Кэтрин Стоун - Ложе из роз

– Может быть, ты бросишь курить? – неожиданно сказала она.

– Курить? Почему?

– Это облегчило бы дело. Все считают тебя ужасно сексуальным, когда ты куришь.

– Пожалуй, это достаточное основание, чтобы бросить.

– Правда? Ты действительно согласен?

– Тебе не нравится, что я курю?

– Нет, но, конечно, не в этом дело. Я хочу сказать, это ведь вредно, и тебе тоже.

– Ладно, – пробормотал Ник. – Обещаю, что никогда больше не буду курить в твоем присутствии.

Их встречи возобновились – «дружба между ланью и волком», как определила их про себя Хоуп. Она рассказывала Нику о себе, Ник же поведал ей то немногое, что считал возможным открыть ей: он знал, что Хоуп не употребит его откровенность во зло, но ему не хотелось обременять ее юную душу своими тяготами, не хотелось отравлять ее своей печалью, с которой он никогда не расставался. Впрочем, многого она все равно не поняла бы.

За несколько дней до того, как летний лагерь должен был благополучно прекратить свое существование, Ник обнаружил Хоуп на сеновале, углубленную в какие-то свои мысли и явно опечаленную.

– В чем дело?

Она подняла на него глаза – в этот момент она и вправду была похожа на испуганную лань.

– Я тут кое-что написала, но…

– В чем дело?

– В одном из последних заданий программы «Победа» требуется показать, насколько возросло самоуважение участниц. Сегодня днем я должна изложить Сабрине, что я о себе думаю.

Нику очень хотелось помочь своему недавно обретенному другу, и он непременно бы это сделал, если бы знал как.

– Итак, ты должна сказать Сабрине, во что себя ценишь, верно? – повторил он.

– Да, я должна рассказать, что считаю лучшим в себе, и дать ей свои записи, чтобы она зачитала их во время прощального обеда.

– Хоуп, но это же так просто.

– Для тебя просто, а я вот не нахожу слов – ну ни единого!

А ведь она часами трудилась, пытаясь сочинить что-нибудь необычное, увидеть себя как бы изнутри, и наконец нашла нечто замечательное – дружбу с Ником. Но для задания это не годилось – ведь то была не ее заслуга, а Ника.

– Ладно, теперь я понял, – решительно сказал Ник. – Я придумаю для тебя нужные слова.

– Правда? – Ее голос прозвучал так, будто она задыхалась после долгого бега; она уже едва могла смотреть в эти ярко-синие чудесные глаза.

– Правда, – мягко повторил Ник. – По крайней мере уж тысячу слов – точно. Давай-ка попробуем с самого первого. Какое же слово ты преподнесешь Сабрине? Пожалуй, я составлю список, и ты выберешь сама.

– Нет-нет, Ник, пожалуйста, не заставляй меня… Решай сам.

Боже, она в таком отчаянии, так беспомощна и так нуждается в нем!

– Ладно, так уж и быть. – Он вспомнил восторженное удивление в голосе Хоуп, когда она рассказывала ему о Викторе Тесье, и ее не менее восторженные отзывы о матери. – Это слово «милая».

На следующий день Ник узнал от Сабрины, что Хоуп использовала именно это слово, подсказанное им.

Программа «Победа» лежала на столе в его клетушке без окон, где помещалась только кровать.

Сабрина пришла сюда по приглашению Ника, и теперь на губах ее играла уверенная улыбка. Наконец-то сексуальный ковбой понял, что к чему. Наконец-то, обещала она себе, они возьмут свое. Они проведут вместе все оставшееся время начиная с сегодняшнего дня, пока девчонки-подростки будут обдумывать в своих комнатах, как составить прощальные сочинения.

Однако Ник встретил Сабрину не объятиями, а вопросами.

– Ну конечно, – нетерпеливо подтвердила она, – Хоуп потеряла в весе, и немало, а ее замечания во время дискуссий всегда точны и остроумны. Ей хочется нравиться, хочется иметь успех, поэтому она и старается изо всех сил. Она считает, что всему научилась, – продолжала Сабрина, – и без ума от своей внешности. Так и должно быть. Она и в самом деле выглядит прекрасно. Она будет победительницей и сохранит воспоминания об этом на всю жизнь, обретя уважение и уверенность в себе.

Хоуп без ума от своей внешности и интеллекта?

Ник так не считал. Несмотря на желанную потерю веса, эта трепетная лань все еще оставалась тихой, замкнутой и обеспокоенной. Но и полной надежды. Возможно, Хоуп Тесье была бы счастлива, если бы ее мать, Френсис Тесье, оценила ее успехи. Как бы там ни было, Ник был рад за нее.

