Кэтрин Скоулс - Львица

Энджел вспомнила, как однажды они с мамой забрели на ранчо, чтобы попросить воды для верблюдов. Жена хозяина пригласила их в дом выпить что-нибудь прохладительное, и там на полу в гостиной вместо ковра лежала шкура льва. Она была вместе с головой, набитой каким-то материалом, чтобы держать форму. Из приоткрытой пасти виднелись острые клыки цвета слоновой кости и кончик темно-розового языка. А из глазниц слепо смотрели стеклянные глаза. В памяти Энджел сохранилось отчетливое воспоминание о той женщине, которая, держа в руках поднос со звенящими стаканами, ходила по этой шкуре, и ее высокие каблуки утопали в светло-коричневой шерсти.

Судя по останкам, убитые львы были примерно одного возраста. Обхват грудной клетки был такой же, как и у львицы. Однако пятое по счету найденное ими тело было гораздо меньше. Все реберные кости у него были раздроблены, но череп был на месте. Держась на одном конце позвоночника, оно лежало на боку, так что можно было рассмотреть зубы — такие же маленькие острые резцы и длинные клыки, какие Энджел видела у львят, когда они зевали. Девочка почувствовала, как внутри нее закипает гнев. Никому не нужна шкура маленького львенка — никто не станет украшать ею стену. Но, тем не менее, этого малыша тоже убили. С другой стороны, может быть, это и хорошо. В таком случае ему не пришлось бы скитаться и одиночестве по пустыне, чтобы умереть от голода или зубов других животных.

Обойдя останки своих убитых сородичей, львица повернулась в сторону заходящего солнца. Подняв голову, она открыла свою глубокую пасть, так что обнажились острые клыки, и ее стон превратился в громогласный рык.

Звук, казалось, исходил из глубины ее естества и прокатывался волнами по воздуху. Затем она затихла, слегка мотнула головой, набрала полную грудь воздуха — под шкурой стали отчетливо видны ее ребра — и снова издала душераздирающий рев. На этот раз звук был еще громче. Львята в страхе прижали уши к голове и попятились. Мдого сел на ноги Энджел, тесно прижавшись к ее лодыжкам. Она чувствовала, как сильно бьется его сердце.

Львица, казалось, забыла о существовании своих детенышей и Энджел. В ее непрекращающемся реве чувствовалась ярость, смешанная с болью утраты. Энджел почти слышала в ее голосе отчаянную мольбу. Она как будто кричала: «Нет! Нет! Нет…»

Энджел захотелось подойти к львице, дотронуться до нее и разделить с ней ее боль. Но она не осмелилась. Кто бы это ни сотворил — профессиональные охотники или браконьеры, европейцы или местные жители, — они были людьми, как и Энджел. Она бы не стала винить львицу, если бы та вдруг решила выместить свою злобу на ней. Вместе с тем Энджел вспомнила, что львица взяла ее к себе, уже зная об этой трагедии. То, как она подходила к этому месту, напоминало скорее посещение могилы. У девочки промелькнула мимолетная надежда на то, что этот кошмар на самом деле не был реальностью, ибо она не могла сказать, что львица шокирована увиденным. Скорее она была охвачена болью и гневом.

Энджел тесно прижалась к львятам, а они — к ней. Интересно, они здесь впервые? Сложно сказать, когда произошли эти убийства: до того, как родились детеныши, или после. Как бы то ни было, Энджел старалась закрыть глаза и уши львят, чтобы они не слышали и не видели этой ужасной картины. Она рассчитывала на то, что они ничего не поймут.

Ярко-красные лучи закатного солнца разлились по равнине. От красоты этого зрелища у Энджел перехватило дыхание. Львица стояла не шевелясь, освещенная золотым сиянием. Казалось, она вся была охвачена пламенем.

Утро выдалось тусклым и бледным. По двору прохаживались два петуха и кукарекали во все горло, стараясь перекричать друг друга. Эмма стояла на крыльце и заплетала волосы в косу, для того чтобы более прилично выглядеть перед инспектором из Аруши. Они с Дэниэлом уже собирались сесть за стол завтракать, как в воротах появился вернувшийся из деревни Мози.

Приближаясь к Эмме, Мози пристально смотрел на нее, как будто пытался на глаз определить, не произошло ли здесь что-нибудь скандальное во время его отсутствия.

Эмма приветливо помахала ему рукой.

— Доброе утро, Мози.

— Доброе, — ответил он, испытывая некоторую неловкость.

