— Не знаю.

— Ну же, — сказала Лаура. — Придумай что-нибудь.

Ее голос звучал как обычно, и это успокоило Энджел.

— Я хочу… увидеть карусель. Большую такую, с цветами посередине и со статуей.

Лаура тихонько рассмеялась.

— А еще что?

— А еще я хочу мороженое, которое продают на улице.

— Да, я тоже хочу мороженое… а еще новое платье.

Узнав игру в покупки, Энджел улыбнулась и продолжила цепочку:

— А я хочу мороженое, новое платье и… школьную форму.

— Но ты же не ходишь в школу, — возразила Энджел. — Ты все уроки делаешь со мной.

Ее голос звучал тихо, но, тем не менее, четко на фоне глухого стука копыт.

— А я все равно хочу форму. Тогда я буду выглядеть так же, как остальные дети, — не унималась Энджел. — Ну давай, играй дальше.

Она замолчала в ожидании ответа. В наступившей тишине все незначительные звуки казались громкими: скрип кожаного седла, плеск воды в тыквах-горлянках, переливчатое пение вьюнков. Энджел посмотрела через плечо и с ужасом увидела, что Лаура хватает ртом воздух. Она еще дальше завалилась на сумки и постепенно начала сползать в сторону.

Энджел резко дернула за поводья и приказала Маме Киту лечь. Когда верблюдица опускалась на колени, Энджел попыталась придержать Лауру, чтобы та не упала, но ее тело было таким тяжелым и безвольным, что она все-таки съехала на бок и упала.

Лаура лежала на земле и тяжело дышала. На ее лбу и на верхней губе выступили капли пота.

Энджел в ужасе смотрела на мать.

— Она тебя все-таки укусила! Она была ядовитой!

Лаура провела языком по пересохшим губам и сказала:

— Энджел, послушай. Ты должна оставить меня здесь и идти дальше в маньяту. Там знахарь, у которого есть черный камень. Они пришлют кого-нибудь мне на помощь.

— Я не хочу, — жалобно ответила Энджел. Она понимала, что в этот момент она вела себя подобно маленькому ребенку, который все еще просит взрослых, чтобы те понесли его на спине.

— Ты должна сделать то, что я тебе говорю, — мягко возразила Лаура. — А сейчас дай мне мою сумку.

Энджел отвязала потертую кожаную сумку от седла Мамы Киту и принесла матери. Сидя на корточках и расстегивая ремни, которыми закрывался верх сумки, девочка почувствовала проблеск надежды. Она много раз видела, как мама доставала из этой сумки что-то, что мигом решало любую проблему. Может быть, там есть лекарство, которое сможет помочь и сейчас. Внутри сумки Энджел нащупала большой целлофановый пакет, полный белых таблеток.

— Что тебе достать отсюда?

— Дай мне мой кошелек. Мне нужен паспорт.

Энджел с недоверием посмотрела на мать, пытаясь понять, не начался ли у нее бред.

— Пожалуйста, — прошептала Лаура.

Пошарив на дне сумки, Энджел нашла наконец кошелек. Нащупав твердые края паспорта, она вынула его из кошелька.

Лаура застонала. Ее глаза были полуоткрыты. Прищуриваясь, она будто изо всех сил пыталась сосредоточиться.

— Положи его в карман. Постарайся не потерять. Попросишь вождя отвести тебя к смотрителю национального парка. Покажи ему паспорт и скажи, что я твоя мать. Так люди смогут узнать, кто ты такая.

Лаура закрыла глаза. Энджел смотрела на нее, отгоняя мух от ее лица. Дыхание Лауры стало более легким, но она все еще выглядела уставшей и бледной. «Может, маме нужно просто отдохнуть, — подумала Энджел. — А затем ей станет лучше и мы сможем продолжить путь».

Энджел посмотрела на паспорт, лежащий у нее на коленях. Она не понимала, почему мама хочет, чтобы она положила его в карман, а не оставила в сумке. И почему она просит показать этот паспорт человеку из национального парка. Наверное, он важный человек, как все государственные чиновники, — но почему он станет интересоваться паспортом? Сидя так и недоумевая, Энджел вспомнила последние слова, которые ей сказала Лаура.

Так люди смогут узнать, кто ты такая.

Не сводя глаз с лежащей на земле неподвижной фигуры матери, Энджел постепенно начала понимать истинный смысл этих слов.

Лаура не надеялась на то, что ей удастся выжить.

Она хотела, чтобы Энджел ехала дальше по направлению к маньяте, и не питала никаких надежд на то, что увидит свою дочь снова.

Энджел почувствовала, как у нее пересохло во рту, а в животе возникла щемящая пустота. Ей вдруг вспомнились слова Лауры, которые та произнесла в одном разговоре со знакомыми людьми из деревни, где росли смоковницы. Энджел осторожно потрясла Лауру за плечо. Та открыла глаза, и ее взгляд встретился с взглядом дочери.

