Дальше были вспышки фотоаппарата и похабные приказы:

— Положи руку Евдoкимова себе на сиськи. Так, теперь сделай вид, что вы с ним целуетесь. Раздвинь посильнее ноги, девочка, чтобы пизду бритую видно было. Отлично.

Выполняю, а соленые, нет, горькие, слезки катятся из глаз.

Скорей бы все закончилось, скорей бы все закончилось, повторяю про себя, как мантру. А потом — убежать, скрыться, забиться в свою конуру и попробовать отмыться от этих пошлых взглядов и приказов. Постараться всё забыть, как страшный сон.

— А теперь, девочка, подойди сюда, я тебе объясню, как вести себя дальше.

Потянулась за халатом.

— Нет, халатик я пока не разрешал надевать.

Гад! Скотина! Как же хочется его послать! Да вот только десять миллионов рублей крепко затыкают рот, не позволяя бунтующим мыслям вырваться наружу. Старательно пряча глаза, наверняка с яркими пятнами румянца по всему лицу от смущения и злости, несмело подошла к Глебу Георгиевичу.

— Ахм! — вскрикнула от боли.

В волосы вцепились сильные мужские пальцы. Странно. Почему Глеб Георгиевич в перчатках? И не только он, на руках мордоворота-фотографа Павлика тоже красовались простенькие рабочие перчатки. Что-то тут не так, по хребту прошелся холодок, руки мгновенно заледенели, а румянец на щеках начал сменяться бледностью. Моргунов больно потянул за пряди моих волос, вынуждая взглянуть в свои мерзкие желтовато-коричневые глаза.

— А теперь слушай, Лина, что тебе нужно делать дальше. Сейчас ты в одной рубашке Евдокимова, вся дрожащая и ревущая, спустишься вниз, пойдешь к охраннику, попросишь вызвать полицию и скажешь, что Андрей Тимурович тебя избил и изнасиловал.

— Неет! — потрясенно воскликнула я.

— Даа, — прошептал в ответ Глеб Георгиевич, — и постарайся быть более чем убедительной в своей игре, иначе твой милый братик никогда не выйдет из подвала моего казино.

— Я не буду этого делать! Нет, это слишком жестоко!

Одно мимолетное движение бровью в сторону мордоворота Павлика и мужской кулак с силой обрушился на мою щеку.

— Ой, кажется, Евдокимов тебя ударил! — зохохотал Моргнуов.

Затем пальцы Глеба Георгиевича обхватили мою шею, сдавили.

— Еще несколько неправильных ответов, Лина, и Андрей Тимурович тебя не только изнасилует, но и задушит.

Желто-коричневые глаза смотрели с полным равнодушием в мое лицо. Черт! А ведь он способен убить… И даже угрызений совести по этому поводу не почувствует, поскольку у таких людей нет ни жалости, ни совести.

Всхлипнула… Руки немного отпустили горло, позволив вздохнуть свободно.

— Ну как, Лина, ты хорошо подумала?

— Пожалуйста, — захрипела чуть слышно я, — не заставляйте меня это делать.

— Хорошо, Линочка, передавай привет ангелам, — пальцы сомкнулись на горле, инстинктивно потянулась к ним своими руками, пытаясь разжать. — Даниил тоже скоро присоединится к тебе. Правда, его не задушат, а постепенно порежут на кусочки.

Боже, мы попали в лапы настоящих бандитов.

— П-пожалуйста, — все также хрипяще прошу я, даже не голосом, — скорее губами.

Моргунов улыбнулся. Звериный оскал настоящего садиста.

— По глазам вижу, Линочка, ты готова изменить свое решение. Павлик, тащи эту дуру на кровать, Евдокимов ведь должен её избить.

Дальше был туман, состоящий из страха и тихих голосов безобразных монстров.

— Черт! Глеб, он ведь в отрубе, руки расслабленные, как можно такими избить.

— Сжимай их своими пальцами в кулак и бей.

Теперь меня спиной к себе удерживал Глеб Георгиевич, а Павлик возился с Евдокимовым. Боль обожгла правый глаз. Невольно вскрикнула. И снова боль.

— А ну-ка Линочка, расцарапай ему спину. Ты же приличная девушка, должна сопротивляться.

Но мои руки не поднимались, были расслабленные, будто я тоже находилась в отключке. Тогда, зажав мои пальцы в сильных ладонях, спину Евдокимова царапал мордоворот Павлик.

— Мало ты её побил, а ну, еще приложись хорошенько.

Боль! Очень больно. Взвыла!

Глеб Георгиевич зажал мне рот.

— Тише, Линочка, потерпи, а то соседи сбегутся.

И тут я получила мощнейший удар в ключицу. В глазах потемнело, мой крик потонул в широченной ладони, которую я инстинктивно, пытаясь облегчить боль, прикусила зубами.

