Он изобразил пальцами человечка, шагающего в ее сторону. Подойдя к борозде, человечек остановился, почесал ногу об ногу, решительно переступил черту и двинулся дальше. Он ходил вокруг ее локтя, делая попытки взобраться на него.

Она засмеялась и спрятала лицо.

Он положил ладонь ей на плечо и легко сжал его. Оба замерли и, казалось, перестали дышать. Нет, я не готова, подумала она и сказала:

— Я умираю с голоду. Отвернитесь и закройте глаза.

— А можно что-нибудь одно? — Он засмеялся и убрал руку.

— Да хоть вовсе ничего, вы же не из пугливых!

Она принялась одеваться, не зная — отвернулся он или нет.

Ей и в самом деле нечего стесняться своей фигуры. А границы целомудрия все равно уже нарушены. Пустые условности, и не в них дело. А дело в том, что он знает, что она знает, что он не сделает шагу, пока она этого не позволит…

Она вздрогнула от неожиданности.

Он взял ее за плечи.

Она замерла. Шелк облепил мокрое тело и волновал шершавым прикосновением.

Он повернул ее к себе. Его губы не были сомкнуты, как обычно. Взгляд потемнел и стал тяжелым. В нем мерцал «угрюмый тусклый огнь».

Она покорно закрыла глаза, отпустив свою волю на все четыре стороны.

Он провел губами по ее щеке.

Она вдохнула едва уловимый волнующий аромат, смешанный с запахом озерной воды, и потянулась к его губам.

Он повторил движение и исчез, словно дразня. Остались только ладони на ее плечах — единственный ориентир в распадающемся пространстве.

Горячее дыхание — совсем близко. Еще ближе.

Она коснулась языком его губ.

Он сделал то же.

Она ждала.

Он поцеловал ее коротко и осторожно.

Земля покачнулась и едва устояла на своей орбите.

Она положила руки ему на грудь: влажная прохладная кожа, шелковистые жесткие волосы.

Он расстегнул блузку, юбку — под ними ничего не было. Отбросил заколки, растрепал волосы и снова поцеловал ее.

Она почти ничего не заметила: ни того, что произошло, ни того — как. Просто короткое замыкание всех чувств. Только успела ответить отрывистым «нет» на его вопрос: «Должен я что-нибудь сделать?»

Она пришла в себя от звука его голоса:

— Простите… у меня давно… я давно один.

— Какое совпадение… я тоже… давно одна.

— К радости мужчин, — сказал он, — на женщинах это… не отражается.

— А у мужчин, к обоюдной радости, быстро проходит.

— Правда, доктор?

Они засмеялись.


Она смотрела в небо, начинающее зеленеть с одного края. Еле заметная блестящая игла прошивала прозрачную бирюзу пушистой оранжевой ниткой.


— Вы не хотите пить? — спросил он.

— О, как кстати! Меня сегодня ждет голодная смерть. Не дайте же мне прежде умереть от жажды.

Он скрылся в кустах, погрохатывая своим тихим смехом, и через минуту появился с двумя запотевшими бутылками. Открыл одну о другую изящным и верным — боже мой! до чего же знакомым! — жестом и протянул ей.

— Как это вам удалось — будто из холодильника! — Она сделала несколько глотков.

Он молча наливал напиток в рот, одновременно глотая. Ей показалось это забавным, и она решила освоить новый способ употребления жидкостей. Но вышло только, что она чуть не захлебнулась, а холодный пузырящийся ручеек из бутылки побежал по шее, животу и шипя исчез в песке.

Отставив свою бутылку, он принялся слизывать сладкие капли с ее груди. Холодный язык ласкал кожу, холодная ладонь легла на живот.

Она откинула голову, снова сдаваясь ему, себе и тому, что решительно овладевало ими — что можно теперь только продолжить или прервать, но нельзя сделать вид, что этого не существует.


Она возвращалась из небытия. Чей-то голос все повторял, что так не бывает, так не бывает… А другой говорил: бывает, бывает… и будет еще, будет… будет…

Чьи-то губы лепили ее лицо. Чьи-то руки обтягивали упругой кожей потерявшее границы тело, а под ней — под живой отзывчивой кожей — горячими волнами растекался густой тяжелый мед, пульсируя в висках, в гортани, в кончиках пальцев…

С усилием подняв веки, она посмотрела ему в глаза. В них был уже не «огнь», а свет — ясный и тихий.

Она потянулась губами к его губам. Они долго целовались, а потом лежали, прижавшись друг к другу. Без слов, без мыслей… почти без мыслей.

