Фильм оказался не клевым, а невероятно глупым. Главный герой по имени Чарльз так и не умер за Маргарет, хотя надоедливо твердил об этом целых три часа. Расстроенная Антуаном и окончательно рассерженная Чарльзом Таня вынуждена была ни с чем вернуться домой.


Дома ее встретила мама с каким-то странным выражением лица и спросила:

– Почему так задержалась?

– Да понимаешь, пришлось остаться, потому что я не поняла, как интервалы расставлять… – мгновенно сочинила Таня.

– Ясно, – тоже весьма странным голосом отреагировала мама. – Ну и как? Поняла, в конце концов?

– Да, мне Евгения Васильевна все еще раз объяснила, и я поняла, – довольно бодро ответила Таня, хотя мамин интерес к ее занятиям в музыкалке ей не понравился.

– Знаешь, Таня. – Мама развернула дочь лицом к себе. – Тебя пригласили на день рождения к Тамаре Ивановой. Звонила ее мама. Я сказала, что ты обязательно придешь. Я правильно сделала?

Танины руки сделались влажными от страха. Тамара вместе с ней занималась в музыкальной школе в классе у Евгении Васильевны. Наверняка Тамарина мама спрашивала, почему Таня не ходит на музыку. Какой ужас! Таня вместо кивка жалко дернула головой.

– Вот и хорошо, – преувеличенно радостно сказала мама. – Там и Евгения Васильевна будет! Ты рада?

Танино лицо сделалось серым. Она поняла, что мама уже все знает и специально разыгрывает перед ней спектакль. Обида придала Тане сил. Она вывернулась из маминых рук и чуть не плача спросила:

– Зачем ты так? Могла бы просто спросить, почему я не хожу на музыку!

– Отлично! Призналась! Теперь можно и спросить! Так почему же ты не ходишь на музыку?

– Потому что я ее ненавижу! – крикнула Таня.

– Это что-то новенькое!

– Ничего не новенькое, а вовсе даже старенькое! Ты прекрасно знаешь, что мне не нравится заниматься музыкой! Вы меня не спрашивали, когда купили пианино. Купили и силой заставили заниматься!

– Таня! Почему ты так кричишь? Что плохого в том, что ты будешь уметь играть на инструменте? Это тебе всегда может пригодиться в компании.

– Мама! – взвыла Таня. – В какой компании! Думаешь, я стану с собой таскать пианино? Это же не гитара!

– Все равно! – не сдавалась мама. – Для женщины это может стать хорошей профессией.

– Какой например?

– Ну… можно, как Евгения Васильевна, преподавать музыку детям.

Таня представила, как обучает игре на фортепиано таких же бестолковых, как она, Татьян Осокиных, и это стало последней каплей, которая переполнила ее уже совершенно изнемогшую от переживаний душу. Она бросилась в свою комнату и от души заплакала там, уткнувшись в мягкий бок своей любимой кошки Алисы.


– Я тебе, Танька, верю, как себе, – говорила Лена Прижняк и часто-часто дышала. – И если ты кому-нибудь скажешь, то это с твоей стороны будет так… будет такое… В общем, ты мне будешь больше не подруга, ясно?

– Да не собираюсь я никому ничего говорить, – успокоила ее Таня. – Ты мне лучше скажи, что ты собираешься по этому случаю предпринять?

– Я как раз и хотела кое о чем тебя попросить.

– Ну! – нетерпеливо воскликнула Таня.

– Ты ведь не давала еще свою анкету Комиссарову?

– Не давала.

– Можешь дать?

– Конечно, могу.

– У тебя есть в анкете еще незаполненные листы с вопросами?

– Да сколько угодно!

– Я хочу один листок свернуть конвертиком, а сверху ты своим почерком напишешь: «Секрет. Никому не открывать!»

– Ленка! Ты же знаешь, что если так написать, то обязательно откроют! Первым делом!

– Я знаю. Я и сама открыла бы. Но в данном случае именно это мне и нужно. Я как будто бы напишу там тебе секретное письмо, что мне нравится Комиссаров, а ты дашь ему анкету, как будто бы для заполнения, а он… – Лена запнулась и вопросительно поглядела на Таню. – Как ты на это смотришь?

– Ты думаешь, что о-он… – задумчиво протянула Таня.

– А ты думаешь, что нет? – испуганно посмотрела на подругу Прижняк.

– Не знаю. – Осокина пожала плечами. – Почему-то в анкетах никогда не пишет тот, от кого этого ждешь, а если и пишет, то какие-нибудь глупости, вроде анекдотов про чукчу или Василия Ивановича.

