Алисса Джонсон - Ловушка для повесы

Но эта потребность в Аделаиде... над ней он не имел никакой власти. Потому что в отличие от жажды мщения то, что он чувствовал к Аделаиде, нельзя было ни оценить, ни изменить. В отличие от мщения любовь он контролировать не мог.

Коннор закрыл глаза и проглотил стон.

Проклятие и еще раз проклятие: он был влюблен в собственную жену.

Каждая его жилка, каждая частица его существа отвергала это утверждение. Он презирал состояние, которое не мог контролировать. У него не было никакого опыта в том, что называлось любовью. По крайней мере, именно в любви такого рода. С любовью другого сорта он был знаком. Он любил своих мать и отца, и, хотя даже лошади ада не смогли бы вытащить из него это признание, он любил Грегори и Майкла.

Но то, что он чувствовал к Аделаиде... Это был совершенно иной род... сорт любви. Она была огромной, всепоглощающей, опасной. Она имела власть отнять у него всякую гордость и требовала, чтобы он отдал ей какую-то свою часть, а может быть, всего себя.

— Сукин сын!

— Что? Пришел к решению? — весело проскрипел голос Майкла.

Коннор заставил себя повернуться лицом к своим людям.

— Да, — объявил он. — Я хочу Аделаиду больше. Она больше для меня значит. Она значит все.

Майкл удовлетворенно кивнул, затем пожал плечами:

— Так покажи ей это.

Несмотря на переполнявший его страх, Коннор фыркнул. Легко сказать «покажи». Такой милый совет от человека, единственным известным романтическим жестом которого было сунуть золотой приглянувшейся служанке в бостонском баре перед отъездом в Шотландию... что в несколько раз превышало ее обычную цену.

— Это не так просто, — пробормотал он.

Он дал Аделаиде пятнадцать тысяч фунтов. И искренне сомневался, что ее растрогают кувыркание в постели и золотая монета.

Даже то, что он согласится отныне сократить время, которое посвящает планированию своей мести, теперь может оказаться недостаточным. Коннор представлял, как откроет свое сердце, обнажит душу перед Аделаидой... а она посмотрит и отшвырнет все это прочь.

«Тогда позволь мне это...»

Его затопило чувство вины, за которым последовало огненное прикосновение паники.

«О дьявольщина!»

Он извинится. Он возьмет свои слова обратно. Постарается возместить ей...

Как в тумане, Коннор вернулся на свое место. Все его мысли сосредоточились на том, каким пустым и мелким будет выглядеть очередное его извинение. Он ранил ее больнее, чем сможет как-то возместить нанесенный ущерб. Какого черта станет она принимать его просьбы о прощении? Почему она вообще ему поверит? Она предложила ему все... много больше того, на что он мог когда-либо надеяться... а он из страха и эгоизма отбросил это драгоценное приношение как нечто, ничего не стоящее.

Взгляд его упал на кучу бумаг на письменном столе, и внезапно паника начала отступать в свете нового озарения.

Она предложила ему больше, чем он ждал. Он может сделать то же самое.

Коннор вскочил.

— Отлично! Наш план отменяется. Мы с этим покончили.

— Что? — Майкл ошеломленно посмотрел на Грегори. — Наш план... Ты хочешь сказать, совсем отменяется?

— Послушай, парень, — рассудительно проговорил Грегори, — вряд ли тебе стоит заходить так далеко.

— Мы полагали, что ты слегка отступишь, — объяснил Майкл. — Прихватишь часок другой тут и там...

— Мы с этим покончили! — Коннор схватил наугад пачку бумаг. — Уничтожьте остальные. Все. Вам понятно?

Мужчины обменялись взглядами.

— Угу...

Аделаида сидела, сжавшись в комок, перед камином в хозяйских покоях. Она не знала, сколько времени провела так, скорчившись в кресле. Час?.. Или два? Она почти не помнила, как покинула библиотеку и попросила кого-то из служанок разжечь в камине огонь. Время тянулось смутно и мрачно.

Сердце болело, как открытая рана. А когда она забралась в постель, чтобы попытаться найти облегчение во сне, оно разболелось еще больше. И каждый раз, закрывая глаза, она видела Коннора, улыбавшегося этой проклятой записке, и вспоминала, как он дал ей уйти, и душа ее кровоточила с новой силой.

Аделаида постаралась умерить обиду рассуждениями, усмирить ее здравым смыслом, говоря себе, что ее гнев и разочарование неразумны. Они с Коннором поженились по расчету. Он никогда не обещал ставить ее на первое место. Никогда не обещал ее любить.

