И вот сидит эта буря с блаженной физиономией. За прошедшие два часа она успела нареветься, насмеяться, назадавать кучу вопросов, ни на один не выслушав ответа и не ответив толком ни на один Лерин.

Единственное, что Лере удалось выяснить достоверно, что долговязый — вовсе не ее муж, а просто таксист, оказавшийся соседом по дому. Он улизнул, не взяв три рубля, поскольку еще по дороге сказал, что с удовольствием выполнит благотворительный рейс в пользу нищих вольных художников. Правда, недолгими попутчиками у нее были двое азиатов с дынями в соломенных оплетках, которые вышли у гостиницы в центре, дали четвертной «без сдачи» водителю за работу и дыню Катьке. За красивые глаза, разумеется.

А глаза эти уставились на телефонный аппарат…

* * *

Пурпурный сафьян.

Гранатовые бусины.

Пламя свечи.

Виолончель самозабвенно ведет свою партию.

Вдруг на самом взлете, неожиданно, но в лад,

с той же страстью вступает флейта.

На миг виолончель смешалась.

Но лишь на краткий миг,

как бы забыв, что играет дуэт.

Белая атласная лента

порывом ветра брошена на сафьян.

На нее скатилось несколько жемчужин.


— Валер… — Глаза под пушистыми ресницами засверкали. — Валер, я остаюсь… В Питере.

Лера сплюнула три раза через левое плечо, постучала по деревянному подлокотнику и встала.

— Пойду поставлю чай.

Катька пружиной взвилась с кресла и закружилась по комнате.

— Я остаю-у-у-усь в родном Петербу-урге-е, мне так надое-е-ело уже кочева-а-ать… — Получалось нечто вроде романса. — Лер! Ты слышала? — Она пропела снова эту фразу, задумалась ненадолго, замерев на одной ноге и раскинув руки, и продолжила: — Детей нарожа-а-аю я целую ку-у-учу, — опять замерла на миг, — и буду борща-а-ами муженька ублажа-а-ать… Ля-ля-ля-ля-ля-а-а-ля…

«Господи, ты услышал меня!..» — только и подумала Лера.

— Валер, иди сюда!

Катька сидела в своей комнате у раскрытого чемодана и выворачивала из него содержимое: свертки, книги, несколько каких-то каменьев.

— Смотри, какая красота!

На дне лежали листы картона с этюдами.

— Ой, чуть не забыла! — Она полезла рукой под картонки, пошарила там и достала газетный сверток. — Внимание! — Взялась за угол, взмахнула рукой, и из свертка выпорхнули сиреневые бумажки.

Лера не сразу сообразила, что это.

— Здесь — тыща. Без одной бумажки.

Это были двадцатипятирублевки.

— Катька, ты ненормальная! Это ты вот так через полстраны везла тысячу?!

— Вот еще! Везли паровозики, а таскали джентльменчики.

— А из Москвы? Ты что, в багаж так и сдавала?..

— Из Москвы я тоже на паровозике. Я остаю-у-усь…

— А в телеграмме — прилетаю…

— Ты, Валерка, все слишком буквально понимаешь. Я на крыльях счастья летела, а ты — самолет… Я остаю-у-усь в родном Петербу-у-урге… — Она кружилась, вальсируя, по шелестящим бумажкам, словно это были опавшие листья.

— Кать, давай соберем.

— Успеем. Можно подумать, у тебя всю жизнь полы были устелены деньгами. Ля-ля-ля-ля-а-аля…

— А кому ты собираешься нарожать кучу детей?

Катька вскочила на тахту, задрала полы махрового халата:

— Да разве с таки-и-ими траля-ля нога-а-ами я мужа себе-е-е тря-ля-ля не найду-у-у?..

Вдруг она осела, замолчала и словно увяла. Послышалось всхлипывание.

Вот так всегда. Лера подошла к ней и погладила ее по голове.

— Ну что ты, Катюш?..

Раздался телефонный звонок. Катька вскочила, как от удара током. Широко раскрытыми зареванными глазами, приоткрыв рот, она смотрела в дверь на телефонный аппарат, висевший в прихожей на стене.

Лера сняла трубку:

— Да?… Сонечка, привет!.. А что такое?… Ой! Прости, запамятовала, поздравляю!.. Ну разве так можно — врасплох?… Нет, не смогу, Катька прилетела, то есть приехала… Завтра?… Хорошо, завтра на объедки!.. С Катькой… Хорошо, Сонечка. Спасибо. Всем привет… До завтра.

Катька уныло сметала в кучу деньги носком тапки.

— Сколько нашей Сонечке? Ах да, мы же ровесницы. У нее по-прежнему двое? Или четверо уже?