– Но… может быть, мы все-таки попробуем, а? – Лена с большой надеждой заглянула в глаза подруге.

Таня еще раз пожала плечами, порылась в школьном рюкзаке и вдруг вспомнила, что отдала тетрадь с Ди Каприо на обложке Любимовой.

– Вот так всегда! – огорчилась Лена. – Только придумаешь что-нибудь стоящее, тут же обязательно откуда ни возьмись выползут какие-то препятствия…

– Не переживай! Мы с тобой обойдем любые препятствия! У меня есть еще одна анкета. Из магазина. Фирменная. Мне ее Вера подарила. Вот смотри! – И Таня достала из ящика стола розовую книжечку в цветах и бабочках.

– У-у-ух ты-ы-ы! Какая прелесть! – восхитилась Лена. – Почему же ты ее не используешь?

– Потому что там вопросы идиотские. И вообще все глупое, как будто заполнять ее должны дети ясельного возраста. Но зато тут нет еще ничьих ответов. Ты ее первая заполнишь, и везде, где хочешь, можешь писать про то, как тебе по-сумасшедшему нравится Петька. А потом я ее отдам ему, а он увидит, что никто, кроме меня, твоей подруги, про твою любовь ничего не знает. Я думаю, что это ему понравится, потому что никто в классе обсуждать это не станет.

– Отлично – улыбнулась довольная Лена. – Ты очень хорошо придумала!

Прижняк открыла книжечку на странице с вопросами и, высунув язык, начала заполнять ее ответами.

Очень скоро язык убрался на положенное ему природой место, и обескураженная Прижняк спросила:

– Я совершенно не знаю, какой гриб мне больше всего нравится. Я вообще терпеть не могу собирать грибы.

– Я же тебе говорила, что вопросы для анкеты придумывал какой-то ненормальный. Но в нашем деле и этот вопрос не так уж плох.

– Что ты имеешь в виду?

– А то! Ты можешь написать чистую правду.

– Что я не люблю собирать грибы?

– Вот именно! Ты можешь написать, что вообще-то грибы собирать не любишь, но если бы тебя пригласил некто П.К., то ты все равно согласилась бы, потому что готова ради него на все.

– Здорово! – восхитилась сообразительности подруги Лена. – А что ты посоветуешь написать про любимый городской транспорт?

– Про транспорт еще легче написать. Пиши, что больше всего обожаешь автобус.

– Почему?

– Да потому, что остановка 345-го автобуса находится как раз против подъезда Комиссарова. И можешь еще уточнить: несмотря на то что тебе надо ехать дальше, ты очень любишь выходить именно на этой остановке в надежде встретить человека своей мечты.

– Ну, ты даешь! – Лена не знала, какими еще словами выказать свое восхищение Осокиной. – Я никогда до такого не додумалась бы. А может, мне и правда теперь всегда выходить у комиссаровского дома?

– По-моему, хуже от этого не будет, – согласилась с ней Таня.

– А вот тут еще один очень странный вопрос – про рыбу. Может быть, мне и тут написать, что вообще-то рыбы мне совсем не нравятся, но ради Пети Комиссарова я готова полюбить даже самого страшненького головастика?

– Знаешь, Ленка, я думаю, что вопрос про рыб вообще лучше пропустить и ничего на него не отвечать.

– Почему?

– Потому что, если ты напишешь про головастиков, то, боюсь, Петька твой может подумать, что ты над ним прикалываешься.

– Да? А как же грибы? Это же почти то же самое, что рыбы?

– Нет, грибы все-таки как-то благороднее. С головастиками не сравнишь…

Венька

Винта в школе не было больше месяца. Кира Геннадьевна уговаривала одноклассников сходить к Пашке в больницу или хотя бы написать ему записки, но все отказались самым решительным образом. Венька не мог даже предположить, что еще кого-то в классе не любят так же, как его самого. К Веньке в больницу, окажись он там, тоже никто не пошел бы.

Ему вдруг стало так жалко себя, хоть кричи. Он же не Винт! Он никому не делает пакостей, никого не подставляет. Он просто не такой, как все. Он не любит шумные игры. Вернее, любит, но очень быстро устает от них. Когда все еще носятся и кричат, ему вдруг резко делается скучно, даже невыносимо тоскливо. Он пытается тихо уйти, но за него цепляются, тормошат. Он начинает отбрыкиваться, злиться, а потом впадает в такую истерику, что остановиться уже нет никакой возможности.

