Мне пришлось по очереди уместить ее дрожащие ладошки на своих плечах. Почувствовав надежную опору, Полина вцепилась покрепче и тут же попыталась практически взобраться на меня, прижимаясь всем телом. Кайф.

— Нет, моя хорошая, верхом на меня садиться на надо. Я имею в виду прямо сейчас.

— Но я так лучше держусь за тебя.

— Не спорю. Но так наши аэро-, вернее, аквадинамические свойства ухудшаются. Мы должны скользить по воде, а не мужественно преодолевать ее сопротивление. Да и сибоб разрядится так раньше времени. Вот представь себе, что ты устала после… м-м-м… горячего страстного секса и обессиленная упала на своего партнера. Представила? Вот так и лежи. Только руки не отпускай. И потихоньку двинули.

— Господи, ты не можешь вот без этого вот?

— Хм, без чего? — Если ты о сексе, то нет, совершенно точно не могу.

— Забудь, — как-то устало выдохнула девушка. — Просто помоги мне добраться туда, где под ногами будет земля, и делай что хочешь потом.

Ну смотри, ты сама это сказала, рыбка моя.

Глава 7

Заплаканные глаза бабули, смертельно бледное мамино лицо, папин сбивчивый шепот и неразборчивое «Всехорошовсехорошовсехорошо»…

В пять лет я умудрилась упасть между двух прогулочных катеров. И причиной этого падения послужил какой-то блондинистый мужик, нелепо взмахнувший руками рядом со мной и столкнувший меня. Придурок даже не заметил этого, будучи в изрядном подпитии. А меня не сразу хватились. Минуту я барахталась между бортами, не в силах даже закричать от испуга и холода. Потом руки сковала судорога. И я просто начала медленно погружаться в темную невскую воду. Мама потом рассказывала, что единственный, кто увидел мое падение, был курсант какого-то военного училища, гулявший по Дворцовой набережной. Он сорвался в бег метров за двести до нашего прогулочного катера и нырнул в воду чуть ли не с парапета. Он-то меня и вытащил. И он же смог оказать первую помощь. Высокий загорелый брюнет. С зелеными глазами. Это я хорошо запомнила. Неудивительно, что все мои положительные герои имели его черты. И точно так же неудивительно, почему я возненавидела на всю оставшуюся жизнь блондинов. И пьяных. А уж пьяный блондин… Ну, вы понимаете. А еще я на всю жизнь запомнила свой смертельный ужас перед темной водой, под которой не видно дна.

Родители водили меня к психологам, отдали в бассейн, чтобы я научилась плавать. И я научилась. Нет, серьезно. Научилась. Брасс — так вообще мой стиль. Я даже лет в двенадцать несколько городских открытых соревнований умудрилась выиграть. Ничего удивительного: вода прозрачная, дно видно, бортики рядом. Все в порядке. Но сколько бы ни ездили на море: хоть на Балтику, хоть в Анапу, хоть в Турцию — стоило перестать видеть дно, будь то из-за мутной воды или просто из-за глубины, как меня вновь и вновь накрывала все та же дичайшая паника и страх смерти.

Сегодня я получила самое настоящее искреннее удовольствие от наших бултыханий в лагуне, потому что чувствовала себя в безопасности. Но мое позорное падение все перечеркнуло. Всю радость от этого дня, все то доверие, которое я вроде начала испытывать к нашему капитану, весь тот восторг, что, казалось, наполнил меня от макушки до пят.

Мой позитив был беспощадно перечеркнут приступом паники, накрывшей меня, как только я погрузилась с головой в воду и, открыв глаза, не увидела дна.

Я что-то орала, вопила, судорожно колошматила руками, по-моему, ругалась на Марка, вдруг вынырнувшего рядом со мной со своим дурацким аквабайком. Я слышала, как он что-то говорит, но не понимала слов, будто он перешел на иностранный язык. Я воспринимала только интонацию — примерно так, мне помнится, разговаривают с испуганными животными ветеринары — ласково, спокойно, негромко, поглаживая по голове и периодически даже прикрывая пасть, чтобы трясущаяся на столе собачонка случайно не тяпнула своего спасителя.

Я и была той самой трясущейся собачонкой, готовой выть, скулить и одновременно кусаться. Мои мозги начали немного проясняться, только когда я почувствовала под ногами земную твердь.

Мы выползли на теплый песчаный берег уже в сумерках. Солнце почти село, а темнеет в тропиках быстро — кто-то мне недавно говорил об этом. Я без сил рухнула прямо у самой линии прибоя, не в состоянии доползти дальше. Марк молча сгреб меня в охапку и оттащил под пальму, а сам вернулся к своему плавсредству.

