеску? Бриллиант был прекрасен, как она сама. Как он уже заметил, они были очень похожи. Лора не хватится его, а если Мэтью узнает… ну его к черту! Миранда завладела всеми драгоценностями Брайтов, так неужели он не может получить одну единственную подвеску! Филип улыбнулся и сжал руку Тиффани.

— А я всегда буду беречь тебя, — нежно проговорил он.

Генриетта стояла среди других слуг, глядя на бальный зал с галереи. Она так встала вместе с Пьером, чтобы ей были хорошо видны Филип и Тиффани. Оттуда она наблюдала тот самый момент, когда Филип наклонился к Тиффани и прошептал: «Я люблю тебя». И хотя Генриетта не могла слышать его, их глаза и движения были красноречивее слов. Лишь влюбленные сидят так близко, держась за руки, лишь влюбленные так неотрывно глядят в глаза друг другу, а их губы что-то шепчут.

Наконец настал момент, когда гости сняли маски. Джулия, Рэйф и Генриетта смогли ненадолго увидеть прекрасное лицо Тиффани, так как она и Филип тут же поднялись, чтобы покинуть вечер.

Генриетта знала, что должна бежать за ними, должна что-то сделать, сказать, но она не могла даже пошевелиться, застыв в беспомощной неподвижности, прикованная к месту ужасом. В ее голове что-то шумело, звучали чьи-то голоса, мелькали какие-то лица. Один голос твердил, что они не могут зайти так далеко, другой голос был голосом леди Энн, и он умолял ее остановить их. Но самым отчетливым было лицо Мэтью, и она представляла, что с ним будет, когда он узнает — когда она скажет ему! И Генриетта осталась стоять, переполненная ненавистью, и не сделала попытки остановить несчастье.

Впоследствии люди отмечали, что костюмированный бал был единственным случаем, когда они видели Рэйфа Деверилла пьяным. Конечно, позднее в свете последующих событий это стало понятным. Он вообще был несколько странным после англо-бурской войны, но в эту ночь перешел все границы. Рэйф напился, потому что знал, куда отправились Тиффани и Филип, потому что мог представить — слишком живо представить — все, происходящее сейчас в ее номере отеля. Быть отвергнутым ради другого уже неприятно, но ради Филипа… И Рэйф вновь хватался за бокал, когда думал об этом зеленом безусом юнце со смазливой физиономией, крепким телом и пустой эгоистичной головой. И словно поворот ножа в ране была для него мысль, что эти отношения продолжались все эти годы — еще с Оксфорда — и что он сам дразнил ее Филипом! Глупец он и больше никто, а она — лживая сука! Как она могла. И тут у него в голове все окончательно сложилось.


В девять часов вечера в пятницу на треке Брукленда горели огни — триста пятьдесят две мощные красные лампы, по одной на каждые десять ярдов вдоль всего пути, скупленные во всех дорожных компаниях Лондона. Огни сияли вдоль верха всей насыпи, отражаясь от фар автомобилей, они отбрасывали красные блики на полотно трека и три машины, мчащиеся по нему. Ночь обещала быть холодной, а темная угрожающая бахрома пихт, возвышающихся над насыпью, делала всю картину совершенно нереальной.

Филип, одевший под белый водительский комбинезон побольше теплого белья, ожидал своей очереди сесть за руль, и радом с ним стояла Тиффани. Большего от жизни ему и не надо, думал он.

Все в Брукленде приводило его в восторг. Он видел, как шло строительство, но его сердце по-прежнему начинало отчаянно биться, когда, проехав через туннель, он попадал в огромный котел амфитеатра с жуткой крутизной его насыпи, и впереди открывался широчайший размах устремленного вдаль пути. Он мчался по кругу, достигая скорости 70 миль в час. Скорости такой огромной, что на поворотах он, вжимаемый в сиденье, утрачивал все ощущения: оставалось лишь полотно трассы, летящее под колеса, бьющий в лицо поток воздуха и жалящие укусы песчинок.