– Ник! – Сабрина капризно надула губки. – Ты и вправду пригласил меня сюда, чтобы поговорить о Хоуп?

Ник не ответил, потому что в этот момент в дверь тихо постучали. Кокетливые губки Сабрины теперь, скорее, выражали раздражение, поскольку Ник отвернулся от нее, собираясь впустить гостя.

До сих пор Хоуп никогда не бывала в комнате Ника, и когда Ник открыл дверь и она увидела их обоих, то покраснела от смущения.

– Простите, – прошептала она.

– Все в порядке, Хоуп. Мы как раз говорили о тебе. И вообще, пойдем-ка прогуляемся, – предложил он, решительно прикрывая снаружи дверь комнаты и оставляя таким образом Сабрину злиться в одиночестве.

Ушли они недалеко, только до расположившихся в ряд пустых денников.

– В чем дело, Хоуп? – Ник выжидательно смотрел на нее.

– Я пришла попрощаться.

Хотя Ник и знал, что это должно было когда-нибудь случиться, он не ожидал, что его пронзит такая мучительная боль.

– Ты уезжаешь сегодня?

– Да, сейчас. Машина уже ждет.

Он с трудом перевел дух.

– Скажи мне, что случилось.

– Позвонила мама. Она оставляет Виктора. Он так и не захотел обратить на нее внимания, хотя все лето был с ней. Почему он так поступил?

– Не знаю. Возможно, он заключил какой-нибудь контракт, который не мог нарушить.

– Он должен был аннулировать контракт любой ценой… А теперь все, поздно.

– Куда ты едешь?

– В Лондон.

Хоуп разжала кулачок, и Ник увидел записку, написанную ею для него. Это был адрес Хоуп в Найтбридже, где она намеревалась находиться до конца лета, а также адрес ее пансиона в Валь-д’Изере.

– Мне пора. Самолет улетает из Грейт-Фоллз в четыре.

– Прощай, Хоуп, будь счастлива. И не забудь, что ты должна нормально есть.

Слабая улыбка осветила похудевшее личико, и Ник понял, что когда-нибудь Хоуп станет ослепительно прекрасной женщиной. Сейчас же она больше походила на бледную тень когда-то веселой девочки-подростка.

– Ник!

– Да?

– Не кури! Обещай, что не будешь.

Ник улыбнулся, но затем его лицо стало серьезным, и он сказал очень нежно и тихо:

– Береги себя, Хоуп Тесье.

Ее лицо тоже приняло серьезное, даже торжественное выражение, и внезапно Нику показалось, что каким-то таинственным образом она узнала всю неприглядную правду о нем.

– Ты тоже береги себя, Николас Вулф.

Хоуп повернулась и побежала. Она бежала до тех пор, пока не исчезла из его жизни.

Черная Гора Четверг, восьмое ноября

Кассандра вернулась в долину Напа на машине. Чейз выбрал этот способ доставить ее из Лос-Анджелеса, чтобы не привлекать нежелательного внимания; к тому же так советовали ее доктора.

На Кассандре, в отличие от того давнего памятного дня, когда она специально оделась во все черное, был светло-лиловый наряд, яркий и пушистый, как раз такой, какой она любила носить прежде. О нем позаботилась Хоуп, которая в придачу накупила ей множество ярких купальных халатов.

Волосы Кассандры уже успели чуть подрасти и теперь прикрывали ее голову, как туго натянутая шапочка.

В этот серый ноябрьский день алмазы уже не сверкали среди виноградных лоз, давным-давно расставшихся со своей сладкой ношей, и даже листья, прежде радовавшие глаз всеми красками осени, уже облетели. Только обнаженные лозы, словно унылые скелеты, напоминали о некогда зеленом царстве виноградников.

Надвигалась зима, время утрат и потерь.

Я не должна быть здесь. Я не могу!

Отчаянные мысли время от времени проникали сквозь туман, окутывавший все еще нечетко работающий мозг Кассандры. Врачи уверяли ее, что столь длительная заторможенность неизбежна, даже необходима, – это нечто постоянно волнующееся, этот кокон, окутывавший ее, едва проницаемое покрывало, избавит ее от всех горестей, тягот и неприятных мыслей, пока она не оправится настолько, чтобы быть в силах и состоянии взглянуть в лицо печальной правде.

Кассандра смутно сознавала, что в ее доме в Брентвуде было совершено какое-то преступление, но сознание это не вызывало в ней тревоги; она чувствовала себя как бы незаинтересованной в том, что произошло.