Глупо было с ее стороны надеяться или ждать большего, чем ей полагалось: его имени и пятнадцати тысяч фунтов в год.

Комок в ее горле взорвался рыданием.

Глупо или нет, но она ничего так отчаянно не хотела, ни на что так отчаянно не надеялась, как услышать, что Коннор отвечает на ее любовь. И никогда не была она ничем так глубоко ранена, как его холодным отвержением.

«Тогда позволь мне это...»

О Боже! Это было больше, чем сердечная мука... Это было унижение — знать, что она вовсе не то, чего Коннор хотел... И страх, что он никогда не найдет того, что ему нужно для успокоения. Что, если мщение принесет ему лишь пустую победу? А если сэр Роберт вообще от него ускользнет?

Аделаида вытерла рукавом мокрые щеки и задумалась, как сможет вынести это... наблюдать страдания Коннора и знать, что ничем не может ему помочь, что ничего из того, что она ему предложит, не принесет ему ни крупицы счастья.

Слезы вновь навернулись на глаза, но она сдержала их, шмыгнув носом, потому что за спиной скрипнула дверь. Полагая, что это служанка пришла подбросить дров в огонь, она подняла руку, чтобы ее остановить.

— Я хочу побыть одна. Пожалуйста.

— Знаю, — прозвучал над ней тихий голос Коннора. — Мне очень жаль... Посмотри на меня, Аделаида.

Она тряхнула головой. Ее била дрожь, глаза распухли и болели. Ей требовалось время, чтобы прийти в себя.

— Тебе лучше уйти.

— Знаю, — нежно произнес он.

Она услышала тихий звук его шагов по ковру.

— Коннор, пожалуйста...

— Я принес тебе кое-что.

Он стоял сзади и мог дотронуться до нее, но она никогда не чувствовала себя такой от него далекой.

— Ничего я не хочу. Не нужно мне никаких подарков.

— Этот для нас обоих.

В руке он держал толстую пачку бумаг. Сверху виднелась испачканная карта, начерченная синими чернилами.

Аделаида растерянно уставилась на нее.

— Я не понимаю... Тебе нужна моя помощь?

Он медленно обошел кресло и издал низкий горловой стон. Присел перед ней на корточки и нежно стер пальцами мокрые следы слез на щеке. Его зеленые глаза скользнули по ее лицу, словно запоминая каждую деталь.

— Я тебя не заслуживаю.

Аделаида чуть свела брови.

— Это неправда. Я никогда... — Она осеклась, когда он решительно поднялся на ноги с бумагами в руках и направился к камину. Его намерение было ясно как день. — Подожди! Что ты делаешь?

Он бросил на нее недоверчивый взгляд через плечо.

— Разве не ясно?

Дрожа, она поднялась с кресла.

— Ты не можешь. Это для тебя все.

— Нет. Не все.

Он поднял руку с бумагами.

— Остановись! Нет! — Она замотала головой. — Я этого не хочу. Ты пожалеешь. Ты передумаешь...

— Единственное, о чем я пожалею... что ждал слишком долго.

— Подожди!

Он со вздохом уронил руку.

— Ты не облегчаешь мне это, милая.

— Знаю. Мне жаль. Но если ты это сделаешь...

У него не останется ничего для мщения, подумала она, даже частицы того, что ему уже удалось раздобыть. Аделаида облизнула вдруг пересохшие губы. Она никогда не думала, что дело дойдет до этого.

— Я должна была сказать тебе раньше, но боялась, что ты... — Ее пальцы вцепились в складки юбки. — Ты не отомстил сэру Роберту, женившись на мне. Он никогда меня не хотел. Никогда не был в меня влюблен. Причины, по которым он за мной ухаживал, не слишком отличались от твоих.

Коннор долго смотрел на нее непроницаемым взглядом.

— Да. Так и было, — наконец проговорил он и швырнул бумаги в огонь.

Аделаида растерянно смотрела на него, на то, как обугливаются края бумаг в камине, и надежда начала расцветать в ее сердце.

— Ты знал?

Коннор отвернулся от камина.

— Знал.

— И все же ты...

— Я хотел тебя, — мягко произнес он. — Это никогда не было ложью.

Надежда развернула свои лепестки, к ней присоединилось сияющее тепло удовольствия, прогнавшее ее дрожь.

— Ты отказался от мщения? — еле слышно прошептала Аделаида. — Просто так?

