Джулия Лонг - Ловушка страсти

— Хотите, чтобы я объяснил вам значение слов «живо» и «честь». Эверси? Желаете меня испытать?

Герцог сделал маленький шаг вперед.

Этот шаг решил все. Йен слетел с кровати, попытавшись прихватить с собой простыню, но резкий рывок остановил его. Он оглянулся через плечо: Абигейл не собиралась расставаться с простыней.

Йен отчаянно тянул, умоляюще глядя на бывшую возлюбленную.

Абигейл мертвой хваткой вцепилась в ткань, нахмурилась и резко покачала головой:

— Нет, только не это!

Герцог вырвал простыню из рук Эверси.

Йен Эверси стоял совершенно голый в свете лампы, выставив на обозрение длинные бледные ноги, волосатые голени и все остальное. Надо отдать ему должное: хотя он не уперся горделиво руками в бедра, но и не стал стыдливо прикрывать свое мужское достоинство. Во всяком случае, все в комнате знали, что оно у него имеется.

— Монкрифф, мы можем разрешить эту проблему как мужчины с помощью оружия по вашему выбору. Я был бы счастлив подобному исходу. Я это вполне заслужил. Вы правы во всем. Выбирайте ваше оружие.

Трогательная речь. Эверси всегда отличались отменной вежливостью. Каждый из них был негодяем и распутником, но вежливости им было не занимать.

В голову Монкриффу пришло несколько язвительных вариантов ответа: «Похоже, ты считаешь себя искусным фехтовальщиком, Эверси». Однако он не выносил дураков и подлецов. Ему было почти сорок лет, и его терпение иссякало. В последнее время его не покидали колкие мысли.

— Ваше наказание будет вполне соответствовать преступлению.

Герцог отошел в сторону и позволил Эверси пройти к окну.

Йен шел, словно осужденный узник к гильотине.

Герцог и Абигейл молча смотрели, как Йен выбирался из окна. Зрелище было не из приятных, поскольку ему пришлось изгибаться и демонстрировать части тела, которые Монкрифф предпочел бы не видеть при свете дампы. Потом они увидели нечто вроде захода луны, когда бледный зад Йена исчез в окне, и он в очередной раз взобрался на ветку, когда-то такую притягательную, а теперь ставшую вероломной.

Они услышали кряканье и звук рвущейся материи, когда Йен сдернул с ветки свою рубашку, от которой при этом осталась лишь половина. Монкрифф демонстративно закрыл окно, заглушив красочное высказывание Йена, и задернул занавески.

Абигейл чуть заметно вздрогнула и обратила на герцога взгляд, полный сожаления и удивления, словно он раньше времени завершил представление кукольного шоу.

Гнев герцога чуть поутих. Где-то в глубинах ледяной ярости пробудился отголосок чувств, испытываемых им когда-то к Абигейл. Ее волосы были рассыпаны по плечам, и герцог едва сдерживался, чтобы не коснуться длинных прядей. Абигейл могла бы лежать на спине и извиваться от наслаждения. Он прекрасно знал, как соблазнить женщину, убедить ее, что она его желает, даже если она сама была в этом не совсем уверена. Большинство женщин желали его.

Что ж, ему следовало знать.:

— Почему? — наконец спросил он.

— Зачем тебе знать? — Абигейл ответила вопросом на вопрос.

Превосходно. Возможно, он пожалеет.

— Ответь мне, — настойчиво повторил он.

За тихими словами крылась угроза, которая заставила бы отступить и крепкого мужчину.

Абигейл сглотнула и облизнула пересохшие от страха губы. Он смотрел, как розовый язычок коснулся прекрасных губ, и на него, словно прибой, снова накатывал гнев.

— Он поразительный, — еле слышно ответила она, беспокойно перебирая складки сжатой в кулаке простыни. Ее голос был по-прежнему слабым, но она пожала плечами, словно выражая презрение. — Красивый. Молодой. И он пользуется всеобщим успехом. — Абигейл помолчала. — А тебя никто не любит, — капризно и зло добавила она.

Что ж, вполне ясно и понятно.

Женщины часто желали его. Мужчины хотели бы оказаться на его месте. Но его никто не любил, и это была правда.

По крайней мере никто, на кого могла бы обратить свой взор Абигейл Бизли. А это означало почти все высшее общество.

Герцог коротко рассмеялся:

— Думаешь, мою броню невозможно пробить, Абигейл? Думаешь, меня невозможно ранить? Не все слухи обо мне справедливы.

