Мое сердце тяжело стучит в груди – и вдруг замирает.

Она с мужчиной.

Женщина, обманувшая меня, воркует с новым приятелем.

Ловкая сука. Но никто не может похвастаться моим терпением. Моими навыками.

Люси Кинкейд станет моей следующей ученицей.

Прошлые ошибки научили меня одному – не действовать спонтанно. Я не буду брать ее прямо сейчас.

Я тщательно планирую каждую деталь, улучшаю, довожу до совершенства. Организованность всегда служила мне хорошую службу. Свидетельством моей силы духа является то, что лишь однажды лживый женский пол заставил меня действовать раньше, чем нужно было.

Она играет в опасную игру, привлекает мое внимание лживостью и распутностью, тем, что подставляет меня и пытается сбить с пути истинного. Но я гораздо умнее какой-то там самки.

Я вижу, как мужчина выходит из машины, открывает ей дверцу, провожает до входа в дом.

Можно убить их обоих, хотя Люси наверняка и ему лгала, как мне.

Но нельзя позволить себе допустить просчет. Я должен справиться с собой. Вдыхаю холодный воздух, крепче сжимаю руль. Мир снисходит на мою душу.

Я знаю истину. Я – ее хранитель.

Мужчина уходит, и я снова борюсь с желанием встретиться с ней лицом к лицу прямо сейчас.

Но нужно подготовиться к встрече с этой шлюхой. А значит, мне необходимо закончить начатое.

Я покидаю Джорджтаун и спустя сорок минут приезжаю домой. Точнее, сорок минут было бы при другой погоде. Чем дольше занимает дорога, тем сильнее мое раздражение. Потому что ученица заждалась меня.

Наконец я дома.

Пересекаю лужайку, ступая по свежему снегу, и отпираю входную дверь своего любимого старого коттеджа. Иду по мягким ковровым дорожкам. Меня встречают знакомые запахи. Еле уловимый запах бекона с утреннего завтрака. Аромат лаванды сухих цветов, которые бабушка развешивала повсюду. Цветов давно уже нет, но аромат остался.

Мой дом. Мое святилище.

Двигаюсь по коридору, и старые доски успокаивающе поскрипывают с каждым шагом. Открываю дверь в подвал, включаю свет и вижу привычную картину: мыши бросаются врассыпную, оставляя маленькие следы на земляном полу. Их юркие движения наполняют мою душу умиротворением. Женщина кричит, напуганная не то светом, не то мышами, но мне плевать на ее вопли.

Ступеньки лестницы пришлось заменить после того, как две доски раскололись на прошлой неделе, когда я вернулся сюда после долгого отсутствия. В доме практически ничего не изменилось. Я только починил лестницу да поставил в подвале клетку.

Она сидит в углу большой клетки, обхватив ноги руками, положив подбородок на колени. Пленница не может встать в полный рост, но может сесть, и это, я считаю, уже щедрость с моей стороны. У нее достаточно места, чтобы ползать и даже растянуться – клетка восемь на восемь футов, четыре фута в высоту.

Женщина смотрит на меня большими, испуганными глазами. В ее глазах страх, а не неповиновение. Так и должно быть.

– Я готова к уроку, мой Учитель, – говорит она.

Как жаль, что ей придется умереть, чтобы освободить место для новой ученицы. Ей потребовалось всего три дня, чтобы научиться подобающим образом приветствовать меня. Она со мной уже двадцать семь дней, и я возлагал на нее большие надежды.

Быть может, оставить ее подольше? Еще на пару дней…

Достаю ключ и отпираю замок. Она вздрагивает при звуке поворачиваемого ключа, но не двигается, пока я не говорю ей:

– Теперь можешь выйти.

Пленница подползает к двери и ждет, пока я открою, и я снова понимаю, что буду по ней скучать. Она продержалась бы гораздо дольше всех остальных. Я не ошибся в выборе этой самки. Такое послушание… Такая готовность доставить мне удовольствие…

– Встань, – приказываю я.

Она поднимается, ее ноги дрожат, но я не помогаю ей. У меня она похудела – значит, была слишком жирной. Женщина ее роста, пять футов и четыре дюйма[4], должна весить сто двенадцать, максимум сто двадцать фунтов[5]. Раньше она весила гораздо больше.

– Иди, – говорю я, и она начинает подниматься по лестнице.

Следую за ней. На верхней ступеньке пленница останавливается и ждет меня, как я и учил. Она смотрит на кухонный стол.

