Его собственные сыновья от первого брака были обычными марионетками в руках отца; окончив Оксфорд, оба начали работать в одной из его компаний: один – в должности бухгалтера, другой – управляющего. У каждого свой дом, и оба годам к двадцати пяти были женаты, но тихо и незаметно, без всякой гласности. В виде свадебного подарка каждому досталось по дому, обставленному и укомплектованному до чайной ложечки и выкупленному (за исключением символической закладной суммы, чтобы избежать налоговых санкций). Ливи не раз задумывалась, как относятся к навязанным им домам жены обоих сыновей, но, поскольку никто и никогда не упоминал об этом, она решила, что их семьи с радостью подчинялись диктатам Великодушного Сатрапа, как назвала его Розалинда.

Ливи всегда казалось, что двойняшки пребывали под железной пятой своего отца, страшились его гнева, как грома небесного, и всячески старались предотвратить его. Но только после того, как она сама стала объектом этого гнева, поняла, что заставляло их поступать такими образом.

Ливи создала в каждом из домов Билли атмосферу особой изысканности, на что он и рассчитывал, и в первые годы их замужества, когда он еще рано возвращался из своего офиса, она встречала его, блистая красотой, благоухая свежестью и чистотой, и глаза его неизменно вспыхивали при взгляде на нее. Его уже ждал поднос с напитками, она наливала небольшую порцию его любимого виски, без содовой, без льда, он садился в кресло напротив нее и, потягивая виски, рассказывал, как провел свой день, вернее, ту часть его, о которой ей следовало знать.

Ливи любила эти предобеденные тет-а-тет – мама не раз особо подчеркивала их исключительную важность, – и ей казалось, что Билли они тоже были по душе, но спустя несколько месяцев после смерти матери, в последние месяцы беременности Дэвидом, когда ее изящная фигура оплыла и стала неуклюжей, Билли перестал возвращаться домой к шести часам. Наступало семь, потом восемь, а иногда он вообще не являлся, и тогда от его личной секретарши, мисс Пенуорти, проработавшей у него уже довольно длительное время, поступало официальное сообщение, что сэр Уильям, к сожалению, вынужденно задерживается.

И вот однажды вечером, после того как он обещал ей вернуться домой вовремя (она специально попросила его об этом), он пришел даже раньше обычного. Громкий стук захлопнутой двери должен бы насторожить ее, но в этот момент она была отвлечена чем-то другим, и, когда Билли не появился в гостиной, как обычно, она сама пошла искать его. Обнаружила она его в гардеробной в тот момент, когда он переодевался, чтобы снова куда-то пойти, и камердинер вставлял в его фрачную рубашку запонки с черными жемчужинами, подаренные ею на Рождество.

– Билли... – инстинктивно запротестовала она.

– Ну, что еще?

То, что он едва сдерживал гнев, и то, как выслал из комнаты молча повиновавшегося камердинера, должно было бы остановить ее, но в раздраженном своем состоянии она снова не отреагировала на эти красноречивые знаки.

– Мне казалось, ты пришел домой, чтобы провести вечер со мной, но ты снова собрался куда-то идти. В последнее время я тебя почти не вижу. Утром ты встаешь слишком рано и исчезаешь из дому на целый день...

От нервного перевозбуждения и долгих часов одиночества она была на грани истерики, которая вот-вот могла окончиться слезами.

– Черт побери! – прорычал Билли, поворачиваясь к ней с таким лицом, что она обеими рунами инстинктивно ухватилась за дверной косяк. – А с кем это прикажешь проводить свое время, а? С тобой, еле живой, то и дело подносящей носовой платок ко рту, потому что тебя вот-вот вырвет, с тобой, когда ты даже встать со стула не можешь без посторонней помощи? И ради всего этого я должен возвращаться домой?

Ливи отпрянула, из горла ее вырвался крик, который она и не ожидала от себя услышать. Круто развернувшись, спотыкаясь и нелепо, как утка, переваливаясь на ходу, побежала она прочь, куда глаза глядят, но ноги ее путались в длинных складках кафтана, мешая бежать, и только рука Билли – он все-таки последовал за ней – спасла ее от неминуемого падения. Цепким движением он удержал ее и помог обрести равновесие, и у него на лице она прочла искреннюю тревогу, но теперь, когда с глаз ее спала пелена, она поняла, что тревожился он не о ней, а о ребенке, которого она в себе носила.

Ливи молчала, потому что не могла говорить. От ужаса, от близкой опасности, которая ей грозила, и от чудовищного открытия она потеряла дар речи.