Однако в самых пристойных из них была доля истины, и тем не менее…

Конечно, Абигейл знала, во что ввязывается, когда согласилась выйти за него замуж, но она не возражала.

— Твоя броня, Монкрифф, в том, что тебя никто не любит. Уверена, ты просто упиваешься этим.

Ну еще бы. Однако замечание оказалось настолько проницательным, фактически первое честное, такое искреннее и разумное замечание из уст Абигейл, что герцог возненавидел ее — ее прекрасные обнаженные плечи, грудь, прикрытую простыней, и запах Йена Эверси, все еще витавший в спальне.

Он должен застрелить ее из принципа.

Ему не должно быть все равно, и он сделает это.

Герцог пытался не быть безразличным. Он собирался пойти для этого на все, как только они с Абигейл поженятся, по этой причине он и сделал ей предложение. Уже давно никакая другая женщина так не воспламеняла его воображение. Ему нравился ее беззаботный смех, ее низкий бархатистый голос, изгиб ее губ, цвет ее волос, пышное тело, ее простота. Абигейл нельзя было назвать глупой, но и слишком глубокомысленной она не была тоже. Ее общество было ему столь же приятно, как весенние дни или вкусная еда. Она без устали флиртовала, порой была вызывающей, но никогда — грубой. Герцог был умен. Он принял решение сделать Абигейл своей женой, прекрасно понимая, чем кончатся его ухаживания: он — богатый герцог, она — дочь знатного, но обнищавшего барона.

И тем не менее он ухаживал за Абигейл как истинный джентльмен, изумляя всех и каждого. Однако он не желал знать, насколько доступной была его будущая жена, поэтому он всего один раз поцеловал ее. Но этот поцелуй того стоил. И герцог понял, что прикосновение ее губ способно заставить его пылать, он желал сделать ее своей возлюбленной, к тому же Абигейл совершенно не воспротивилась поцелую. Во все времена браки заключались и по менее веским причинам.

А ведь любовь — не что иное, как близкие отношения, какие могут сложиться за годы совместной жизни. Разве не свойства души разжигают ваше воображение, как если бы вы ночью смотрели на небо и видели не просто плеяду блестящих звезд, а огромный звездный луг? Разве не так?

Герцог был уверен: когда-то он знал, что такое любовь. Но сейчас он утратил это знание.

Однако он все же хотел попытаться.

И вот теперь потеря такой возможности приводила его в ярость. И не только это. Какое нелепое слово — «рогоносец»! Ни больше ни меньше. Сейчас герцог все еще не мог понять, какое именно чувство по-настоящему завладело им.

Абигейл выставила его дураком. И в этом ей помог Эверси.

Никто никогда не делал этого дважды без того, чтобы понести всю тяжесть наказания.

И сейчас герцог понял — им овладело желание отомстить.

— Как и мистер Эверси, я покидаю твой дом тем же путем, каким и вошел, Абигейл: через парадный вход, мимо твоего встревоженного лакея, чья преданность твоей семье оказалась слабее герцога с револьвером. Учитывая твое пристрастие к ночным посетителям, тебе стоит нанять более стойкого слугу. Мы с тобой сойдемся на том, что разрыв помолвки произошел по обоюдному согласию. Ты сообщишь своему отцу, что ему придется искать другой способ расплатиться с долгами. Я больше не желаю иметь с вами никаких дел. Возможно, самым лучшим выходом будет поездка на континент, пока все не уляжется.

Приказ, а не предложение, и Абигейл это знала.

Скорее всего в ее отсутствие сплетни о причинах ее поспешного отъезда найдут благодатную почву, и злые языки ее не пощадят. Возможно, после этого случая больше никто не пожелает жениться на ней. По крайней мере никто знатный и богатый.

Она это заслужила.

Герцог молча наблюдал, какое впечатление произвели его слова.

— Алекс… Мы с Йеном никогда… — Голос Абигейл дрожал. От высокомерия не осталось и следа. Теперь она уже умоляла. — Я не хотела… У меня и в мыслях не было…

Даже сейчас от герцога не укрылась чувственная хрипотца в ее голосе, и он ощутил то же, что и спящая кошка, которую вдруг начали поглаживать.

«Мужчины слишком просто устроены, — подумал он с горьким презрением к себе, к Эверси и ко всем другим мужчинам, которые брали все, что хотели. — Мы считаем себя такими умными. И все же всякий раз удивляемся, когда нас обманули или выставили в нелепом свете».

Абигейл была его последней надеждой. Случись нечто иное, его потеря оказалась бы более велика, а их у герцога было предостаточно. Эхо потерь не смолкало в его душе.