Мози пошел в кухню, а Эмма тем временем с улыбкой вспомнила вчерашний вечер, проведенный наедине с Дэниэлом. Сначала, после того как ушел Мози, они очень стеснялись друг друга. Каждый взгляд, каждый жест, казалось, был наполнен каким-то скрытым смыслом. Но потом, когда они сели за стол и распили на двоих большую бутылку пива «Килиманджаро», атмосфера перестала быть такой напряженной. Дэниэл выключил генератор, чтобы не тратить понапрасну топливо и чтобы их не беспокоил шум. Стол освещался одной керосиновой лампой, подвешенной к потолку. Мягкий мерцающий свет лампы отбрасывал пляшущие тени. Дэниэл разложил по тарелкам приготовленное им рагу из шпината и арахиса. На этот раз Эмма позволила положить себе полную порцию. На обед у них были одни бананы, к тому же она целый день провела на свежем воздухе, поэтому к вечеру у нее разыгрался вполне здоровый аппетит.

За ужином они непринужденно болтали. Эмме уже не хотелось расспрашивать Дэниэла о его личной жизни, да и о себе рассказывать тоже не хотелось. По всей видимости, у Дэниэла было такое же настроение. Сначала они говорили о политике, проводили сравнение между своими странами. Эмма была поражена тем, насколько мало ей было известно о Танзании по сравнению с Дэниэлом, который знал, какая партия сейчас у власти в Австралии. Она спросила, откуда он так хорошо знает английский. Дэниэл объяснил, что в старших классах школы и в университете занятия проводились на английском, и, живя в Дар-эс-Саламе и в Аруше, он часто смотрел новости по телевизору. Когда разговор перешел на книги, Эмма с удивлением узнала о том, что литературные предпочтения Дэниэла простираются от Салмана Рушди до Агаты Кристи. Выбор доступных ему книг был невелик. В Аруше он покупал их у одного торговца, который перепродавал дешевые книги в мягкой обложке, оставленные туристами. Что до Эммы, то, когда Саймон уезжал в очередную командировку, она позволяла себе немного расслабиться и отложить профессиональную литературу в сторону, отдав предпочтение какому-нибудь роману. В такие моменты она заходила в книжный магазин неподалеку от дома и поражалась огромному выбору из тысяч наименований. Мир Дэниэла был гораздо проще. Не то чтобы жить здесь было легко. Совсем нет. Жизнь тут была невероятно тяжелой. Но вместе с тем живущие здесь люди имели в своем распоряжении больше времени и пространства.

Вечер подходил к концу, и они уже больше молчали, чем говорили. Сидя в уютной тишине импровизированной столовой, они слышали топтание верблюдов в загоне, шипение керосиновой лампы и стук ночных мотыльков, ударяющихся о проволочную москитную сетку. Когда наступило время убирать со стола посуду, Дэниэл включил генератор. Яркий электрический свет затмил мягкое свечение луны и керосиновой лампы. Дэниэл вымыл посуду в тазу, а Эмма вытерла ее насухо полотенцем. Затем Дэниэл, как и в предыдущую ночь, проводил Эмму до комнаты Ндугу. На этот раз она ничего не боялась. Она уже не думала ни о Сьюзан, ни о фотографии на стене. Все ее чувства были полностью сконцентрированы на Дэниэле, который шел впереди нее.

Подойдя к двери, он остановился и протянул ее фонарик.

— Спокойной ночи, Эмма, — сказал Дэниэл.

Эмма почувствовала приятную дрожь в теле от того, как он произнес ее имя, делая ударение на обоих слогах. Эм-ма… В его устах ее имя звучало по-новому, как будто у Дэниэла был свой собственный язык общения с ней.

— На суахили мы говорим лала салама, — добавил он. — Это значит «желаю тебе провести ночь в покое и безопасности».

— Лала салама, — повторила Эмма. Мелодичные слова звучали как колыбельная или благословение.

Подняв глаза на Дэниэла, она задержала взгляд. Они смотрели друг на друга, чувствуя, как между ними возникает невидимая связь. Затем почти одновременно они отвернулись друг от друга.

Эмма вошла в комнату и включила свет. Некоторое время она стояла не шевелясь, обратив невидящий взгляд на сваленные в углу ящики, и только вслушивалась в звук его удаляющихся шагов.

Эмма села за стол рядом с Мози, напротив Дэниэла. Посмотрев на свою порцию, она увидела, что Дэниэл положил ей еще больше еды, чем вчера утром. Эмма разрезала яичницу ножом, и весь желток вытек на картофель. Все выглядело очень аппетитно, но есть не хотелось. Эмма чувствовала, как в животе у нее все сжалось. Из головы не выходили мысли о том, что очень скоро она узнает о судьбе Энджел — нашли ее живой или мертвой, а может, поиски еще продолжаются. Эмма думала о том, что осталось совсем мало времени перед тем, как она сядет в машину рядом с Мози и поедет в Малангу. Дэниэл будет ехать за ними в своем «лендровере». Они встретятся в полицейском участке, дадут показания инспектору и разъедутся каждый в свою сторону.

