Но мысли о Маккензи как приходили, так и исчезали. Сейчас молодую женщину куда больше интересовал Хат. Загадочный, полный обаяния и дерзости хитрец, чувства которого по отношению к ней Мойра не могла понять. Некогда Хат сказал, что желает ее, хочет с ней близости, да и за проведенное вместе время он неоднократно мог взять ее силой, как обычно поступают похищавшие женщин горцы. Но Хат так не поступил. И Мойра решила, что его увлечение ею было лишь сиюминутной прихотью самца, которого потом отвлекли иные заботы и желания. Это даже разочаровало Мойру, она привыкла к тому, что легко покоряет мужчин. Но как покорить такого, как Хат? Да и стоит ли? Она ведь уже поняла, кто он. Чужак, иноземец, выдающий себя за клансмена Маклейнов.

Вздохнув, женщина подняла корзину с сотами и отправилась в долину Мак-Ихе. Но едва приблизилась к селению, как ее тут же окружили местные женщины, наперебой стали уговаривать повлиять на Хемиша, заставить его проводить их в церковь. Мойра понимала желание женщин, однако вынуждена была их разочаровать, пояснив, что сегодня уже поздно отправляться в дальний путь, даже если Хемиш даст им лошадей. Завтра же… Кто знает, что будет завтра? Но женщины продолжали настаивать на своем, и она все-таки решила поговорить с парнем. Не столько даже ради них, сколько ради него самого.

Солнце уже садилось, когда она обнаружила Хемиша за домом: парень вернулся с пустошей и теперь поправлял изгородь в загоне для коз. Хмуро посмотрев на усевшуюся неподалеку молодую женщину, он продолжал вбивать деревянной киянкой колья, на которых держался плетень. Но через время, чувствуя на себе взгляд Мойры, резко повернулся:

– Чего уставилась? Можешь не просить. Чтобы я послушался этих куриц и сам пошел на поклон к попам из обители…

– Но дело ведь не в поклонении францисканцам, не так ли, Хемиш? Ты ведь крещеный, и твой отец служит преподобному отцу Гилберту, так что можешь не рассказывать мне, что ты язычник, признающий только духов из полой башни. И ты отказался от поездки, потому что знаешь – ты настолько грязен и неухожен, что францисканцы просто не допустят тебя в храм Божий. И тебе из-за этого станет стыдно.

Юноша хотел что-то сказать, но едва не задохнулся от возмущения.

Мойра же продолжила: она понимает смущение парня, однако он и впрямь запустил себя и от него так несет хлевом, что даже сам Ангус подозревает, что его сын сходится с козами. К тому же он переживает, что Хемиша трудно будет женить, ибо ни одна женщина не подпустит к себе такого грязного, как подземный гном, парня. Более того, наверное, и дух Ночи из полой башни никогда не явится к похожему на козлоподобное существо мужчине, каким стал сын главы рода Сынов Ночи.

Мойра специально дразнила Хемиша и, даже когда тот стал потрясать своей киянкой, говорила с ним мягко и спокойно. Ева, наблюдавшая за ними со стороны, видела, как юноша в конце концов отбросил свое орудие и сел, обхватив колени и опустив голову. Мойра села рядом, они о чем-то разговаривали, потом она поднялась и пошла к Еве.

– Приготовь мыла, Ева. Хемиш согласился помыться. И надо еще как следует обработать ему голову щелочью – парень весь завшивел.

Ева была поражена: она не единожды говорила мужу, что его сын ужасно выглядит, но тот лишь отмахивался: дескать, когда придет время, Хемиш сам поймет, что с ним не так. И вот Мойре удалось за какие-то полчаса принудить злобного мальчишку к повиновению. И Ева подумала, что гостья, наверное, и впрямь фейри, которой не смеют отказать обычные смертные.

Не только Ева, но и другие женщины Мак-Ихе были удивлены, узнав, что злобный Хемиш дал свое согласие. Когда он вымылся в ручье, а позже позволил обработать голову и даже выстричь колтуны, то неожиданно оказалось, что парень довольно хорош собою. Обласканный и размякший от всеобщего расположения и похвал, Хемиш вышел к вечернему костру, и даже пожилые члены клана выразили ему свое одобрение, позволив сидеть рядом с ними.