Должно быть, Абигейл заметила трещину в его броне. Очень медленно она опустила простыню, и герцог увидел прелестные груди.

«Господи…»

Он смотрел на них не отрываясь, ведь в конце концов он был мужчиной. Он мог одновременно испытывать восхищение и неприязнь. И в такой момент она пытается продать себя? Не настолько уж он прост.

— Мне все равно. Прикройся.

Герцог спокойно защелкнул предохранитель, сунул револьвер за пояс и только теперь ощутил огромную усталость. Его руки и плечи отяжелели, и когда гнев стих, он чувствовал лишь холод и опустошение, как после приступа лихорадки.

Абигейл выдохнула, и ее плечи поникли. Неужели она и вправду думала, будто он может ее убить? Другой бы смог. И он мог бы так поступить десять лет назад.

Герцог повернулся к двери. Но тут Абигейл снова заговорила:

— Что ты собираешься с ним сделать?

Поистине гениальный вопрос. Герцог погубил не одного мужчину, посмевшего встать у него на пути или предавшего его. Он мог уничтожить человека с холодной решимостью и расчетливым коварством. Он совершал поступки, которыми не мог бы гордиться, но о которых не, сожалел, и это подтверждала его репутация, подкрепленная слухами. Герцог был невероятно богат, и его все боялись.

Он не был добрым человеком и не умел прощать.

И Абигейл была права: его никто не любил.

— С чего ты решила, будто я собираюсь что-то делать? — спокойно ответил он.

Он закрыл дверь и начал спускаться по лестнице, оставив Абигейл в растерянности.

Оставался всего один листок. Почему бы ему просто не сдаться и не присоединиться к своим братьям на земле? Что за упрямство!

Женевьева послушно посмотрела наверх, куда указывал лорд Гарри Осборн. Они стояли на длинной, усаженной деревьями подъездной аллее к дому Эверси. Над ними простиралось небо, ярко-голубое после дождя. Вся земля была живописно усыпана опавшими листьями, красными, золотыми и коричневыми, шуршавшими у них под ногами. Стояла осень, с деревьев облетели листая, и они выглядели теперь такими беззащитными.

Все, кроме одного. И конечно, Гарри не преминул это заметить.

Последний, качающийся на ветру листок символизировал либо неопределенность, либо стойкость духа — мнения Женевьевы и Гарри расходились.

«Давай же, падай, ради Бога», — мысленно просила она.

Темно-синие, как и у всех Эверси, глаза Женевьевы неотрывно смотрели на листок. Но ей никогда не удавалось повлиять на окружающий мир усилием воли или загадыванием желания на одуванчиках и звездах, как бы она ни старалась.

Лорд Гарри Осборн станет виконтом Гарлендом после смерти отца. Сейчас он был просто молодым лордом с роскошной шевелюрой, переливающейся всеми оттенками золота, искусно завитой и открывающей бледный высокий лоб, и с профилем, который Женевьева Эверси могла бы по памяти в темноте высечь из мрамора и установить на фортепиано, если бы не опасалась, что ее братья умрут со смеху.

Возможно, и к лучшему, что она не умела лепить.

Тем не менее Женевьева упорно делала эскизы и рисовала маслом, однако обладала весьма скромным талантом. Ее это не расстраивало. Истинный дар Женевьевы заключался в том, что она могла находить красоту в окружающих вещах, будь то работа итальянского мастера или профиль будущего виконта.

Они встретились три года назад. Он был дальним родственником ее обожаемой подруги, леди Миллисент Бленкеншип, и его пригласили в гости. Гарри оказался умным, веселым, самоуверенным, Подчас слишком жизнерадостным и склонным выражаться чересчур пылко. Весь мир восторженно лежал у ног красивого молодого аристократа. Женевьева отличалась живым умом, пунктуальностью и всякий раз, прежде чем что-то сказать, тщательно обдумывала и взвешивала все слова. Определенно поговорка «в тихом омуте черти водятся» подходила к ней как нельзя лучше. И в то время как рассеянность непосредственного Гарри зачастую приводила его в ужас, не говоря уже о других, Женевьеву она очаровывала, и она превзошла себя в умении заглаживать различные неловкости. Они оба были пленены красотой, оба были ревностными поклонниками искусства, поэзии и прозы и считали друг друга необычайно остроумными. Три года они оба вместе с жизнерадостной, открытой и прелестной леди Миллисент (которую Женевьева втайне считала чем-то вроде их общего баловня) были практически неразлучны. Так что другие знакомые обращались к ним не иначе, как «Гарри-Женевьева-Миллисент».