— Договорились.

Не поверил.

* * *

Чуда не произошло.

То есть у Тюхтяева теперь на лице есть два глаза, но второй лишь слегка различает свет, тьму, цвета и силуэты. Все. Люська винила в этом бездарно упущенное время, переживала, а я застала пациента, крутящегося перед зеркалом. По-моему, доволен. Он еще не знал, что сестра решила реабилитировать свой провал исправлением ноги. Теперь Люся изучала каждую мелочь на мутных снимках и догадалась, что хромота стала следствием не неудачно сросшегося перелома, как полагал Сутягин, а мелких осколков неясного происхождения, застрявших в мягких тканях, так что новая операция обещала стать похожей на игру «Поиск предмета».

Приближалось Рождество.

Где-то в районе двадцатого числа нам доставили коробку из Лондона, которую я очень ждала еще с первой ночи Тюхтяева в нашем доме. Граф позаботился, чтобы доставили этот пакет дипломатической почтой, так что содержимое вряд ли пострадало. Как же вручить ее тактичнее? Я около часа хвостом ходила за Тюхтяевым, пока он наконец не перестал это игнорировать.

— Что-то не так?

— Все в порядке. — и зависла мрачной горгульей рядом.

— Меня немного пугает, когда у Вас такой взгляд. — насторожился он.

— А разве Вы умеете бояться? — действительно, в любых ситуациях он проявляет самую сильную выдержку.

— Пока с Вами знакомство не свел, думал, что нет.

— Михаил Борисович, Вам Люся на днях ногу перешивать будет. Несколько дней придется в покое провести. Я беспокоюсь, что заскучаете.

* * *

Он оцепенев рассматривал протез — кисть в черной кожаной перчатке со сложной системой креплений ремнями.

— Я все равно не стану прежним.

— Естественно. Я даже больше скажу — ни один из нас прежним не становится.

— Вы так стараетесь сделать меня тем, кого помните…

— Нет. — встала перед его лицом. — Я Вас стараюсь сделать живым. Два года назад в Москве, год назад здесь, сегодня — я Вас видела одинаково. Шрамы или их отсутствие — это только фантик. А вот то, что Вы сами так ненавидите Ваши косметические дефекты — с этим нужно что-то делать.

— Это не рука.

— Не рука. Но Вы же не отказываетесь пользоваться столовыми приборами, хотя можно есть пальцами. Вот и это — не рука, а лишь прибор, находящийся между рукой и едой.

Он постоял у окна. Долго, почти не дыша. Разжал кулак левой руки, посмотрел на нее внимательно.

— Я смогу сам это одеть?

— Вроде бы да. Инструкция обещает невероятное удобство. Но в первый раз мне и самой интересно попробовать.

Основной ремень застегивается чуть выше запястья, второй на локте. Если потереть то место, где на живой руке самое скопление вен, пальцы перемещаются в одно из четырех положений — от кулака до прямой ладони. В промежуточных вариантах можно закрепить перо, ложку, даже трость. Гениальная штуковина для своего времени.

Он сравнивал ладони.

— Они же почти одинаковые.

Само собой. Я еще после первой операции сделала слепки обеих рук и отправила их вместе с заказом. Так получается дороже, зато в жизни потом куда проще.

— Нам бы на недельку в мое время. Там такие классные бионические протезы делать научились в последние годы! — прошептала я.

Эта мысль меня терзала с октября. Сохранись тот проход на Лиговке — Тюхтяев был бы уже как новенький. Да и лицевые травмы бы легче пролечились.

— Спасибо. — он все еще не мог оторваться от своих конечностей.

— Пожалуйста.

* * *

Час спустя он все еще сравнивал руки и выражение лица мне не очень понравилось.

— Михаил Борисович, хотите фокус?

— Не уверен, что в настроении для цирка.

— Зато я в настроении.

Краем сознания ужаснулась, само оно выходит или со мной что не так, но с любимыми мужчинами постоянно использую собственное тело как аргумент в спорах. Взяла Тюхтяева за правую руку, провела ею по лицу — кожаная перчатка не передает тепло или холод, так что просто твердая ладонь. Медленно скользила по волосам, коснулась губ, еще медленнее по шее и ниже, расстегивая мизинцем крючки на корсаже.

— А теперь опустите глаза, и скажите — это рука или нет.

Как он покраснел! Это ж надо, а ведь старше на сто тридцать девять лет.