— Сука! Она меня укусила. А ну, разожми челюсть, блядь, а то Евдокимов, к чертям собачьим, выбьет тебе зубы.

Боль не отпускала, нарастала, пульсировала в руке.

— Глеб, кажется, я ей что-то сломал.

— Это ничего, будет убедительней, а Линочка потерпит, ведь она хочет еще увидеть живым и невредимым своего драгоценного братика.

Рука повисла плетью, от слез и темной пелены боли перед глазами все расплывалось жуткой, поражающей паникой, картинкой. Кажется, я умудрилась угодить в настоящий фильм ужасов. Я — домашняя девочка, умница и отличница, которая не сделала никому ничего плохого. А тихие голоса продолжали придумывать всё новые сцены для большей убедительности этого кошмара.

— Поскреби пальцами Андрея Тимуровича внутреннюю сторону её бедер, желательно, чтобы кровь осталась. Я там на столике видел бутылку бренди, поди, принеси, надо влить спиртное в Евдокимова. Пусть он будет пьяным творить все эти зверства над бедной девочкой.

— Как влить, он же спит, вдруг задохнется?

— Не задохнется, по чуть-чуть лей.

— Черт, у меня не получается, он тяжелый, как боров.

— Давай вдвоём.

Моргунов отпустил моё тело. Боже, может, я потеряю сознание… Пожалуйста.

— А ты говорил, не получится. Так, а теперь потуши все эти дурацкие свечки, нужно будет забрать их с собой. Какая романтика при изнасиловании.

Наконец, Глеб Георгиевич повернулся ко мне.

— Всё, Ангелина, теперь беги к охраннику. И хорошенько продумай, что будешь говорить полиции, а то они мигом тебя расколят. Помни, от твоей убедительности зависит жизнь твоего брата. А у нас с Павликом на всякий случай есть алиби, мы мирно спали у себя в постельках.

Я была убедительна…

* * *

— Ха-ха-ха, — истерично засмеялась я, неловко двинула рукой, от этого склянка с мочой упала, разлившись на полу туалета.

Картонная полоска теста на беременность показывала две полоски.

— Ха-ха-ха, — снова и снова истеричный хохот вырывался из моих губ.

Какой кошмар! Я беременна… Оказывается, не только муки совести являлись причиной моего странного состояния. У тошноты были вполне реальные физические причины. Вскочила с унитаза, ноги поплыли на скользком кафеле, взвыла, больно ударившись о железную ручку двери туалета. Что теперь будешь делать, Ангел?! Что?!

* * *

Рыбка в моем животе снова провела плавником, в кровь расцарапывая сердце и возвращая меня в реальность.

Я не могу… не могу поступить с ним, ними, Андреями так жестоко. Цветы на обоях нашей с братом квартиры от слез, стоящих в глазах, расплывались черными дырами. Такая же дыра в моем постоянно кровоточащем сердце.

«Он не мог этого сделать, не разрушай его жизнь. Андрей благородный и добрый человек».

Что ты делаешь, Лина?! Нельзя же так бесчеловечно? Заметалась по квартире. Надо связаться с Евдокимовым… Да, да, да! Нужно покаяться, признаться, быть может, он защитит меня, нашего ребенка, и придумает, как высвободить брата. С Андреем можно связаться только одним способом — через адвоката. Как бишь его фамилия? Зовут Владислав Алексеевич. А фамилия? Совершенно не помню… ничего удивительного, во время заседания я целиком и полностью была поглощена действием взгляда темных глаз, и все силы уходили на то, чтобы не дать им спалить себя дотла. Варька, ну конечно же, она всё про всех знает.

— Подружка, ты помнишь фамилию адвоката Евдокимова?

— Рязанцев, кажется? А что?!

— Нет, ничего, весьма наглый тип.

Интернет стазу же выдал страницу с телефонами адвокатской конторы Рязанцева.

— Вы позвонили в офис Рязанцева Владислава Алексеевича.

Черт, автоответчик. Рассеянно взглянула на часы. Ну конечно, Лина, сейчас ведь восемь часов вечера, народные защитники не работают так поздно.

— Вы можете оставить свое сообщение после звукового сигнала.

Вздрогнула. Противный приглашающий писк ворвался в уши.

Разумеется, никакого сообщения я не стала оставлять, отбросила телефон в сторону и бессильно опустилась прямо на пол в спальне, пальцы дрожали, словно у неврастенички. Что же делать, Лина? Как тебе выбраться из этой смертельной ловушки?!

Жизнь, жизнь, жизнь… Удастся ли мне спасти хоть кого-нибудь.