Однако зыбкий кокон благодушия не касался ее сердца. По мере того как машина осторожно продвигалась по извилистой, взбиравшейся вверх дороге, Кассандру снова и снова охватывали безумные, отчаянные мысли.

Я не должна была ехать с ним. Мне следовало сказать: нет!

Она и пыталась это сделать, но, по-видимому, была недостаточно решительной. К тому же мысли ее путались, и она не могла высказать их отчетливо. Кассандра вяло размышляла о том, что могла бы поправляться в отеле «Бель-Эйр», где время от времени ее могли навещать врачи. Еду ей доставляли прямо в номер, а все остальное время она могла спать…

Хоуп обещала прибыть, как только будет вынесен вердикт по ее процессу. Тогда они все соберутся здесь, его девочки, – Кассандра, Хоуп, Элинор, Джейн.

Не хочу видеть Джейн!

Воспоминание пронзило ее больной мозг как молния, и это так потрясло Кассандру, что она не смогла сдержать стон. Она не хотела встречаться с Джейн. Но почему? На этот вопрос у нее не было ответа, как и на многие другие вопросы. К счастью, они уже приехали, они были уже здесь, на этой вершине из обсидиана, где сверкал белый замок – совершенная жемчужина на фоне серого зимнего неба.

Кассандра чувствовала на себе неотрывный взгляд Чейза, проникавший сквозь окружавшее их обжигающее молчание… Наконец она услышала его голос, яростный и нежный одновременно.

– Можно я понесу тебя на руках?

Неужели ты не можешь посмотреть мне прямо в лицо? Ну же!

Чейз знал, как эти глаза вдруг внезапно пробуждались к жизни, становясь в тот же миг ослепительно синими; но теперь они невыразительно и вяло смотрели куда-то в сторону, а когда останавливались на нем, взгляд их становился боязливым, будто Чейз был монстром, готовым пожрать ее. И говорила она словно не с ним, а с силуэтом горы на фоне серого неба.

– Кэсс?

– Нет-нет, благодарю.

И все же было просто невозможно, невероятно, что она вернулась сюда, на то место, где в течение трех сказочных месяцев до наступления роковой для нее полуночи они любили друг друга, – Золушка и ее принц.

Восемь лет назад они были первооткрывателями этого волшебно раскинувшегося на горе замка из мрамора. Они исследовали это чудо, пока наконец не успокоились и не обрели в нем обычный домашний очаг, совершенный дом.

Они избрали своим любовным гнездышком спальню, обращенную окнами на запад, откуда им были видны поднимавшиеся с моря туманы и сияние радуг над виноградниками.

И Чейз, и Кассандра любили туманы даже больше, чем радуги.

В те очарованные месяцы они были не только любовниками, но и фермерами, и самым важным их делом стало одомашнивание и приручение дикого винограда. Точнее сказать, он не был совсем уж диким – скорее, заброшенным: окутанные туманами виноградники были преданы забвению год назад, после смерти Френсис Тесье.

Трудясь бок о бок, они подрезали свой виноград, удаляя слишком разросшиеся лозы, и при этом иногда делали удивительные открытия. Вдруг обнаруживалась гроздь совершенно особенного, аметистового цвета, дитя радуг, пышная, величественная, просто напрашивающаяся на то, чтобы ее сорвали. Он был недолгим, этот их медовый месяц, но столь восхитительным и великолепным… Они знали, что скоро наступит весна и они смогут разбить виноградники на всех склонах Черной Горы.

Чейз обещал своей юной жене посадить здесь как можно больше роз, чтобы они сплошным ковром покрыли гору. И каждый день они были исследователями, пионерами, фермерами… и любовниками.

Теперь Кассандра шла ему навстречу радостно, доверчиво, полная изумления каждый раз, когда Чейз касался ее или желал ее. А он желал ее постоянно, нуждался в ней, томился, когда ее не оказывалось рядом. Он желал стать единым целым с ней, чего с ним никогда не случалось прежде в отношениях с женщинами. Кассандра не делала первого шага, да этого и не требовалось, потому что Чейз всегда брал инициативу на себя. Только однажды они отступили от этого правила. Они молча лежали рядом в постели, не касаясь друг друга и не занимаясь любовью.

– Кэсси? Ты хочешь?

– Да. – В ее едва слышном шепоте он уловил радость и готовность.

– Знаешь, ты сама можешь начать. От этого я еще больше буду хотеть тебя. Я люблю тебя.

Ему не обязательно было это говорить ей – она и так знала, что он ее любит. Как она могла бы не знать об этом? Она была его робкой Малиновкой, неуверенным в себе подростком, пришедшим в его жизнь в потрепанной одежде и с израненной душой.