* * *

— Николай Владимирович, я вряд ли смогу принять Ваше приглашение на Рождество.

— Это отчего вдруг?

— Сами понимаете. Мне его дома бросить, а самой веселиться?

— Да. — граф пристально посмотрел мне в глаза. — Он же тебе свободу предоставил? Вот и пользуйся.

Обидно, что и граф уже в курсе моей разваливающейся личной жизни. Не знаю, когда и как они это выяснили друг для друга, но он теперь меня жалел. И было это, прямо скажем, унизительно.

— Но…

— Ксения, ты же взрослая уже женщина, неглупая, вон раз его найти сумела, а порой наивнее дитя малого. Думаешь, я не вижу, как ты переживаешь? И он это видит. Но раз уперся, то слово назад не возьмет. А так поревнует, понервничает. Глядишь, и сообразит, что женщин, способных мужа из могилы достать — одна на миллион. Загнать в могилу любая сможет. Да что там говорить…

— А…

— А если не сообразит — то тем более дома сидеть ни к чему.

14

Это мое третье рождество в этом доме, юбилейное, можно сказать, так что поставлю елку. Всем будет полезно вспомнить что-то хорошее.

После того, как Тюхтяев при нашей молчаливой поддержке начал осваивать протез, мы активно привлекали его к общим безобразиям. Накануне сочельника сели лепить из папье-маше сразу много узнаваемых советскими и постсоветскими детьми игрушек, покрасили их блестками и развесили. На верхушку елки Люська приладила красную звезду. Хакас с восторгом смотрел на получившийся результат, и это не было просто тоской о нашем времени — сегодня все ощущали себя детьми. Ну кроме одного взрослого, который регулировал развешиванием и посмеивался над нашими играми. Если отвлечься, то кто поверит, что за дверями не включится телевизор с новогодней речью Президента? Вместо телевизора у нас зажигает Люся, но тоже неплохо.

На праздничную службу двинулись все вместе. За Димкой религиозности я не замечала, но он шел с Люсей, Люся — с мамой и сестрой, мама — со мной, Фрол — с нами, Тюхтяев… тоже давненько в церкви не был. Символично, что его вытащили в большой мир именно в этот праздник. Мефодий и Евдокия планировали подойти ближе к концу службы, все же с таким животом ей стоило поберечься толпы.

Перецеловали друг друга, поздравили с праздником, обменялись подарками. Маме я подготовила в подарок контракт с Гроссе на ремонт именья и медальон с нашими с Люськой портретами (была мысль, и Фрола туда дорисовать, но пока только место оставили), Люське — ротонду и шляпку, Фролу — пафосную трость, Димке — новое охотничье ружье. Тюхтяеву я долго не могла определиться, что именно вручать, разрываясь между дорогим пером из 2015 года, тростью, приспособленной под его новую руку, и собой с бантом на попе. Решила начать с неодушевленных подарочков. Естественно, получили свое и слуги, причем на этот раз Устинье я помимо платья вручила полный годовой выпуск журнала «Вокруг Света», чем поразила ее и обрекла дом на хаос и запустение. Марфушу вытащили к елке и она восхищенно рассматривала блестящие украшения. Каюсь, лежала еще в шкафу одна коробочка, давно, с осени еще, но за ней некому приходить.

Приятным оказалось и то, что в ответ мне тоже надарили много разного и временами неоднозначного. Было любопытно угадывать от кого что. Ящик критского вина, цикудьо и ракомело — понятно откуда. Коробочка с шикарными кружевными трусами — это мама вспомнила мои жалобы на местную одежду. Дорогой хлыст с резной рукояткой — сначала подумала на Мефодия, а потом поймала смеющийся взгляд Фрола. Люська и его испортила. Веревку и мыло — это от сестры. Пусть веревка — это красивый бисерный шнурок для прически, сама плела, старалась, а мыло — шикарное, всегда приятно почувствовать истинную сестринскую любовь. Медальон с гравировкой мелкого парнокопытного — главное, не ржать так громко.

* * *

Отсыпались до полудня. Так хочется протянуть это ощущение семьи надолго. Но нужно еще разослать подарки знакомым — тем же горнякам, Гроссе, да и Феде, в конце концов, тоже.

* * *

Хакас с Люськой отправлялись в компании Фохта в какой-то ресторан, зато мама вынуждена отсиживаться дома в трауре, так что наш затворник не будет уж слишком одинок.