Это грех? — думала она.

Она знала, что грех, только не понимала — почему? Ведь им обоим так хорошо. Ведь каждому из них это было так нужно — да, и ей, и ему это было просто необходимо. Почему же тогда это — грех?..

Потом, решила она, все потом…


— Между прочим, я Лев, — сказал он.

— Не слишком ли много совпадений? Я тоже Лев.

Он засмеялся.

— Нет, в этом смысле я Скорпион… и Тигр. А Лев — это мое имя.

Она растерянно посмотрела на него.

— А я… я Анна.

Лев улыбнулся:

— Приятно было познакомиться.


Они с хохотом катались по песку, одежде и не могли остановиться.

«Приятно… было… познакомиться!» — повторяла она, и снова оба принимались смеяться, пока не затихли в полном изнеможении.


Стоя в воде, они смывали друг с друга песок и траву.

Что теперь? — думала она и гнала от себя этот назойливый вопрос. Ей хотелось, чтобы время остановилось. Навсегда. Здесь.

Увещевания вроде «знала, на что шла» и «как же насчет будь что будет?» помогали плохо.


Заметив неладное, Лев повернул Анну лицом к себе.

— Ау-у? — Он дождался, когда она поднимет голову. — Что-то не так?

— Все так. — Она кисло улыбнулась. — Я есть хочу.

— Тогда едем?

— Едем.

Но вместо этого они обнялись.


Через некоторое время Лев сказал:

— А не перейти ли нам на «ты»? Предлагаю выпить на брудершафт.

Анна рассмеялась:

— Какой вы старомодный… Мне это нравится.

Он поднял бутылки. Они чокнулись горлышками, переплели руки и сделали по глотку. Поцеловались раз, другой. Третий поцелуй грозил затянуться надолго…

Анна вырвалась со смехом:

— Я сейчас умру от голода! — Но вдруг осеклась и произнесла шепотом: — Чш-ш-ш… Слышите?..

— Что?.. Нет.

— Ну же!

Раскатисто квакнула лягушка где-то очень близко. Ей ответила другая.

— Слышишь?

— Н-нет… Что я должен услышать?

— Лягушки!

Две ближние снова коротко переквакнулись. Издали отозвалась еще одна. Еще… потом еще.

Они стояли замерев и слушали нарастающую лавину лягушачьей какофонии. Трудно было представить, сколько ртов издают эти раскатистые звуки. Как же терпеливо они ждали первого сигнала, что теперь, словно с цепи сорвавшись, пытаются перекричать друг друга.

— Солнце село, однако, — сказал Лев.

— Думаете?

— Так говорят…


Они вышли к машине. Та была похожа на готового к взлету жука: оба капота и дверцы были распахнуты настежь.

Лев взял Анну за руку, подвел к багажнику и вложил ее ладонь под крышку какого-то короба.

— Ой! — сказала Анна. — Холодильник… А там, случайно, не завалялось ма-аленького кусочка сыра? — Она выразительно сглотнула.

— Увы. — Лев провел ладонью по ее щеке.

А ее снова посетило чувство, что все это уже было. И снова внутри тупо заныло.


Они выбрались из леса. Смеркалось, но жара не спадала.

Густая синева с первыми робкими звездами настойчиво теснила остатки подсвеченной оранжевым лазури за лес, за дорогу, за горизонт.


Лев потянулся к кнопке приемника, но остановился и посмотрел на Анну вопросительно:

— М-м-м?

— Угу, — кивнула она.

«Сэйл эвэй…» — запел Ричи Блэкмор… или Ковердэйл? Как давно это было, я уже не помню. А вслух сказала:

— Когда-то давно у меня в крови обнаружили вместо красных кровяных телец темно-пурпурные.

Лев засмеялся:

— Не может быть! У меня тоже.

Он взял Аннину ладонь, крепко прижал к своим губам и положил себе на колено. Он поигрывал ее пальцами, которые казались детскими в его большой руке. Его губы были плотно сжаты, а глаза искрились в тусклом зеленоватом свете приборов.


«Что он думает обо мне: искательница приключений? чья-то шаловливая жена?..» Нет, почему-то ей казалось, что он не может так думать.

Она гнала мысли о том, кто он и что будет завтра, а в голове неожиданно строчка за строчкой родилось:

Твои глаза — как два распахнутых окна в зеленый день,

где трав подкошенных медвяная волна и стога сень,

где связь времен тонка, как паутины нить, и запах гроз,

где можем вместе мы с тобою быть, а можем — врозь…

Я не хочу врозь! не хочу врозь… Но тут же опомнилась: стихи! У нее только что родились стихи! Не может быть!..