И тут я разрыдалась.

Я рыдала взахлеб, не переживая о том, как я выгляжу, как звучу, кто меня слышит и как на меня смотрит мой товарищ по несчастью. Меня трясло и колбасило, зубы лязгали, руки ходили ходуном, а ноги ощущались реально ватными. Накатило все и сразу: горечь предательства, оказавшегося в большей степени надуманным, нежели фактическим, стресс от длительного перелета и смены часовых поясов, непривычный климат, долгий день на солнце, от которого все же немного пощипывало кожу, но самое ужасное — пережитый кошмар от длительного нахождения в темной воде.

А Марк… А что Марк? А ничего. Он сновал туда-сюда где-то рядом, что-то делал, что-то разворачивал и сворачивал, стучал, насвистывал, вроде что-то говорил или спрашивал, но я не отвечала — просто не могла. Он кивал, улыбался и снова куда-то отходил.

Не знаю, сколько времени прошло, но вокруг уже царила непроглядная темень, как вдруг сквозь опухшие до тонюсеньких щелочек веки мелькнул какой-то яркий свет.

Огонь?

Серьезно?

Тут есть люди?

— Нет, Белоснежка, людей тут нет. Это я развел костер. Иначе мы бы околели за ночь. Хоть и тропики, а перепады, да еще так близко у воды, бывают нехилые. Ну вот. Теперь мы сможем тебя хоть немного согреть. Раздевайся. — И он протянул руку ко мне.

Как это «раздевайся»? В смысле? Ты меня жарить собираешься?

— Я бы тебе, конечно, предложил обмыться от песка, в котором ты вся извалялась, но я уверен, что к воде ты сейчас побоишься подойти.

Чертовски верно! И не только сейчас! Вообще к ней не подойду!

— З-з-зачем раз-з-здеват-т-ться? — стуча зубами, переспросила я.

— Затем, что ты до сих пор сидишь в холодной мокрой рубашке, которую я хочу поскорее просушить над костром. Мою, увы, не могу предложить, она точно такая же неуютная. Но начинать надо с тебя. Так что снимай рубаху, я за пятнадцать минут обеспечу тебя сухой одеждой, а потом займусь собой.

— А я что, все это время голая буду сидеть перед тобой?

— Полин, слушай, нам не до политесов и пререканий по поводу дресс-кода. Нам с тобой надо постараться пережить эту ночь с максимумом возможного комфорта. Одно из условий — хотя бы сухая одежда, раз уж теплой у нас нет. И потом, ты же в купальнике, что тебя смущает?

— Я сняла верхнюю часть, потому что мне натерли лямки. — Блин! Вот вынуждает признаться в своем маленьком секретике, хотя я не собиралась говорить об этом. Ну сняла и сняла. Кто бы узнал, если бы не это дикое происшествие. В купальнике я бы еще смогла посидеть, но не в одних плавках, и те на завязках — смех один. Хотя разве это не странно? Мы так спокойно воспринимаем собственное тело в купальнике на пляже, но даже представить себе не можем, как обнажиться до нижнего белья где-нибудь, к примеру, в центре города. Почему? В чем разница-то?

— Эй, бледнолицая трусишка, долго мне ждать? Ну, хочешь, я тебе какой-нибудь лист большой сорву, чтобы ты им прикрылась?

— Хочу, — с облегчением выдохнула я. А сразу предложить не мог?

— Ну и зря. Я слышал, женская грудь катастрофически нуждается не только в дозированных солнечных ваннах, но и вообще в… эм… как бы так сказать… свободе от стесняющих ее предметов одежды. И потом, поверь опытному человеку. Лучше всего женская грудь смотрится в двух случаях: в мужских руках и в мужских же губах. А все остальное — от лукавого. Да, и, кстати, ты в курсе, как Господь Бог понял, что Адам с Евой вкусили от запретного плода? — И он, нимало не смущаясь, начал стаскивать с себя рубаху. — Адам, дурашка, вздумал прикрыть срамное место фиговым листом. И ведь даже не задумался, что так легко спалится. Хотя, если уж откровенно, что там срамного?

— Эй, эй, ты что это творишь? — Я вспыхнула, заметив, что после пуговиц рубашки Марк резво принялся за ширинку.

— Раздеваюсь, — невозмутимо ответил бесстыдник, подскакивая на одной ноге. — Мне свою одежду тоже надо просушить, как ты понимаешь. Так, вот тебе задание: я ставлю распорки рядом с огнем, ты следи, чтобы мои рубаха и штаны на них не подгорели. А я пока схожу тебе листик подберу. Помягче. Чтобы ты свои красивые розовые сосочки не натерла.