– Разве мы не…

Наотмашь бью ее по лицу, ученица падает на пол и лежит, закрыв рот рукой.

– Я не разрешал тебе говорить. Вставай.

Меня не было дома с завтрака, сейчас далеко за полночь. Я знаю, что девка голодна, но мне плевать.

Женщина встает.

– Иди, – указываю рукой на гостиную.

Она послушно идет, я следую за ней. Открываю дверь шкафа в прихожей и достаю свое длинное пальто. Снимаю дробовик со стены.

– Мы отправляемся на прогулку, – объясняю я. – Открой дверь.

Женщина поворачивает дверную ручку. В прихожую врывается порыв морозного ветра, и она съеживается. Открывает свой рот, но не говорит ни слова, потому что знает свое место. Понимает, что лучше ей не просить пальто или обувь.

Даю ей померзнуть немного, чтобы посмотреть, нарушит ли она правило, задав мне вопрос. Женщина молчит. Я говорю:

– Достань свои домашние тапки и пальто.

Она поворачивается к шкафу и исполняет приказ.

– Хорошая девочка.

Когда девка одевается, я повторяю:

– Иди!

Она повинуется, и я улыбаюсь. Я прекрасный учитель: мои ученицы учатся тому, чему, по мнению многих, невозможно научить. Это лишь доказывает старую истину: женщина рождена, чтобы повиноваться мужчине.

Пленница идет по свежему снегу, зябко кутаясь в легкое пальто. Она бросает на меня взгляд, но не осмеливается заговорить. Ее лицо краснеет от холода, губы синеют. Мы прошли совсем немного, лишь до пустого амбара на расстоянии менее пятидесяти ярдов от дома. Меньше, чем половина футбольного поля. На улице довольно холодно, и она, вот уж чего не ожидал, ни разу не пожаловалась.

Я принял правильное решение дать ей пожить еще несколько дней.

Достаю другой ключ и отпираю большой замок на двери амбара. Поднимаю железную задвижку, и ветер распахивает створки. Мы входим внутрь, и я запираю за нами. Внутри все так же холодно, но нет ветра.

– Спасибо, – говорит моя женщина.

«Спасибо» – единственная фраза, которую ей разрешено говорить без разрешения.

Я киваю и жестом приказываю подойти к стойлу справа. Она повинуется.

– Войди внутрь, – приказываю я.

Девка колеблется. Последний раз мы приходили в амбар для наказания. Она поднимает руку.

– Можешь говорить, – разрешаю я.

– Чем я заслужила ваше неудовольствие? – спрашивает она голосом, дрожащим от холода и страха.

Страх мне нравится больше.

– Ты женщина, – говорю я и указываю на седло на деревянных козлах для пилки дров.

Девка знает, что делать. Мне не нужно снова учить ее этому.

– Я не люблю повторять.

Она всхлипывает, но перегибается через козлы, подставляя мне свой голый зад.

Улыбаясь, снимаю весло с крючка на стене и смотрю на ее ягодицы.

– Ты будешь вести себя хорошо. Ты выучишь свой урок! – Мне кажется, что я выкрикнул команду, но в действительности не говорю ни слова.

Бью ее веслом, и женщина кричит. Плевать, здесь никто не услышит. Я снова бью ученицу веслом по заду, чувствуя, как возбуждающе действуют на меня шлепки дерева по коже.

Но секс с нею мне не интересен. Ни к одной из них я не прикасался в этих целях. Неизвестно, где и с кем они побывали до меня. Свои потребности я удовлетворю позже.

Сначала пленницу нужно наказать.

Бью ее снова и снова, все быстрее и быстрее, она кричит и заливается слезами. Один последний шлепок, и козлы падают, а ученица лежит на полу, всхлипывая, и с ее зада стекают капли крови.

– Вставай! – говорю я.

Девка лежит. Хватаю ее за волосы и рывком поднимаю на ноги. Она кричит от боли и падает на колени.

– Обратно в клетку поползешь на четвереньках, – приказываю я.

И поднимаю весло.

Она начинает ползти. Открываю дверь амбара, и она продолжает ползти в снегу.

Я улыбаюсь.

Даже самые упрямые самки могут научиться повиноваться.

Даже Люси Кинкейд.

