Вот она, фантазия, которая требуется для изобретения ловушки для мух.

Оставался вопрос, почему же картину выставили на продажу именно сейчас.

Теперь настала моя очередь выстраивать теории. Первым делом я, естественно, обратился к Национальной галерее, наиболее известные экспонаты которой выложены в Интернете для всеобщего обозрения, и вышеупомянутый портрет старика с тростью тоже. Они действительно очень похожи, конечно за исключением формата. Впрочем, большее значение для построения теорий имели два события, произошедших уже после посещения Малезом Лондона в 1960-х годах. Во-первых, согласно домашней странице музея, под слоем лака была обнаружена подпись "Рембрандт", а во-вторых, в результате разных более или менее сложных исследований пришли к выводу, что картина является фальшивкой, написанной, возможно, только в начале XVIII века.

Знал ли Малез об этом, когда составлял опись картин своего дара, или догадывался? В таком случае — тут мы можем быть совершенно уверены — он бы забыл о Хальсе и Лей-стер и соорудил совсем другую, более прямолинейную историю и атрибуцию. Какую — нетрудно догадаться. Интересно, что одна из двух картин Рембрандта в составленном Даккенбер-гом перечне украденных вещей имеет название "Портрет старика". Ни фотографии, ни размеров. Ее ли собираются продавать завтра? В таком случае, почему? В течение добрых двадцати пяти лет ни одна живая душа не ударила пальцем о палец, чтобы внести ясность в судьбу украденных картин Малеза — они вообще никого не волновали, пока я нынешней зимой не начал копаться в этом деле. Таких случайностей просто не бывает.

Я с ходу мог назвать нескольких человек, у которых, в свете моих изысканий, имелись веские причины отказаться от желания держать у себя на стене украденную картину, если они таковой обладали. Недостатка в мотивах не было. Я решил пойти на аукцион больше как шпион, нежели как потенциальный покупатель. Иное, впрочем, мне было не по средствам. Стартовая цена составляла 11 тысяч крон.

Я часто хожу на аукционы произведений искусства. Конечно, средства для покупки у меня водятся редко, но в самой атмосфере аукционов есть нечто такое, из-за чего я охотнее посещаю их, нежели художественные галереи или музеи. Думаю, меня привлекает напряжение.

Как бы то ни было, когда я вошел в аукционный дом Bukowskis на площади Нюбруплан тем хмурым январским понедельником, обычная публика — смесь торговцев с пенсионерами — была уже в сборе. Все указывало на то, что зал скоро заполнится до отказа. Я нервничал. Чтобы иметь хороший обзор и проследить за тем, кто купит портрет, я пристроился в дальнем углу. Было дико холодно. Люди непрерывно курсировали туда-сюда, и поэтому дверь на Арсенальгатан редко оставалась закрытой, создавая сквозняк. Я подумал, что простужусь, но остался сидеть на своем месте ради обзора.

Ничего сенсационного не происходило. Лот номер 161 — картина, изображающая Святое семейство, написанная неизвестным фламандским художником, правда, ушла за 195 тысяч против стартовых 2$, но в целом мероприятие носило довольно рядовой характер. К тому же, как я сказал, дуло. Под конец я не выдержал и переместился поближе, заняв место неподалеку от стола с зеленой скатертью и вазой с разноцветными тюльпанами, где пятеро сотрудников принимали ставки по телефону. Видеокамера на заднем плане регистрировала малейшее движение лопаточек с номерами в руках у покупателей. Пульс учащался.

Торговля началась, конечно же, в задних рядах. Я обернулся и попытался посмотреть, кто делает ставки, но теперь я сидел настолько неудачно, что никак не мог выделить кого-либо из толпы. К тому же дело пошло быстро. Вскоре выкрики смолкли. Торговля продолжалась теперь между каким-то человеком в самом конце зала и покупателем, звонившим по телефону. Сотрудник, который держал как раз эту трубку, говорил по-итальянски. Я с напряжением ждал. Вскоре остался только итальянец в трубке. Раз. Два. Но послушайте, подумал я и махнул своей лопаткой. А раз уж дошло до этого, то пиши пропало. Теперь решалось: он или я. Разве можно допустить, чтобы принадлежавший Рене Рембрандт исчез из страны? Должен ведь, черт возьми, быть какой-то порядок. Итальянец предложил 20 тысяч. Я держал свою лопатку до тех пор, пока он не отступился. Молоток упал.

Итак, я стал обладателем копии фальшивого Рембрандта. Маленькой. По всей видимости, украденной. Пульс резко упал, я ощутил сухость во рту и легкое головокружение, но продолжал сидеть, чувствуя апатию и полное опустошение. Монотонный голос аукциониста затих и куда-то исчез, продававшиеся предметы меня не волновали, я утратил интерес ко всему, даже перестал мерзнуть. Меня подташнивало...

и терзали мысли о финансовых сложностях. Совершенно обессиленный, я смотрел в окно сквозь тюлевые занавески, прислушиваясь к собственному дыханию, мой взгляд блуждал по серой дымке и снегу в парке Берцелиуса, потом скользнул к стоявшим у светофора на Нюбру-план автобусам и трамваям, а оттуда — к сверкающему золотом Королевскому драматическому театру и улице Сибиллегатан, где чуть повыше в гору, в доме номер 21, жил когда-то с родителями маленький Рене Малез.

Откуда-то медленно, словно отдаленная перелетная птица, во внезапно образовавшейся пустоте стало возникать воспоминание. Подступило какое-то смутное ощущение, некий навязчивый вопрос и сомнения, каким-то образом связанные именно с этим местом, возможно с какой-то пьесой, названия которой я не помнил, но в которой говорилось о проклятии бедности и бегства.

Возникли реплики. Запахи.