— Черный камень не работает, — заявила Энджел. — Ты в него не веришь.

— Ты права, я в него не верю. — Глаза Лауры наполнились слезами.

— Ты умрешь? — тихо спросила Энджел.

С губ Лауры сорвалось тихое всхлипывание. Она открыла рот, но так ничего и не произнесла.

Энджел просто сидела и смотрела матери в глаза. В этот момент их пересекшиеся взгляды были единственной реальностью для Энджел. Она почувствовала, что это мгновение можно продлить до бесконечности, если только ненароком не пошевелиться. Затем лицо Лауры исказилось от приступа боли. Если бы они располагали хоть чем-нибудь, что могло ей помочь! Подолом своей туники Энджел вытерла пот, выступивший на похолодевшем лбу матери, и промокнула капельки на ее верхней губе. Необходимость делать эти небольшие действия чуть-чуть успокоили ее. Энджел старалась как можно нежнее прикасаться к коже Лауры — с такой же легкостью, с какой бабочка садится на цветок. Она вспомнила, как мама ухаживала за Валайтой, сестрой вождя. Еще две недели назад они с Лаурой сидели у постели Валайты в ее темной, наполненной дымом хижине. Всем было известно, что она скоро умрет. По всему ее телу распространилась раковая опухоль.

— Я обещаю тебе, — говорила Лаура, держа Валайту за руку. — Я буду рядом с тобой до самого конца.

Даже при тусклом освещении хижины Энджел видела, какое облегчение приносили эти слова умирающей женщине.

Энджел нежно взяла мать за руку.

— Не бойся, мама, — сказала она. — Я буду рядом с тобой до самого конца. Лампа всегда будет гореть, и ночью никогда не будет абсолютной темноты.

Лаура улыбнулась. Слезы струились из уголков ее глаз, стекая по вискам в спутанные волосы.

— Я люблю тебя, моя милая Энджел. Ты такая… смелая. Но тебе нельзя оставаться здесь. Ты должна идти дальше. — Ее голос то и дело прерывался — ей становилось все труднее дышать. — Я не боюсь смерти, и ты это знаешь. Я боюсь за тебя. Мне страшно бросать тебя здесь совсем одну. Но ты должна отвести Маму Киту и Матату…

— Нет! — вырвалось у Энджел. — Я никуда отсюда не пойду!

Лаура с трудом покачала головой.

— Не упрямься. Я тебя прошу. Только не сейчас…

В этот самый момент подошел Матата. Верблюжонок начал ходить вокруг Мамы Киту, стараясь вынудить ее встать прямо, чтобы он смог дотянуться до вымени. Затем он начал мягко тыкаться своей мордой в лицо и тело Лауры.

Энджел оттолкнула его. Она понимала, что, если Лаура останется здесь, ей придется одной управляться с обоими верблюдами. Отвязав от седла фляжку с питьевой водой, девочка подозвала Маму Киту и повела ее обратно к дереву, а за ней, как обычно, поплелся и Матата. Привязав верблюдицу за ногу к дереву, Энджел вернулась к Лауре. Наклонившись, она влила немного воды между ее разомкнутых губ. Лауре удалось сделать глоток.

«Хорошо, — подумала Энджел. — Больному человеку очень важно пить. Поэтому всегда нужно иметь рядом достаточное количество питьевой воды».

Солнце постепенно поднималось над горизонтом, и становилось все жарче. Поблизости росли несколько чахлых деревьев, но Энджел понимала, что не сможет дотащить Лауру в тень даже самого близкого из них. Рядом с головой Лауры стоял камень, высотой почти с Энджел. Открыв мамину кожаную сумку, она вытащила оттуда китенге цвета слоновой кости с узором из розовых и коричневых птиц. Этим платком Лаура покрывала голову каждый раз, когда они въезжали в мусульманскую деревню. Энджел удалось закрепить один край платка на камне, положив сверху несколько небольших камешков. Свободной частью платка она укрыла тело Лауры. Со стороны этот самодельный навес был похож на неумело повешенную москитную сетку, которая не закрывала ног. Но, по крайней мере, лицо и туловище Лауры были укрыты от палящего солнца.

Отойдя в сторону, Энджел не без гордости посмотрела на свое сооружение. Мама часто повторяла, какая у нее умелая дочь и сколько от нее пользы. Она говорила, что это потому, что Энджел так много помогает ей в ее работе. А также потому, что Энджел выросла в деревнях, где малые дети, вместо того чтобы ходить в школу, пасут стада, а если их родители заболевали или умирали, на них ложилась ответственность за воспитание младших братьев и сестер.