На бал надела темно-оранжевое платье с таким глубоким вырезом на спине, что пришлось заказывать специальный корсет. Турмалиновая парюра лишь ненадолго отвлекала внимание от остального.

Сначала тяжелым взглядом меня провожал Тюхтяев.

— Желаю хорошо повеселиться. — и ведь почти без эмоций получилось.

— Благодарю, Михаил Борисович! — лучезарно улыбаюсь в ответ.

Не удержалась, наклонилась поправить туфельку. Да, помнит он еще театр, еще как помнит. Настроение сразу приподнялось и держалось таковым еще три лестничных пролета.

Внизу возле зеркала крутилась Люська в фиолетовом пышном платье с богатой бисерной вышивкой — мы перешили его из двух моих, так что теперь она формально соблюдает траур по отчиму и сногсшибательно выглядит. Хакас картинно смотрел на часы, а сопровождающее их лицо побледнело чуть-чуть и резким движением поклонилось.

— С праздником, Федор Андреевич!

— И Вас, Ксения Александровна!

Демьян протянул мне ротонду из норки, подаренную графом два года назад. И как получилось, что она упала, не знаю — уж я точно к этому отношения не имела.

— Свободен. — очень холодное и четкое.

Осторожно надел на меня мех, поправил плечи. Словно я голая и шубка касается кожи. И не думаю, что он хотел задерживаться, застегивая крючок на воротнике.

— Благодарю. — какая я тихая сегодня.

— Не стоит благодарности, Ваше Сиятельство. — рафинированный джентльмен.

* * *

Люська бы хоть рот прикрыла, что ли.

Ходят вон теперь как в кино, смотрят и тихо комментируют между собой. Упыри.

* * *

Зато у Татищевых был настоящий бал. Прошлой зимой, возможно, тоже неплохо все получилось, это я механической куклой в углу сидела, но сейчас праздник прямо грянул.

Ощущение стойкого счастья привлекает людей, поэтому меня приглашали танцевать как никогда, я получала множество приглашений на домашние вечеринки и небольшие балы, хоть и позже, чем того требовали приличия, но в эти дни к ним уже не так прислушивались, как в былые годы. И соглашалась, причем не только в пику мужчине с третьего этажа.

Когда не охотишься за новыми связями или браком, можно найти удивительно интересных собеседников и свести знакомство с теми, кто тоже обходит устоявшиеся формы отношений. И если первое меня радовало, то второе определенно утомляло. А вот то, как порой даже юные барышни начинают вести провокационные беседы, вызывает смех. Наивные курицы, не понимающие, о чем речь. Ни одна из них не выживет, будучи отторгнутой своим кругом. Мало кому повезет так как мне, оказавшейся на улице в прямом и переносном смысле.

И мальчики эти золотые, вещающие о свободной любви с байроническими нотками в голосе. Здесь вы — инструменты для построения фамильных связей, а не самостоятельные игроки. Чтобы любить свободно, нужно сначала просто уметь любить, а не только играть в большую взрослую жизнь. И тебя, милый, это тоже касается — жгучий брюнет подносил мне уже четвертый фужер шампанского. Я тебя еще перепью, если захочу. А то, как у твоей матушки кассовый радар на меня включился — тебе же хуже.

— Ваше Сиятельство желают оказать мне счастье составить пару в туре вальса?

— Да, Никита Алексеевич. — чей-то там племянник, по словам Ольги. Что за женщина, случай с Андрюшей Деменковым ее ничему не научил.

Мы порхаем, порхаем, порхаем. В пяти километрах отсюда тихий дом с притушенными огнями, где уютно и не нужно всего этого, и как бы перенестись в любимое кресло?

— Вы производите потрясающее впечатление на меня. — Ах, какой жаркий взгляд, и эта чуть более положенного задержанная ладонь чуть ниже талии.

— Знаете, Никита Алексеевич, самки богомолов тоже потрясают своих партнеров. Настолько, что те не успевают в порыве любовной страсти понять, что их голову уже отъели и переходят к груди. — вот главное сейчас продолжать мило улыбаться.

— Бого…молов? — он даже теряет маску начинающего ловеласа.

— Да, такие милые насекомые, обязательно ознакомьтесь. В играх со взрослыми женщинами лишних знаний не бывает. — я открыла и закрыла тот самый веер с сиреной, что на местном птичьем языке означает неприязнь.