— Так где мы обедаем? — Лев глянул на Анну.

— Главный проспект, сорок шесть, — сказала она.

— Что у нас там? Пятьдесят два — концертный зал. Сорок шесть… Жилые дома, гастроном… В гастрономе бар… Нет! Никаких баров! Ресторан, только ресторан. — Он снова посмотрел на Анну.

— В доме сорок шесть по Главному проспекту, — начала она усталым голосом, — на четвертом этаже стоит стол, накрытый на три персоны. Если вас не устроит меню, я сдаюсь, и мы идем, куда прикажете.

— М-м-м… Меню мне нравится уже тем, что оно есть… Наш брат холостяк — народ непривередливый… Только одно ма-аленькое условие, угу? — Он снова поцеловал ладонь Анны. — К вашему столу мы сделаем небольшое приношение от нашего стола. Идет?

— Идет.


Настроение резко поднялось, надо было это как-то скрыть.

Зачем?! — спохватилась она. Не лучше ли ответить признанием на признание?..

После, решила Анна, чего спешить? И тут же почувствовала укол совести, но справилась с ним.

* * *

Они вошли в подъезд — просторный и гулкий.

Похоже, это было единственное место, куда не пробралась вездесущая жара.

Еще один плюс в пользу кодовых замков на входных дверях, хотела было пошутить Анна, но холод, жадно набросившийся на разгоряченное тело, и недоуменный взгляд вахтера бабы Дины вмиг отрезвили.

Она словно увидела себя со стороны: ничем доселе не запятнавшая свой моральный облик жительница четырнадцатой квартиры явилась из аэропорта в измятом до неприличия костюме, с неприбранными волосами, на лице — стыдно сказать что, в руках — огромная охапка роз, рядом — вовсе не те, кого встречала, а незнакомый мужчина с пухлыми пакетами, из которых торчат — о ужас! — продукты и бутылки из валютного магазина…

Анна поспешно подтолкнула Льва к лифту, но сзади уже раздавались одиночные и очередями выстрелы:

— А где же ваши, Аннушка?.. Что, не встретили?.. А что ж такое?.. Что-то случилось?.. А вам вот тут телеграмма…

Пришлось остановиться.

— Спасибо, теть Дина… Рейс задержали…


Поднимаясь на четвертый этаж в медленном старом лифте, Анна успела прочесть:

«РЕЙС ПЕРЕНЕСЛИ ЗАВТРА ЖДИ ВСТРЕЧАЙ ЦЕЛУЮ = Я».

Лев тоже наверняка прочел… Стоило бы объяснить ему, кто же такой этот «Я». Успеется, сказала она себе. И снова подумала: о, женщины!.. неужто вам всем, без исключения, имя — ничтожество?..


Лев молча ждал, когда Анна откроет двойную дверь. Так же молча прошел за ней в кухню.

Она положила на стол сноп маленьких разноцветных розочек, которые вручил ей Лев, выйдя из магазина, и жестом показала, чтобы он поставил сюда же пакеты.

— Сейчас найдем вазу, — шепотом сказала она.

— Вазу ни в коем случае! — зашептал Лев.

— А почему вы шепотом? — прошептала Анна.

Лев смотрел на нее с недоумением.

Анна согнулась пополам от хохота. Он схватил ее в охапку.

— Ах ты хулиганка! Безобразница! Так это у тебя называется?

— Сама себя не узнаю! — Она вывернулась из рук Льва. — Предлагаю легкий душ и переодевание к ужину. Потом вытряхнем холодильник, твои пакеты и будем есть, пока не лопнем.


Лев в набедренной повязке из простыни и Анна в короткой майке занимались в кухне каждый своим делом.

Она относила в гостиную приготовленную еду, подсовывая время от времени Льву банки, которые он ловко открывал.

Лев перебирал и обрезал розы, расставляя их в большой низкой миске. Получалась живописная клумба.

— Где мне можно это примостить? — спросил он, входя в просторную, как и все в этой квартире, комнату.


Гостиная была обставлена старинной мебелью, с которой вполне гармонично уживалась современная: стильные черные тумбы с аппаратурой вписались между двух громоздких книжных шкафов, рядом с резным письменным столом стояло модное крутящееся кресло с высокой спинкой. Пишущая машинка образца начала века соседствовала с компьютером и канцелярскими прибамбасами стильного вида.