— Ты как африканский ребенок, — говорила Лаура своей дочери. Энджел нравилась эта идея, и, думая таким образом, она еще больше старалась быть сильной и благоразумной.

Перед тем как залезть под навес, Энджел закатила штанину на той ноге, где был укус. Колено распухло и покраснело. Тугая повязка врезалась в распухшую плоть. Энджел закусила губу, размышляя, не развязать ей ли платок. Казалось, от повязки еще больше неудобств, но, вспомнив, как старательно Лаура обматывала ногу, решила оставить повязку на месте.

Энджел села возле Лауры. Солнечный свет пробивался через ткань навеса и придавал маминому лицу розоватый оттенок. Она выглядела почти здоровой, если бы не сероватая слюна, сочившаяся из уголка ее рта. Энджел без конца вытирала ее, но это не помогало.

Время проходило неравномерно. Порой оно текло неторопливо, а порой ускорялось. Казалось, что они только что ехали по пустыне, направляясь в маньяту и болтая о том, что будут покупать в городе. А потом вдруг Энджел увидела, что они почти полностью опустошили фляжку — небольшими глотками, когда пили по очереди. Совсем скоро ей придется снова идти к Маме Киту и отвязывать от седла очередную бутылку с водой.

Девочка окинула взглядом иссушенную, пылающую зноем окрестность. Нежные краски раннего утра сменились ярким ослепительным светом. Песок и скалы обрели свой настоящий сероватый оттенок. Даже зелень деревьев и кустарников поблекла под слоем серой пыли.

Энджел безучастно смотрела на этот пепельно-серый пейзаж, как вдруг Лаура пошевелилась. Девочка тут же повернулась и внимательно посмотрела на лицо матери. Ее лоб было нахмурен, а губы беззвучно шевелились. Она была похожа на человека, который силится выплыть на поверхность из глубокой мутной воды, стремясь к солнечному свету.

— Энджел?

В голосе Лауры слышалась тревога.

— Я здесь, мама, — наклонившись к ней, сказала Энджел.

Она ожидала, что Лаура скажет что-нибудь еще, но та молчала. Энджел начала осторожно гладить ее по голове, стараясь, чтобы пальцы не цеплялись за узлы спутанных волос. Так часто делала мама, когда Энджел болела. Гладя ее по голове, Лаура напевала песню. Постепенно вспоминая мелодию и слова этой песни, Энджел начала тихо петь:

— Дала салама мтото. Спи, мой малыш. Завтра ты проснешься и увидишь…

В песне было много куплетов — в них рассказывалось о многочисленных животных, птицах и людях, с которыми предстоит встретиться ребенку в своей жизни. Энджел пропела всю песню до конца и начала заново. Дыхание Лауры становилось все более хриплым и прерывистым, но Энджел, не останавливаясь, гладила ее по голове и продолжала петь.

По лицу девочки текли слезы, и она чувствовала их соленый привкус во рту. Энджел пела, глотая слезы, но не останавливалась. Ей казалось, что до тех пор, пока она поет, Лаура будет дышать.

В какой-то момент Энджел заметила, что дыхание Лауры становится все более поверхностным. Судорожные глотки воздуха сменились легким, почти неуловимым шелестом.

Энджел замерла. Ее пальцы все еще были в волосах Лауры, спутанных и влажных от пота. Затаив дыхание, она прислушалась. Но слышно было лишь шорох ветра в кустах и крик ворона вдалеке.

Энджел опустила голову и прижалась щекой к маминой груди. Закрыв глаза, она старалась услышать биение сердца. Но было тихо. Тишина, и больше ничего.

Ветер рванул самодельный навес, высвободив тот самый конец китенге, который был придавлен камнями. Однако Энджел успела схватить его. Она крепко прижала к себе ткань, стараясь уловить знакомый аромат ладана — это был запах Лауры. Энджел знала, что должна отвести Маму Киту и Матату к вождю маньяты, пока солнце еще высоко. Но идти никуда не хотелось. У нее снова возникло чувство, что если она останется здесь, то время тоже остановится и мир, который ей хорошо знаком, никуда не исчезнет.

Девочка достала из кармана туники паспорт. Она знала, что записано внутри этой маленькой книжечки, — время от времени мама разрешала ей полистать ее. Обычно она сразу же открывала страницу, на которой была приклеена маленькая фотография Лауры. Было забавно видеть ее в таком необычном виде — с чистыми волосами, короткой стрижкой, с помадой на губах и ожерельем на шее. На этой фотографии мама выглядела как одна из тех женщин, которые приезжают сюда на сафари. Но теперь Энджел лишь мельком взглянула на фотографию и множество пестрых печатей и сразу открыла паспорт на самой последней странице, где Лаура своей рукой написала несколько слов: Джеймс Келли, 26, Брейдинг-авеню, Саутси, Гемпшир, Англия.