Тем вечером Мойра рассказывала Мак-Ихе историю о рыцаре Тристане и его женщинах – Изольде Белокурой и Изольде Белорукой[14]. История любви рыцаря к прекрасной белокурой Изольде, жене короля Марка, взволновала слушателей, но они решили, что эта любовь была греховной. Тристан сам повинен в своих бедах, раз не оценил такую женщину, как его жена, нежная и преданная Изольда Белорукая. Когда же они спросили у Мойры, откуда она знает это сказание, то были удивлены, узнав, что мистрис прочитала историю в книге. О, они слышали о книгах, но считали, что разобраться в том, что там написано, могут только ученые монахи. А тут сидящая рядом с ними чужачка уверяет, что обучена этой науке. По сути колдовству, как они полагали, пусть и освященному Церковью, раз уж в обителях так почитают грамотность. Один старик даже сказал Мойре:

– Слышал я, что вы собираетесь принять постриг в женском монастыре в Элгине. Выходит, вы важная особа, мистрис Мойра, если решили посвятить себя Господу и Деве Марии. Ибо тот, кто уходит от мира ради подобного служения, достоин всяческого уважения. А вы еще такая… Не пить мне вересковой медовухи, если вы не станете в обители Элгина матушкой настоятельницей!

Мойра улыбнулась: это было бы достойно для нее, ибо настоятельница не только значимая особа, но и к тому же ни от кого не зависящая.

Но тут сидевшая неподалеку Ева расхохоталась и заявила, что вряд ли гостья решит покинуть этот мир и стать одной из невест Христовых.

Мойра холодно посмотрела на нее. А та, словно не замечая недовольства в ее взгляде, уверенно повторила, что вряд ли мистрис Мойра готова к постригу. И даже хитро подмигнула ей, как какой-то простушке.

В ту ночь Мойра плохо спала: ее постоянно будило хныканье малышки Донады, у которой резались зубки. Ева то и дело начинала петь ей колыбельную – дикую и печальную, в которой слышалось завывание морского ветра и шелест засохшего вереска. Именно такие гэльские колыбельные поют матери на Оркнейских островах своим детям. Может, поэтому Мойра спала урывками и в ее тревожном сне к ней вновь приходила ее мать, Нора, которая все время повторяла: «Не позволяй себе полюбить! Любовь губительна для женщины! Влюбленная женщина становится зависимой и может разрушить свою жизнь, если отдаст сердце мужчине!»

Утром Мойра поднялась позже обычного. В жилище никого не было, и она просто уселась у порога, переступив через корзину с торфом и отодвинув бочонок с соленьями. Правда, бочонок она тут же придвинула обратно: в нем хранились засоленные с травами грузди, от которых шел такой упоительный аромат, что женщина не удержалась и достала пару грибов. Выдержанные в самую меру, они имели просто изумительный вкус!

Вокруг было тихо. День стоял удивительно ясный, половина перевала за долиной Мак-Ихе была залита солнечным светом, вторая пребывала в глубокой тени. Зеленые склоны поросли высокой, упругой травой, которая волновалась на ветру. В ярко-синем небе легкие облака казались тончайшей, развеянной ветром мукой, неподалеку по воздуху медленно плыла какая-то неведомая птица, а единственным звуком было журчание ручья, протекавшего рядом с домом.

Вскоре послышался голос Евы. Молодая мать шла от сарайчика, где хранилось молоко, ее дитя было привязано у женщины за спиной при помощи пледа, а в руках она несла крынку со свежевзбитой сметаной.

– Я не стала будить тебя раньше срока, мистрис, – сказала Ева, усаживаясь рядом на крылечке. – Негодница Донада устроила нам беспокойную ночку, но сегодня она как солнышко. Правда, она у нас красавица?

Последнее было не столько вопросом, сколько утверждением. Мойра ответила лишь легким кивком – она не испытывала особой тяги к детям. Вот и сейчас она уклонилась от предложения молодой матери принять у нее малышку, зато взяла крынку и, зачерпнув большой ложкой сметану, начала осторожно есть. А потом достала еще грибов – их острый вкус словно оттенял нежность сметаны.

– Не могу удержаться, чтобы не съесть еще грибочек, – пояснила она Еве.

– Да, я заметила, – отозвалась та, улыбнувшись. – Признаться, когда я носила под сердцем дитя, то тоже не могла удержаться, чтобы не попробовать солений. Уж так хотелось, так хотелось!..

Мойра сперва никак не отреагировала на ее слова, но Ева хитро подмигнула и добавила:

– Потому я вчера и сказала, что не верю, что ты примешь постриг. Ведь беременных женщин не берут в монахини.

Мойра повернулась к ней. Она залилась краской, затем побледнела, а от страха и стыда, охвативших ее, к горлу подступила тошнота.

– На что ты намекаешь, Ева? – Голос Мойры был хриплым, словно у нее пересохло во рту. Но все же она смогла произнести: – Нет, это невозможно. Это было бы чудо… как у Девы Марии!..

Ева стала серьезной:

– Не кощунствуй, мистрис. Мне-то лгать незачем. – И добавила с улыбкой: – Говорила же вчера, что матушкой настоятельницей тебе не быть. Просто матушкой – да. Этого не избежать, когда носишь дитя под сердцем.

