Эд выразительно двигает бровями.

— Опять ты злишься, — вздыхаю я.

— Ну, нос я тебе не затыкаю.

— Тебе не понять, каково будет Джезз. А я знаю. Когда наше... что бы там у нас ни было... закон­чилось кровью и перебитыми костями, мне было страшно обидно.

Его брови чрезвычайно красноречивы.

— Ладно, кровь шла у тебя. Наверное, тебе то­же было немного обидно.

— Да ну?

Поезд прибыл на станцию, мы стоим у дверей, но они не открываются. «Небольшие технические неполадки», — объявляет машинист. Обещает ско­ро все исправить. Я представляю, как он жмет на все кнопки в своей кабине, но те, что должны нас выпустить, не срабатывают. Мы с Эдом не отры­ваясь смотрим на двери. «Жми на другие кноп­ки», — думаю я. Чем дальше, тем нелепее.

Сквозь стекло виднеется кусочек неба, нарисо­ванный Тенью. — Вот ведь ирония, — замечаю я, не ожидая, впрочем, что Эд поймет.

— В чем? Что мы заперты в вагоне, а напротив, за стеклом, — нарисованное небо? Или в том, что мы там же, откуда начали?

— Ну, наверное, и в том и в другом.

— Из того, что я не знаю, кто такой Аттикус Финч, еще не следует, что я тупой.

— Я никогда этого не говорила.

— Я знаю, что такое ирония.

— Ну и ладно.

— Зачем было идти со мной в кино, если я ни капли тебе не нравился?

— Я нечаянно.

— Нечаянно пошла в кино?

— Да нет же. В кино я пошла сознательно. Не­чаянно — про другое.

— Ты даже такси для меня не вызвала. Знаешь, как больно, когда перебит нос?

— Ты до сих пор на меня злишься.

— Да, до сих пор злюсь. Ты даже не поинтере­совалась потом, что со мной. После таких «неча­янно» принято звонить и извиняться.

— С этим не поспоришь, — согласно киваю я. Почему я не догадалась позвонить? Почему не по­садила его в такси? Могла бы вызвать папу. — Мне даже в голову не пришло позвонить.

Его брови так яростно взмывают вверх, что я пячусь.

— Зато меня стошнило, — говорю я в свое оп­равдание. — Значит, угрызения совести у меня были.

Его брови резко опускаются.

— Тебя стошнило?

— Дома. Полную раковину. Одежду пришлось выбросить.

Воцаряется молчание, понятное, наверно, лишь тем, кто выходил в открытый космос. Потом Эд произносит:

— Досадно. Твоя футболка мне очень нравилась.

— Ты помнишь мою футболку?

— До анестезии я помню все.

— Извини, — говорю я. — Прости, что я сло­мала тебе нос. Прости, что не вызвала тебе такси.

— А за то, что не позвонила меня проведать, будешь прощения просить?

— И за это тоже прости.

Скрестив на груди руки, он прислоняется к стенке вагона.

— Прости, что я лапал тебе задницу.

Я не могу удержаться:

— Почему, мистер? С ней что-то не так?

Брови взлетают. Двери открываются.

— Порядок, — сообщает машинист.

— Если Джезз хоть вполовину такая, как ты, то волноваться надо за Лео. — С этими словами Эд пропускает меня вперед. И надо сказать, мне это по душе.

Танцпол