* * *

Боль, кажется, везде… эти слова бьют наотмашь, каждый толчок таранящего лоно члена, доставляет мучения. Мой рот завязан, криков не слышно, но и с кляпом между губ я ору, и этот никому не слышный вопль разрывает мою голову изнутри. Вот оно, настоящее насилие, Лина.

Сосед задергался, кончая, застонал, похрюкивая, как довольный насытившийся хряк, и наконец вышел из моей промежности. Только легче не стало, боль внизу живота продолжала схваткообразно вонзаться в тело. И крик в голове нарастал, вместе с ужасающей догадкой — больно мне не только из-за насилия, причина в другом, что-то не так с моим организмом.

— Толян, у тебя член в крови. Видать, Евдокимов плохо её трахал, не до конца женщиной сделал.

Мужики противно загоготали. «Ха-ха-ха!» — смеются насильники, смеется весь мир над моим беззвучным криком. Ха-ха-ха… Вот он, настоящий ад для Ангела.

— Толян, давай поменяемся, теперь я хочу, — заговорил блондинистый бугай, державший мне руки.

Удовлетворённый сосед, лицо которого от беспрестанно льющихся из глаз слез казалось страшно уродливым, переместился, теперь его потные пальцы сдавили мои тонкие запястья. Звук еще одной расстегиваемой молнии неприятно резанул слух. Боже, не надо больше! Но разве мои мысли кто-то слышит?! Разве мои слезы кого-то остановят?! Ворвавшийся в мое лоно член еще одного молодчика вызвал новый виток боли. Завопила, закричала через кляп, вышло только едва слышное мычание. Парень начал остервенело двигаться. Боль, боль, боль, как много в мире боли. Она разрывает внутренности и бежит дальше по всему телу к голове. Моя рыбка, мой Андрейка! Не надо, прошу вас!! Умоляю мычанием я, просяще заглядывая в глаза соседа дяди Толи. Ему все равно, из-за пелены похоти он не видит моей мольбы, а его противные липкие пальцы больно выкручивают соски моих грудей. Комната с выцветшими обоями, в которой меня насилуют, наступает стенами, сжимается до размеров спичечного коробка. Смертельная ловушка для Ангела. Знаю, я теряю сознание, потому что невозможно больше терпеть боль, потому что мозг отказывался принимать ужас, творящийся со мной. Прости меня, Андрей, прости меня, Андрейка, и ты, Данька, прости. Надеюсь, я сдохну или сойду с ума… Спичечный коробок захлопнулся. Темнота.

Снова стал рвать на себе одежду, ведь чувства в груди распирали, мешая нормально дышать. Слезы застилали глаза, размазывая в черно-белую рябь текст на экране монитора ноутбука, и даже капали на клавиатуру. Сейчас мне совершенно по хрен на кем-то придуманную фразу «что мужики не плачут». Разве можно спокойно читать эти строчки, особенно зная, что это мой ребенок, МОЙ, погибает у неё внутри. Вытер слезы, прижал к груди тряпичного ангела с веревочными волосами, а взгляд упорно бежал дальше, желая все знать, прочитать до конца горькую исповедь Ангела.

* * *

— Я пожалел тебя, Лина, и в этот раз. Но не испытывай больше моего терпения. А сейчас раздвинь ноги.

Сглотнула слюну, наполнившую рот.

— П-пожалуйста, не надо, — раздался жалобный писк из моего рта.

Тут же получила затрещину.

— Неправильный ответ, Лина! Ты, кажется, не понимаешь серьезность своего положения. Хочешь, чтобы я позвал мальчиков?! Они отщипнут тебе пальчик, потом затолкают обрубок в твой милый сексуальный ротик, а сверху заклеят скотчем. Хочешь этого, сучка?! Затем ребятки будут рады порезвиться с такой красивенькой девочкой, Кирилл вон прямо слюни пускает, глядя на тебя. У них хорошая фантазия и полно всяких извращенных желаний. Или, может, это на вид мы такие скромницы, а на самом деле мечтаем, чтобы нас отодрали во все дыры группой?

Ровный тон Моргунова, говорящего все эти жуткие слова, даже кости промораживал страхом. И помочь мне совершенно некому. Полиция? Не будь наивной, Лина. Брат прав, пока они начнут шевелиться, мы будем уже трупами. Кроме того, у такого человека как Глеб Георгиевич, наверняка полно завязок в полиции. Служители закона могут продырявить нас, как зайцев, а потом написать, что они действовали в рамках допустимой самообороны. Данька, после почти четырех месяцев подвала, сам запуган, практически каждодневно просыпается в холодном поту от постоянно мучавших кошмаров. Значит, надо притвориться послушной, затаиться на время, показав, что я смирилась и сломалась. Когда-нибудь закончится власть этих отморозков, однажды Моргунов проколется или, обнаглев от своей безнаказанности, допустит ошибку. Уверена, мне еще выпадет шанс получишь свободу.