Глава 8

Хотя Ной после встречи с Кейт Донован и не думал, что она может стать подозреваемой по этому делу, в пятницу утром он, на всякий случай, тщательно проверил ее с мужем алиби. Сидя за своим столом, Армстронг просматривал множество отчетов и показаний. Их алиби казалось железным – супругов не только не было в городе, они еще и ужинали с начальником федеральной тюрьмы Питерсберга в ночь убийства Мортона.

Данный факт, конечно, вовсе не означал, что Кейт не могла нанять кого-то, чтобы прикончить насильника. Но ничто в финансовой отчетности супружеской пары не указывало на то, что они могли нанять киллера. Ной передал отчеты финансовому аналитику для дальнейшей проверки, однако понимал, что тот вряд ли откопает что-то интересное.

Безусловно, нельзя полностью исключать возможность того, что Кейт знала кого-нибудь, кто согласился бы пришить подонка типа Мортона из добрых побуждений, но вряд ли. Ной хорошо разбирался в людях. Как правило, он считал людей плохими, пока они не доказывали обратное, и все же Кейт не подходила на роль хладнокровного убийцы. Агент считал, что если б она знала, что Мортон в Вашингтоне, и желала его смерти, то сделала бы все сама, а его тело никогда бы не нашли.

В девять в кабинет вошла Эбигейл с двумя стаканами кофе.

– Не знаю, какой кофе ты предпочитаешь, – сказала она, ставя перед ним стакан и вываливая на стол пакетики с сухим молоком и подсластителем.

– Черный, – ответил Ной. – Спасибо.

– А если ты когда-нибудь захочешь принести мне кофе, то знай, что я предпочитаю очень слабый.

– Возьму на заметку.

– Нашел что-нибудь интересное? Дымящийся ствол, к примеру? Может, алиби у кого не подтвердилось?

Он покачал головой:

– Кейт и Диллон Кинкейд чисты. Мортона завалили из девятимиллиметрового, а у Кейт служебный «глок» сорок пятого калибра и личный револьвер тридцать восьмого. На имя мужа огнестрельного оружия не зарегистрировано. Люси Кинкейд имеет лицензию на ношение, владеет двадцать вторым калибром и «хеклером» сорок пятого. Хотя все это, конечно, просто для галочки, с учетом их связей с «РКК» и правоохранительными органами, не говоря уже о том, что купить ствол на улице – проще простого для любого, кто знает хотя бы долю того, что известно Донован о криминальной жизни.

Эбигейл издала сухой смешок:

– У меня такое впечатление, что ты хочешь, чтобы кто-нибудь из них был убийцей.

– Нет, но сбрасывать такой вариант со счетов тоже не годится.

– А как же презумпция невиновности?

Ной молча смотрел на напарницу. За три года работы в ФБР подавляющее число подозреваемых оказывались виновными.

Эбигейл покачала головой:

– Кейт Донован никоим образом не связана с убийством Мортона, и ты знаешь это.

– Пожалуй, ты права.

– Люси Кинкейд еще не приходила?

– Звонила утром, сказала, что будет к десяти.

– Я удивлена тем, что Кейт отпустила ее одну.

– Люси уже взрослая и поступает так, как захочет.

Ной не думал, что бурная реакция мисс Кинкейд на новости об освобождении Мортона из тюрьмы была наигранной. Она, конечно, может оказаться экстраординарной актрисой, но вряд ли. Наоборот, в Люси он видел редкую черту характера: неспособность лгать.

Полночи агент мысленно анализировал ее слова и реакцию. Он продолжал думать о ней, когда проснулся утром, проспав всего четыре часа. Ной пришел на работу пораньше, чтобы закончить чтение документов и финансовых отчетов, которые к восьми утра уже лежали у него на столе. И чтобы побольше узнать о ней.

Если б из всех подозреваемых именно Люси пристрелила этого ублюдка Мортона, то вышла бы сухой из воды, даже если б явилась в полицию с повинной. Ни один суд присяжных не осудил бы ее, узнав, что женщине пришлось пережить в лапах Мортона и его приятеля-извращенца.

По правде говоря, Ной не знал, что она за человек, поэтому, с одной стороны, Люси вызывала его любопытство, с другой – подозрения. Ее дело в ФБР оказалось удивительно толстой папкой, к которой он получил доступ только благодаря личному распоряжению Ганса Виго. Лишь немногие знали, что она убила Адама Скотта, спустив курок шесть раз и разрядив весь барабан револьвера калибра.357 ему в грудь. Это беспокоило Ноя, так как означало, что она может убивать – и убьет, если кто-то будет угрожать ее жизни.