— Пойдем чай пить.

Катька остановилась в прихожей перед зеркалом. Долго рассматривала и растягивала лицо. Потом взяла Лерину помаду, нарисовала себе рот от уха до уха и два пятна на щеках. Села на тумбочку, свесив руки между колен.

— Лер… Гарри Анатольевич не звонил?

— Что ты говоришь? — крикнула Лера из кухни, хотя прекрасно слышала вопрос.

— Да так, ничего.

— Чай где будем пить, Катюш?

— Можно в кухне.

— Тогда неси бутерброды.

Катька потащилась в комнату. В прихожей она вдруг хлопнула себя по лбу.

— Лерка! Что я привезла! Чуть не забыла!

Через некоторое время она появилась в дверях с бутылкой вина и тарелкой с бутербродами. В этот миг раздались первые аккорды пинкфлойдовского «Wish you…».


Катька, забыв про свою размалеванную физиономию, рассказывала:

— Где, ты думаешь, я это взяла? — И дальше, перебивая саму себя: — Я оформляла клуб геологам. Под Красноярском… Я, кстати, там и тыщу заработала… Там дед один был. Ой, он, конечно, не дед, но так его все зовут — дед Бен, в смысле — Вениамин… Лерка! У него глаза!.. Ладно, потом… Так вот, у них в этом клубе был новогодний бал. Меня — умрешь! — Снегурочкой сделали. А деда Бена — естественно, Дедом Морозом… Они мне, между прочим, и за этот бал заплатили — довольные были!.. Я им еще галерею их портретов сделала. Тридцать восемь человек! Представляешь? И за них хотели заплатить. Но я не взяла… Так они, когда я уезжала, мне провизию всякую совали: сгущенку, тушенку… Но я же не вол… Там в сумке или в чемодане что-то лежит… Ой! А о чем это я тебе?.. А! Я говорю им: не нужны мне сокровища земные, подарите мне одну пустяковину. А дед Бен сразу: стоп, Котик! — он меня Котиком звал — я щас, говорит. И приносит мне… Свою любимую. Запиленная, правда, но — фирма! Я говорю: дед Бен, а что ж вы-то слушать будете?.. Он пил раньше страшно, от семьи ушел… Я тебе потом расскажу… и вдруг раз! — и бросил. А как крутить его начинает — идет в рубку и «Пинк Флойд» ставит, раз за разом, раз за разом… А он мне говорит: найдем, Котик, что-нибудь, найдем… Лерка! Какие у него глаза!.. А ты где Рабингранат нашла?..

— Это от Гарри… Анатольевича, — сказала Лера самым будничным тоном, доставая с подоконника наполеон.

Катька на миг превратилась в соляной столб. Но быстро отошла, только глаза стеклянными остались.

— Что вы говорите?! Так прямо купили-с и принесли-с?..

— Мы в гастрономе случайно встретились на днях.

— И что-с они?.. Как поживают-с?

— Мы не говорили ни о чем. Он о тебе спросил. А мне и сказать нечего, кроме как про новогоднюю открытку.

Музыка затихла. Катька вышла и долго не возвращалась.

Лера вошла в комнату. Та сидела на подлокотнике кресла и стирала салфеткой помаду со щек.

— Катя, скажи мне, это у вас любовь? — осмелилась Лера впервые.

— Валер, не надо.

* * *

Вечером приходила баба Марина. Катька снова ожила и рассказывала о своих приключениях, хохоча и изображая в лицах всех подряд. Баба Марина тоже много смеялась, изредка вставляя что-нибудь вроде: ну ты и арти-истка! или: не пугай меня, детка!


На следующий день Лера уговаривала Катьку пойти к Сонечке. Та согласилась, но потом резко раздумала и едва выпроводила Леру, которая тоже не хотела идти туда из солидарности с Катькой.

Уже в прихожей Лера спросила:

— У тебя Сонечкин телефон есть?

Катька с запинками, но верно назвала номер.

— В случае чего звони.

— В случае чего?

— Ну, мало ли…

— Нет, ты скажи, в случае чего? — Катька сжалась как пружина. — Ну, чего в случае?

— В случае пожара, Катя, по-жа-ра. Хорошо?

— По имени Гарри Анатольевич! Да?!

Лера, опустив глаза, пережидала бурю. Долго ждать не пришлось.

— Так бы и говорила. В случае чего, в случае чего… Ладно, Лерочек. Веселись. Скажи кузине, что у меня ангина… — Подумала секунду. — Ее купила я в магазине. Ха-ха! Я позвоню ей, поздравлю. Перехвачу горло веревкой и позвоню.