Мама водила Веньку по врачам и психологам, и все без толку. Один какой-то очень знаменитый психотерапевт, о приеме у которого мама с большими сложностями и денежными затратами договорилась через знакомых, предложил Веньке до беседы тихо полежать в углу кабинета за ширмочкой, чтобы успокоиться и расслабиться. Венька пошел за ширмочку, сел на покрытый белой простыней топчан, но лечь не смог. Ему почему-то опять сделалось скучно и тоскливо оттого, что все вокруг такое снежно-белое: белая ширма, белая простыня, белые стены, белый шкафчик в углу. Тоска сменилась страхом, когда за ширму зашел врач, высокий и худой мужчина.

– Почему сидишь? – громко нарушил он белое безмолвие.

Венька неопределенно передернул плечами.

– Вы поглядите на него, – обратился врач к маме. – Как мы будем работать, если он не в состоянии выполнить пустякового указания?

– Венечка, ляг, пожалуйста, – подскочила к ширме мама.

– Теперь не стоит, – как-то очень устало сказал врач, и Венька понял, что он здорово обиделся.

– Прием длится строго определенное количество времени. Я, знаете ли… – Психотерапевт пытливо заглянул маме в глаза и, видимо, поняв, что она знает о нем далеко не все, тут же дал необходимые пояснения: – Я очень занятой человек. У меня обширная клиентура. Ваш сын уже выбрал время, отведенное на расслабление, и теперь мы сразу перейдем к тестированию. Вставай! – Острый палец врача ткнулся Веньке в грудь.

Венька встал, виновато покосился на маму и пошел за обиженным психотерапевтом в его кабинет. Кабинет был отделан в мягких розовато-бежевых тонах, и Венька несколько успокоился. Но через некоторое время заволновался снова, потому что на все вопросы тестов можно было отвечать только «да», «нет» и «иногда». Ни один из этих ответов не подходил к такому вопросу, как, например: «Вы предпочитаете одиночество шумным компаниям?» Венька не предпочитал. Он любил, когда шумно и весело, но быстро уставал. На школьных дискотеках с гремящей музыкой Венька часто выходил в коридор. Там было значительно тише. Он обычно отдыхал несколько минут, а потом опять входил в зал, потому что хотел шума, смеха и веселья. И он смеялся вместе с одноклассниками, и танцевал ритмичные современные танцы, и даже ненавистная Танька Осокина казалась ему тогда вполне нормальной девчонкой.

Венька подумал, что автор тестов, наверное, не любил математику и не был знаком с Аристотелем. У Веньки по математике с первого класса держалась стойкая «пятерка», он даже несколько раз был победителем школьных олимпиад. А еще Венька ходил в математический кружок к Марье Семеновне. Там-то он и узнал об Аристотеле, о его симбебембуре тривходящем, когда на всякое «нет» и «да» есть еще «иногда да» и «иногда нет». Веньке казалось, что это разные вещи по сравнению с просто «иногда», но, возможно, он и ошибался. Все-таки образование у него было еще слабоватое.

Когда Венька закончил с тестами, врач дал ему три чистых листа бумаги. На одном попросил нарисовать свою семью, на другом – дерево, на третьем – фантастическое животное.

Венька начал с дерева. Сначала он хотел нарисовать елку, потому что дело было в декабре и близился Новый год, но подумал, что психотерапевту не понравится такое детское истолкование его задания, и нарисовал нечто неопределенное – дерево вообще: ствол, ветки с частыми овальными листьями. Один из листьев получился до того нескладным, что Венька решил переделать его в птицу. Он пририсовал к листу головку с клювом, хвостик и маленькие крылышки. Потом подумал немного и изобразил на стволе дупло, чтобы птица могла в нем спрятаться, если что. Например, от того фантастического животного, которое еще предстоит нарисовать. Впрочем, бояться животного птица не станет. Чего ей бояться, если она всегда сможет улететь? Бояться она должна другой птицы, большей по размеру, с когтистыми лапами и крючковатым клювом. Венька подвинул к себе чистый лист и решил вместо животного нарисовать фантастическую птицу.

Птица как-то сразу не задалась. Клюв чересчур загнулся, а треугольные крылья напоминали шипы какого-то гигантского бронтозавра. Венька почесал фломастером за ухом и начал срочно переделывать птицу в бронтозавра: из клюва сделал препротивную морду, насажал на теле побольше шипов и пририсовал еще две когтистые лапы. Потом подумал пару минут и добавил пятую лапу – все-таки психотерапевт заказывал не простое животное, а фантастическое.

Когда Венька покончил с животным, он решил, что птица на дереве лишняя: бояться-то некого, не этого же неуклюжего пятилапого бронтозавра. Он ее и не догонит. Венька взял первый листок, переделал птицу в толстый сук и сразу понял, что сделал это зря, поскольку сук теперь торчал прямо из дупла и смахивал на нечто весьма неприличное.