– Послушай, – резко сказал Билли, – пока все это не кончится, думаю, нам лучше держаться друг от друга подальше, а? Ты же знаешь, стоит тебе только захотеть, и ты получишь все... в доме полно слуг. А может, пусть приедут кто-нибудь из сестер? Когда это кончится, все вернется на круги своя, мм-м? – Она заметила, как он исподтишка бросил взгляд на часы. – Это не мужское дело, – попытался он сострить, – свое дело я сделал в самом начале. Остальное за тобой. Мне теперь остается проследить, чтобы у тебя всего было в достатке, а ты знаешь, я слов на ветер не бросаю: у тебя будет все, что твоя душа может только пожелать.

В темно-карих его глазах зажглись огоньки, которые она своим новым зрением тотчас оценила как явное намерение выказать видимость искреннего участия.

– Кроме тебя, – с горечью выдохнула она. Огоньки мгновенно погасли.

– Ты так ничего и не поняла из того, что я сказал, – злобно процедил он.

– Напротив, в том-то и беда... – Горделиво вскинув голову и выпрямившись, отчего стала намного выше его, в манере былой Оливии Гэйлорд Рэндольф, она сухо отрезала: – Вам нет нужды даже пытаться – как вы это сделали только что – выказывать участие во мне. Отныне я вообще не стану вас беспокоить. – Повернувшись к нему спиной, Ливи, как перегруженный галеон, прошествовала по коридору в направлении своих апартаментов. Там, за дверью, вся в слезах, она медленно и грузно сползла по стене на пол, где ее и обнаружила не на шутку перепуганная горничная, уложившая ее в постель и тотчас позвонившая одной из сестер.

Как только родился Дэвид, появился прежний Билли, грубовато-похотливый, обаятельный, гордый своим отцовством и деятельно, о чем раньше она могла только мечтать, принимающий участие в ребенке. Конца не было подаркам, которыми он осыпал ее, как когда-то после рождения Дианы; во всеуслышание превозносил он ее достоинства как матери и буквально парил в воздухе над кроваткой сына, как будто у него не было двух взрослых сыновей-двойняшек. Столь крутая перемена произошла без каких бы то ни было видимых усилий с его стороны, словно это превращение странным образом завершили обычные слова:

– У вас прекрасный сын, сэр Уильям.

Едва Ливи смогла свободно передвигаться, он настоял, чтобы она облекла вновь вернувшее себе прежнее изящество тело в новые одежды. Менять гардероб он отправил ее вместе с Тони в Париж, предоставив и оплатив полную свободу действий. Никаких ограничений. По возвращении он потребовал, чтобы она устроила ему парад мод, а к одному особо приглянувшемуся платью – из бирюзового атласа, купленному у Бальмена, – специально заказал у Булгари бирюзовые колье, браслет и серьги, усыпанные алмазами вперемежку с жемчужинами. Это платье она надела на первый же званый обед, состоявшийся через шесть недель после ее возвращения в свет.

Жизнь снова вошла в свою привычную колею, и Билли опять сделался внимательным и заботливым к той Ливи, какую хотел видеть: способную одним своим появлением заставить смолкнуть наполненную людьми комнату, спускаясь по лестнице в шорохе черного шелка, перемежаемого нежным позвякиванием колокольчиков, которые она нашила на оборки своей юбки. Ту Ливи, чья фотография неизменно, по крайней мере раз в неделю, появлялась на страницах одного или даже сразу нескольких самых модных журналов. Женщину, которой безуспешно пытались подражать. Он безумно гордился быть ее мужем. Но внутри Ливи что-то окаменело, покинуло ее, умерло; почти невидимые глазу, даже такому опытному, как у Билли, появились в ее характере черты отчужденности и холодности. Уроки предыдущих месяцев были тяжелы, но, будучи прилежной и способной ученицей, она прекрасно их усвоила. Теперь Ливи наверняка знала, что на помощь Билли надеяться бессмысленно, и потому решила ни в коем случае не ставить себя в зависимое положение.

Слишком поздно признавать, размышляла Ливи, что, выходя замуж за Билли, она не захотела поглубже заглянуть в его душу, чтобы понять, что он за человек. Да и раньше она никогда этим не занималась. Слишком уж много грязи бывает в людской душе.

А Билли, наверное, знал об этой ее черте, когда еще ухаживал за ней. И не она играла им, поддразнивая его Лэрри, а он умело манипулировал ею. К тому моменту, как он сделал ей предложение, она уже начала опасаться, последует ли оно вообще. Ну что ж, сказала себе, мысленно пожав плечами, другая, поумневшая Ливи, значит, так должно было быть и так будет всегда. Либо принимать Билли таким, каков он есть, либо не принимать его.