— Сегодня вам нужно как следует позавтракать, — сказал Дэниэл. — Как вы уже убедились, в «Салаам кафе» выбор небольшой. А до Серенгети путь неблизкий.

Эмма заставила себя проглотить кусок. Ей показалось, что легкость, с которой он произнес эти слова, была напускной и что Дэниэл думал сейчас о том же, что и она. Медленно пережевывая пищу, Эмма посмотрела поверх низкой перегородки на верблюдов, находившихся в другом конце двора. Матата обнюхивал парочку домашних цесарок, клевавших что-то в траве, которую верблюдам дали на завтрак. Мама Киту лежала на земле, поджав под себя ноги, вытянув шею и положив голову на песок. Ее взгляд был направлен прямо на столовую. Эмма невольно улыбнулась. Всем своим видом верблюдица как будто выражала глубокий упрек.

— Мама Киту не простила нас за то, что мы сделали с ней вчера, — сказала Эмма, повернувшись к Дэниэлу.

— Нет, тут дело в другом, — ответил Дэниэл и покачал головой. — Она знает, что вы уезжаете, и поэтому грустит.

Эмма с удивлением уставилась на верблюдицу.

— Но откуда она знает, что я уезжаю именно сегодня?

— Верблюды — это животные, привыкшие к путешествиям. Они знают, когда люди собираются в дорогу. Мама Киту видела ваш чемодан у ворот. Она заметила небольшие изменения в вашем поведении, в тоне вашего голоса и в одежде. Не исключено, что она чувствует ваши эмоции. Некоторые погонщики верблюдов утверждают, что животные понимают все их чувства. Они даже знают, рады ли вы предстоящей поездке или вам не хочется покидать это место.

Эмма прикусила губу. Ей захотелось сказать во всеуслышание о том, что она совсем не в восторге от предстоящего сафари, что ей жаль покидать станцию и прощаться с Дэниэлом. Ей захотелось пообещать ему, что она когда-нибудь сюда вернется. Однако она понимала, что это не случится никогда.

Некоторое время они ели молча. В этой тишине звон столовых приборов об эмалированные миски и даже звук разрываемой лепешки казались необычайно громкими. Мози налил всем еще чаю и со стуком размешал в каждой кружке по ложке меда.

— Эмма, я должен задать вам один вопрос, — неожиданно сказал Дэниэл. — Вы, может быть, хотите забрать фотографию? Она ведь ваша.

Эмма ответила не сразу.

— Нет, я думаю, она должна остаться здесь. Она уже так долго здесь висит, что будет неправильно увозить ее отсюда.

Произнося эти слова, Эмма понимала, что ее чувства относительно фотографии связаны скорее с Дэниэлом, чем с матерью. Эмме хотелось, чтобы после ее возвращения в Мельбурн маленькая частичка ее все-таки осталась в этом месте, где он жил.

Дэниэл посмотрел Эмме в глаза и кивнул.

Эмма стояла рядом с Мамой Киту, гладила ее шею, вдыхала запах ее грубой шерсти и чувствовала уютное тепло, исходящее от тела верблюдицы. Мама Киту смотрела на нее своими темными влажными глазами.

— Красавица, — ласково приговаривала Эмма. Она с улыбкой отметила, что незаметно для самой себя снова перешла на материнские интонации.

Сбоку подошел Матата и потянулся мордой прямо к ее лицу, чтобы получить свою долю внимания. Мама Киту фыркнула, а затем склонила голову и отпихнула его в сторону. После этого она снова повернулась к Эмме, положила подбородок на ее плечо и тяжело вздохнула — ее дыхание пахло свежепережеванной травой. Эмма стояла не двигаясь и наблюдала за тем, как с подбородка верблюдицы на ее чистую рубашку капает слюна. Интересно, что совсем недавно Эмма больше всего боялась подобных действий со стороны Мамы Киту, а теперь ей казалось, что она может стоять так вечно.

— До свидания, Мама Киту, — сказала Эмма, потершись щекой о бархатистую морду верблюдицы. Затем она посмотрела на ее больную ногу и добавила: — Выздоравливай. Тебе нужно поскорее выздороветь.

— Пора ехать! — позвал ее Мози.

Он уже успел выгнать машину за ворота. На заднем сиденье лежал чемодан Эммы. Рядом с машиной Мози стоял «лендровер», за рулем которого сидел Дэниэл, одетый в выглаженную рубашку. Он уже был готов ехать.