— Что ты мелешь? Да прикройся ты уже чем-нибудь! — не выдержала я вида его крепких загорелых ягодиц. О-па. А где след от плавок? Он что, загорает совершенно голым?

— Ага. Только голышом. А кого мне стесняться на яхте, когда я выхожу на ней в море один, — подмигнул мне этот… равномерно загорелый паразит и уперся в темноту, бросив меня одну! То есть я еще и вслух это сказала?

Да ладно сказала, какие картинки одна ярче другой в голове помчались! Марк и в одежде-то сегодня притягивал мой взгляд постоянно, творя свое неторопливое волшебство по управлению яхтой или готовя фантастически вкусный обед, а позволить себе представить, как он делает то же самое, но уже голышом… Нет, это очень-очень неправильно — разрешать своему воображению поплыть в таком направлении…

Ну, а с другой стороны, во-первых, никто не знает, что происходит у меня в голове, во-вторых, мое воображение никогда мне особенно и не было подконтрольно, так что, чего уж тут поделаешь. И в последних. Полина, вспомни, зачем ты сюда приехала! Хватит быть трусихой, отказывающей себе в удовольствии. Вот, посмотри на Ланку. Они с этим Каспером ведут себя реально как два перманентно озабоченных кролика, и ничего!

В том смысле, разве подруга хоть слово говорила о чувствах, совместном будущем, каких-то реальных отношениях? Не заикалась даже! Просто милуются вовсю без оглядки на потом и окружающих, получая максимум удовольствия в процессе. А я? Взираю со стороны с унылой физиономией. Хватит! Надо хоть с чего-то начать.

Не дожидаясь возвращения Марка с листьями, я поднялась и сдернула с себя его мокрую рубашку.

— Ох ты ж-ж… — выдохнул он где-то прямо за моей спиной, и я таки не сдержала порыва прикрыться хоть одной рукой.

Скосив глаза на него, сунула ему льняную ткань.

— А я-то думал, мне придется еще какое-то время тебя поубеждать, речь с железными аргументами готовил о возможном вреде здоровью.

Мое тело покрылось мурашками, и не только от того, что прохладный воздух омыл с ног до головы. Пристальный взгляд Марка ощущался ничуть не менее отчетливо, чем реальное прикосновение легкого ветерка.

— Я же не настолько глупая, чтобы предпочесть скромность здоровью, — огрызнулась я.

— Давай ближе к огню, но только осторожно. Могут искры выстреливать.

— Эй, а листья мои где?

— Прямо сейчас испытываю острое желание соврать, что не нашел ни одного, ибо прикрывать такое — чисто кощунство. Но вот, держи. Обещал, так обещал.

Он сунул мне два продолговатых зеленых кусочка, еле-еле прикрыться, прошел мимо, и, как бы я там ни пыталась коситься в сторону, но не заметить, эм-м-м… так сказать, изменение его общего настроя не смогла. Потому как долбаный индикатор этого самого состояния демонстрировал его чрезвычайно очевидно, а бесстыжий носитель этого самого индикатора и не думал скрыть от меня это хоть как-то, пусть тем же фиговым листом. Хотя какой там лист, тем более фиговый! Это вам не античные статуи в Эрмитаже. Они, конечно, может, и эталоны мужского совершенства, но «капитан Голый Зад» прямо сейчас посрамил их в моих глазах с легкостью. И не только тем, что, будь он на месте статуй, храм искусства превратился бы в средоточие разврата. Представляю очереди из желающих насладится созерцанием дам. И не только. Ну что тут поделаешь, если на Марка, каким бы он там ни был, по моему мнению, внутри, было непреодолимо приятно смотреть снаружи. Что-то такое в нем было, не только в самом факте наготы, являющей потрясающее тело, гладкую, излюбленную повсюду жарким солнцем кожу, на которой сейчас блуждали отблески огня, словно дразнясь подчеркивая рельефы, что заставляло смотреть меня. С горящими от смущения щеками, стоило наткнуться глазами на доказательство его возбуждения и прямых ответных взглядов, которые не лгали мне о его желаниях относительно меня, но смотреть. Потому что Марк был настолько… скажем так, естественен в каждом своем несуетливом жесте, словно нет ничего такого в том, что все это он делает в костюме Адама. Он не рисовался, но и не прятался, не выпячивал то, что и так уж выпятилось, ничего не делал нарочито, как будто и так осознавал, что мне глаз не отвести от него. Он просто позволял мне видеть без всяких вуалей, что испытывает влечение ко мне, и давал понять, что знает о наличии ответного, и для этого ему не нужно прыгать тут чокнутым павианом или домогаться внаглую. Вел себя как человек, что и так понимает, что все будет. В свое время.