Нет! НЕТ! Второй вариант никак не приемлем! Достаточно посмотреть, что стало с Сэлли Ремингтон, вынужденной сожительствовать с двадцатишестилетним ударником какой-то вшивой поп-группы! Ливи зябко поежилась. Быть замужем за Билли нелегко, но жить так, как живет Сэлли Ремингтон, гораздо тяжелее, в тысячу раз тяжелее. Люди теперь называют ее не иначе, как «бедняжка Сэлли».

Ты этого хочешь? Быть «бедняжкой Ливи»?

Нет! Тысячу раз нет! Все, что угодно, только не это!

Тогда перестань скулить и приспособься. Разве не к этому, как утверждает Тони, сводится вся наша жизнь? Хорошо, такое с тобой случается впервые, до этого ты считала, что жизнь обязана приспосабливаться к тебе, а не ты к ней, но теперь придется меняться местами. Или...

Джонни же сумел приспособиться. Только теперь я поняла это. «Все, что пожелаешь», – говорил он. А я-то дура, думала, что ему хотелось того же, что и мне. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы сказать мне «нет». Билли, который не знает, что такое воспитание, совершенно не боится сказать мне «нет». Он же диктует и свои правила игры. А у тебя Оливия, по правде говоря, своих правил игры как не было, так и нет.

Некоторое время отношения между ними оставались достаточно ровными: у Билли было солнечное настроение, а репутация Ливи неуклонно возрастала. Пока она не узнала о его любовной интрижке с двадцатилетней женщиной.

Приближалась двадцатая годовщина замужества Корделии, и Тони с Ливи решили преподнести ей сюрприз, устроив в ее честь официальный прием в доме Морпетов, так как он был самым просторным и мог вместить всех гостей, которых они хотели бы пригласить на торжество. Билли довольно мило согласился со всем, что предлагала Ливи, – в последнее время он был на удивление добродушным. Вплоть до второй половины дня в пятницу, когда Ливи, по уши занятую подготовкой к приему, неожиданно позвали к телефону. Звонил Билли.

Вынув из уха одну из своих огромных, изготовленных в форме золотых раковин с кораллом посередине сережек, Ливи взяла телефонную трубку:

– Ты что-то забыл мне сказать?

У Билли была дурная привычка в самый последний момент вносить неожиданные поправки в задуманный план, и ее, человека организованного, это страшно бесило.

– К сожалению, да. Я забыл, что сегодня вечером у меня с давних пор намеченное деловое свидание. Придется обойтись без меня.

– Но ведь именно ты неотъемлемая часть всего задуманного! – возмущению Ливи не было границ.

Она потратила несколько недель на подготовку званого обеда и следующего за ним официального приема. Все было сделано так, чтобы прежде всего потрафить его вкусу, и вдруг в самый последний момент он же и покидает ее!

– Предполагалось, что это будет прием, организованный Антонией и Оливией Гэйлордами и их мужьями в честь Корделии Гэйлорд и ее мужа по случаю двадцатилетней годовщины их совместной супружеской жизни! – негодовала Ливи. – Как же все это будет выглядеть, если будешь отсутствовать ты? И кроме того, полностью нарушается порядок, в каком я задумала рассадить за столом гостей!

– О, это дело поправимое. Ты прекрасно справлялась с этим и раньше.

– И все же, почему ты не сможешь прийти? Что может быть важнее этого приема?

– Деловое свидание, о котором условлено уже было давно. Я не могу не встретиться с этими людьми.

– Раз ты смог забыть о нем, значит, это свидание не столь важно для тебя!

Теперь уже натренированное ухо Ливи уловило почти неуловимую паузу в его ответе, паузу, свидетельствовавшую, что он бесстыдно лгал. Она прекрасно изучила эту его манеру, которую сам за собой он не замечал и о которой она, естественно, не собиралась ставить его в известность. У нее и так было слишком мало преимуществ перед ним.

– Кто эти люди? Я их знаю? – настаивала Ливи.

– Не думаю, чтобы ты встречалась с ними... Гарри Деннизон и его жена Лусия, и ее сестра... кажется, Кэрол или как ее там? Гарри – крупный делец по компьютерам, а, судя по всему, на них в скором времени ожидается большой спрос. Хотелось бы глубже вникнуть в курс дела, познакомиться с ним поближе...