У Леры, вероятно, вытянулось лицо. Катька, заливаясь смехом, сползала по косяку.

— Лер… Ой, не могу! Ты решила, что я удавиться собираюсь, что ли? Ой! Мне плохо… Да это же я ангину изображать буду…

Катька вдруг стала серьезной.

— Лерочек. Моя родная. — Слезы уже навернулись на ее потемневшие глаза. — Я не буду давиться из-за Гарри. Я люблю его и всегда буду любить. Мне дед Бен что-то сказал такое… Я хочу жить. Я буду жить. Я буду жить здесь, в Питере. И никуда я больше не побегу от Гарьки…

Она сидела на тумбочке и наматывала на палец пояс халата.

— Я ужасно хочу жить. Хочу детей. Почему он боится любить? — Катька вскинула на Леру глаза. В них было столько боли, что казалось, две огромных слезы, катившихся по ее щекам, должны были быть двумя каплями крови. — Почему нужно бояться любить?..

— Катюш, я останусь. — Лера принялась раздеваться.

— Нет! Нет. Все, сейчас иди, а потом я что-то тебе скажу. Потом.


Вернулась Лера в девятом часу. В квартире темно. Леру охватила паника. В Катькиной комнате — никого. Куртка — на вешалке. В гостиной — пусто. Она раскрыла дверь в свою комнату.

Катька лежала животом на своем резиновом матрасе, свесив руки по сторонам, будто качалась на волнах. Лера не могла произнести ни слова, не могла двинуться. Сколько она так простояла — миг, минуту?

Катька шевельнулась и скатилась на пол. Протирая глаза, она щурилась против света на Леру, стоящую в дверях.

— Лерка, ты?.. А я что — заснула?

Лера пошла раздеваться.

Нервы — никуда! Да тебе не сорок семь, а девяносто восемь. И что это с тобой, милочка? Хоть бы Катька ничего не заметила.


— Ты так и проспала весь вечер? — Лера возила тряпкой по полу, вытирая лужи — опять снегопад.

Потягиваясь, вышла Катька.

— Я — свинья. Не позвонила Сонечке… И дважды свинья, потому что и сейчас не позвоню. Чем потчевали?

— Тут тебе посылочка: грибы, пирог с осетриной. Есть хочешь?

— Ага… Валер, я читала папкины записи. И дяди-Валины. Наревелась и заснула. Вот…

* * *

Через несколько месяцев раздался звонок. Тот же тихий мужской голос предложил встретиться. «Думаю, я вас узнаю. Что на вас будет надето?» Лера сказала.

Они встретились в условленном месте. Высокий пожилой мужчина, подошедший к Лере, поклонился и сказал: «Ну конечно, вы — Валерия. Вы очень похожи на свою маму. Меня зовут Петр Тимофеевич».

Он был профессором философии в университете, где учились папа и дядя Валентин.

Они долго гуляли в тот воскресный день, и Лера много нового узнала о маме, папе и дяде Валентине. Об их работе, об участии самого профессора в диссидентском движении. О том, как он едва избежал ареста, и о том, что на его даче хранится бесценный архив.

Позже Лера стала часто бывать на даче профессора и помогала в архивной работе: снятии копий, сопоставлении фактов, систематизации материалов. Потом ей отдали папины бумаги. Когда Катька впервые попыталась прочесть их, ей стало плохо. Лера позвала бабу Марину. Валерьянка не помогала, и тогда баба Марина окатила Катьку холодной водой. Та долго еще не могла вернуться к этим записям. Слишком богатое воображение у Лериной сестры.

* * *

Порыв ветра.

Плещется белый атлас на пурпурном сафьяне.

Жемчуг перемешался с гранатом.

Звуки флейты гибкой лозой оплетают виолончель.

Та затихает.

Но вот новый всплеск.

Мечутся ноты,

то отдаляясь друг от друга, то сливаясь,

то споря, то ладя.

Все слышней они, все отчетливей, все ближе.


Они пили чай в кухне. Телефонный звонок пригвоздил Катьку к стулу. Лера вышла в коридор.

Когда она вернулась, кухня была затоплена до краев Катькиными глазами.

— Тебя.

— Гарри?

— Да.

Катька сглотнула и медленно встала. Потом, тряхнув головой, пружинистой беспечной походочкой вышла из кухни. Проходя мимо телефонной трубки, лежащей на тумбочке, она наклонилась над ней и долго слушала. Потом резко выпрямилась и в той же манере продолжила путь.

Лера вышла, чтобы положить трубку на аппарат. В гостиной, на подлокотнике кресла, закинув ногу на ногу, сидела Катька, откинув свободную руку в сторону, будто держала в ней длинный мундштук с папиросой.