Официально гоночная трасса была открыта одиннадцать дней назад, но Филип ждал именно нынешнего дня: двадцатичетырехчасовой гонки Эджа, который пытался побить рекорд двух американцев, прошедших 1096 миль при средней скорости 45,6 миль в час. Три машины стартовали в шесть часов вечера, чтобы можно было провести ночную часть заезда, пока команда еще не устала. Автомобиль, который вел Эдж, был выкрашен в британский гоночный цвет — зеленый. Специально для рекордного заезда его существенно переоборудовали. С машины сняли кузов, а огромный бак с бензином был установлен за передними сиденьями. Две другие машины, выкрашенные соответственно в красный и белый цвет и тоже с открытыми шасси, вели сменяемые каждые три часа испытатели Напье. В любой момент водитель белой машины мог подъехать к ремонтному пункту и уступить руль Филипу.

— Вот он. — Филип обнял Тиффани за талию и крепко прижал к себе. — Сначала заменят покрышки, а потом я стартую. Светло, как днем, правда? Эти фонари так хороши, что мы можем не пользоваться фарами. А ты не замерзла? Может быть, пойдешь отдохнуть? Три часа — это очень долго.

— Не беспокойся обо мне. Удачи!

— До встречи.

Быстрый поцелуй, и он помчался к машине. Тиффани мгновенно ощутила одиночество и угнетенность. Ей хотелось уйти в теплую палатку, где можно было что-нибудь съесть и выпить, но она ни с кем не хотела говорить. И потому она бродила взад-вперед, усиленно стараясь согреться и отвлечься от неприятных мыслей, так как кроме холода у нее были и другие причины для ходьбы и вынужденных упражнений. Ее месячные запаздывали уже на десять дней.

Возможно, беспокоиться пока не о чем, пыталась она убедить себя — так, ложная тревога. Может быть, это сексуальная жизнь расстроила ее физиологические ритмы. Но Тиффани не могла избавиться от страха, потому что раньше ее месячные никогда не опаздывали и были регулярными, словно фазы луны. В своем страхе она даже сердилась на Филипа. Это он виноват, потому что забеременеть она могла только в первый раз. За прошедшие три недели они много раз занимались любовью, но она была осторожна… очень осторожна. Филип принес брошюру о контроле над рождаемостью, видимо, позаимствованную у кузины Джулии, которая попутно с благотворительной деятельностью занималась их распространением. Таким образом Тиффани узнала, что вулканизация резины привела к появлению резинового презерватива, который теперь предпочитают старым, изготовленным из овечьих кишок. Она также узнала все о прерванном половом акте, спринцевании, безопасном периоде и многом другом. Так что случиться это могло лишь в первый раз. И вот она все быстрее и быстрее ходила по дорожке и резко подпрыгивала, как будто с помощью этих яростных упражнений можно было изгнать из себя нежеланное существо. К черту! И почему она женщина, а не мужчина?!

Если она беременна, стоят ли их плотские радости такого результата? Да, не сомневаясь, ответила она. Филип был замечательный любовником. Кроме того, она любит его, иначе не стояла бы на этом проклятом поле, открытом всем ветрам, да еще ночью!

Именно поэтому она ничего не сказала ему о своих страхах, но, возможно, скажет завтра после гонки. Они должны выработать планы на будущее. К ее удивлению в последнем письме Джон Корт сообщил, что прибывает в Англию. Она была недовольна этим, но теперь решила, что в подобных обстоятельствах визит отца будет кстати. Ну, да ладно, Бог с ним. Однако, как здесь холодно! Тиффани вошла в палатку, села в уголке и до возвращения Филипа притворялась уснувшей.

Огромная машина с ревом и грохотом неслась на бешеной скорости. Покрышки сходили с колесных дисков, поверхность трека начала крошиться так сильно, что гравий набивался во все отверстия. Чтобы охладить дымящиеся покрышки, приходилось поливать их водой. От вибрации треснуло, а затем рассыпалось лобовое стекло. Но С. Ф. Эдж продолжал двадцатичетырехчасовый пробег до шести часов следующего вечера и, пройдя 1581 милю при средней скорости 65,905 миль в час, установил двадцать шесть потрясающих рекордов в разных категориях.