Какая-то часть Коннора хотела сказать: да, просто так. Это заставило бы Аделаиду улыбнуться. Откликнулось на свет надежды, загоревшийся в ее глазах. Но это было бы ложью.

— Это не все, — неохотно произнес он. — Сэр Роберт вложил значительные деньги в предприятие, которое должно разориться. Если он еще не успел узнать об этом, то скоро узнает.

— Это придумал ты?

— Да. И это я не могу повернуть вспять. Не смог бы, даже если б захотел. Я не оставлю ему средств, чтобы он продолжал оставаться угрозой.

Аделаида сильно выдохнула и, к его глубокому удивлению, улыбнулась с явным облегчением:

— О, слава Богу.

— Ты одобряешь?

— Да, конечно. Я никогда не хотела, чтобы сэр Роберт остался безнаказанным. Я только хотела...

— Чтобы я с этим покончил, — договорил он за нее.

— Да.

— Я с этим покончил!

Такое обещание было очень легко дать. Обернувшись к камину, Коннор уставился на пламя и смотрел, как годы усилий превращаются в пепел. Он ждал чувства сожаления, но оно не пришло.

— Два из них — это свидетельства о собственности на сахарные плантации, которые не существуют. Некоторые — фальшивые письма. Послания от сэра Роберта мифическому джентльмену по фамилии Паркс. В них барон расписывал свою неприязнь к некоторому числу видных членов общества и сообщал о своих будущих планах в отношении их жен и дочерей. Грегори и Майкл должны были сегодня отправить их в руки эдинбургской элиты. Там были еще кое-какие бумаги... — Коннор умолк и покачал головой. — Я планировал полное его уничтожение. Финансовое и светское.

— Но ты больше этого не хочешь, — мягко сказала Аделаида.

Коннор повернулся к ней с улыбкой сожаления.

— О нет, хочу.

Но Аделаида явно не поняла юмора ситуации.

— Я вовсе не собиралась предъявлять тебе ультиматум. Я никогда не собиралась...

— Я знаю.

— Я не хочу, чтобы ты...

— Знаю.

Коннор приблизился к ней, желая успокоить, нуждаясь в ее близости. Он легко провел ладонью по ее щеке, большим пальцем обвел нежную раковинку ее ушка. Аделаида продолжала смотреть на него своими бархатными карими глазами... Боже, какая она все-таки красавица!

Слова, которые он хотел ей сказать, застряли у него в горле. Коннор никогда не говорил их ни одной живой душе. Даже своим родителям, которые проявляли сдержанность во всем, в том числе в чувствах, ни своим людям, которые пришли бы в ужас, вздумай он их произнести.

— Я... — Коннор стиснул пальцы свободной руки, стремясь выдавить эти слова из себя. — Я... Оказалось, я не так и хотел этого, как считал. Мне это не нужно... Мне нужна ты.

Это было не совсем то, что он хотел сказать. Это было меньше того, чем она заслуживала, поэтому Коннор обнял ее и, нагнув голову, завладел ее ртом. Так было легче: показать ей, что он чувствует, а не выразить это словами. Так было легче с самого начала. Как просто было предоставить говорить за себя поцелую, поездке в Англию, куску земли под садик.

Как просто было теперь, посреди занятий любовью, поделиться тем, что хранилось в его сердце. Каждое касание его губ, каждая нежная ласка должны были доставить Аделаиде удовольствие. Ничто не скрывалось от нее.

Не было ничего, что она бы захотела и в чем он ей бы отказал. Все, что она пожелает, все, чего ни попросит, он даст ей без ограничений. Без страха поражения.

Коннор читал в ее глазах, как нарастает ее желание по мере того, как он медленно раздевает ее, останавливаясь, чтобы попробовать на вкус каждый дюйм ее тела. Он слушал ее стоны и вздохи наслаждения, задерживаясь на тех местах, которые, он знал, наиболее чувствительны. Он ощутил жар ее желания после того, как достаточно помучил их обоих, и наконец скользнул в нее.

И когда она нашла в его объятиях свое освобождение, он знал, что сделал ее счастливой.

Он молил небо, чтобы этого было достаточно... Пока.

Следующий день принес необычайно сильный ветер, разогнавший туман. Аделаиде сад уже казался не мрачным лабиринтом, а буйными зарослями, которые она полюбила. Она шагала по дорожке и размышляла, не стоит ли ей уговорить Коннора оставить часть его в прежнем виде.