Мойра ничего не ответила, резко поднялась и пошла прочь. Хотя сама не понимала, куда идет…

Опомнилась она, когда забрела в соседнюю долину. Вокруг были дикие места, Мак-Ихе приходили сюда порой поохотиться, да и сейчас на склоне то и дело мелькали среди папоротника темные спинки кроликов, а совсем рядом вспорхнула цесарка. Но Мойра их не видела, она не видела ничего. Опустившись на землю, молодая женщина сжалась, стараясь изо всех сил преодолеть отдышку, вызванную испугом. Ей надо все продумать и понять. Но как же это страшно!..

Поначалу Мойра пыталась убедить себя, что Ева сказала глупость. О, эти женщины! Им лишь бы болтать о чем-то, не особо задумываясь! Она, Мойра, не могла быть в положении! Она имела близость только с Гектором Роем, но вождь Маккензи давно стал калекой. Да, они спали вместе, однако между ними не было ничего, что привело бы к зачатию. А больше она ни с кем… Ни с кем?.. И опять в памяти женщины всплыло мокрое от пота лицо Дэвида, который, склонившись, нежно смотрел на нее. Но это было как сновидение! Она не помнит, чтобы отдавалась ему. Однако все ли она помнит?

Ответ напрашивался сам собой: она была в беспамятстве, когда болела у Макдональдов во время пребывания на Скае. Именно там Дэвид объявил, что похищенная им женщина является его супругой. Правда, когда он попытался возлечь с Мойрой, она разгневалась и прогнала его, и он сразу же отстал. Да и вообще, Мойра считала, что каков бы ни был хитрец этот Хат, он все же достаточно благороден, чтобы взять женщину против ее воли или когда она без сознания. Но не ошибается ли она в нем?

Мойра стала вспоминать, когда у нее были последние месячные. По сути больше двух месяцев назад, еще до охоты, во время которой ее похитили. Однако позже, когда они плыли с Дэвидом на ладье по проливу Минч, ей одно время казалось, что она кровит. Тогда Мойра очень волновалась, понимая, что попала в неудобное положение, пребывая на одном судне с чужим мужчиной. И она даже обрадовалась, когда поняла, что ошиблась. А ведь ей стоило насторожиться, коль все прошло так скоро… если вообще что-то было. И кроме того, ей нужно было обратить внимание на то, как у нее порой ноет и наливается грудь, как ее мутит по утрам от запаха пищи. А теперь эти моченые грузди, какие она поедала с таким аппетитом, словно в жизни не пробовала более вкусного лакомства. Женщины говорят, что так и бывает, когда ты в положении. Мать Мойры тоже ела одну соленую треску, когда носила очередное дитя. И сама Мойра, как только приехала жить к Маккензи, всякий раз задумывалась об этом, ведь Гектор, будучи тогда полным сил мужчиной, каждый день покрывал ее на ложе. Мойре их соития не нравились, вождь был тяжелым, торопливым, его грубоватые прикосновения раздражали ее, и она лишь терпела их. Поэтому, когда он получил ранение и вынужден был признаться, что уже не сделает ей ребенка, она – да простит ее Пречистая Дева! – даже почувствовала облегчение. К тому же влюбленный в нее вождь, потеряв мужскую силу, больше внимания стал уделять ласкам, и она неожиданно стала получать удовольствие от того, что он с ней делал. Гектора это радовало. Он говорил, что будет ласкать ее как угодно, только бы она оставалась ему верна. И она была ему верна. Ее даже радовало, что теперь она точно не забеременеет. Мойра оставалась такой же по-девичьи стройной, ее красота доставляла ей удовольствие, а если кто-то говорил, что фейри бесплодна, она не придавала этому значения.

И вот теперь…

– Это всего лишь ошибка. Глупая Ева придумала невесть что. Но если все же это так…

Почему-то сейчас Мойра отчетливо вспомнила, как Бригитт с острова Скай скабрезно подшучивала над ней, когда она была больна. Что она говорила? «Морочишь голову своему мужу: то любви требуешь, то гонишь его от себя. Нечего сказать, славную жену украл для себя такой славный парень, как Хат!»

Тогда Мойра думала, что это пустая болтовня недалекой островитянки. Но теперь она поняла, что женщина Макдональдов знала, что произошло той ночью, когда Хат принес свою пленницу. И лицо Дэвида над ней… оно оттуда, из той ночи. Но как он посмел воспользоваться ее слабостью?! А потом все намекал, что не прочь сойтись с ней. Он взял ее слабой и беспомощной, но позже, когда она воспротивилась его желаниям, просто изображал из себя достойного мужчину. О да, она считала его достойным, она научилась его уважать, верила ему…