Юлия Добровольская - Люби себя, как я тебя

Мы замолчали и потягивали кофе.

— Ты бросила курить? — заметила я.

— Бросила. Я все бросила. Я хочу уйти в монастырь.

— Не говори глупостей.

— Я серьезно. Но я пойду не в монастырь, а в хоспис. Я уже договорилась. Буду про искусство рассказывать, про Бога, про любовь… Про Божью любовь, конечно.

— Ты — про Бога? — Я не могла сдержать удивления.

— Да, я. Да, про Бога! А ты думала, я конченая безбожница?.. Хотя я и сама так думала. — Она помолчала. — Когда это случилось… у вас с Кириллом, я решила, что убью его… за себя отомщу и тебя спасу. Да-да, не смотри на меня так. Потом подумала, лучше сама сдохну — и возни меньше, и ответственности. Собрала таблеточки… разные-всякие… там были и те, что надо, но маловато… Написала письмецо… и встала почему-то на колени перед этими таблеточками. И почему-то вдруг сказала: Господи, прости. — Тамарин голос задрожал. Она снова помолчала. — И как пошли из меня все мои грехи… связи с мужчинами, аборты… даже то, что я и грехом-то никогда не считала. Вот так. И поднялась я с колен новым человеком. Словно излеченный дальтоник: мир вдруг цветным показался, каким-то невообразимо чистым, контрастным… Не знаю даже, как объяснить. Сестрица говорит, это рождением свыше называется.

Я ушла с легкой душой, благодаря Бога за все, что случилось с Тамарой, и прося прощения за свое малодушие.

На пороге Тамара сказала:

— Если у вас сложится, вы сможете быть счастливы. По-настоящему счастливы. Я желаю вам этого. От всей души.

* * *

— Где была? — спросил Кирилл, целуя меня в прихожей.

И я рассказала ему все.

Ночью он вдруг сказал:

— Я плохой. Я очень плохой. Но я буду стараться стать лучше. Только ты не бросай меня.

— Ты хороший, ты замечательный. И я не брошу тебя. Не говори глупости. — Я крепко прижала его к себе и погладила по волосам. — Я не смогу тебя никому доверить, кто же еще сможет любить тебя так, как я? — Я целовала его лицо. — Ты мой маленький…

Он передернулся.

— Ты что? — испугалась я.

— Никогда не называй меня так. — У него изменился голос.

— Почему?

— По кочану. Не называй, и все. — Он не слишком вежливо вырвался из моих объятий и отвернулся.

— Хорошо. Прости, пожалуйста.

Я подумала, что, возможно, это связано с какой-то его прежней любовью и ранит его. Но тут же вспомнила эпизод, которому не придала большого значения.

Несколько дней назад, вечером, когда Кирилл работал за своим столом, я подошла, обняла его сзади за шею и стала целовать в лысеющую макушку. Я почувствовала, как он сжался и тут же постарался высвободиться.

Тогда я решила, что за рабочим столом он не любит нежностей. Но теперь мне в голову пришла другая мысль.

Случай убедиться в правоте моих подозрений не заставил себя долго ждать.

Как-то в субботу мы пришли из театра и решили перекусить, не устраивая плотного ужина. На десерт Кирилл налил бренди, и мы сидели, потягивая его и обсуждая спектакль. В пьесе упоминался новогодний карнавал, и я спросила:

— Как ты обычно встречаешь Новый год?

— Я ненавижу этот праздник. — Он передернулся. В его голосе зазвучал металл.

— Этого… не может быть! — сказала я удивленно.

— Может, — отрезал Кирилл, и атмосфера напряглась.

Я чувствовала себя виноватой в том, что невольно испортила вечер. Я взяла его ладонь и прижала к щеке. Поначалу напряженная, его рука начала расслабляться. Нет чтобы мне остановиться на этом… Но я сказала:

— Обещаю, я устрою моему мальчику такой праздник, что… — Я не успела договорить.

Кирилл вырвал руку, вскочил и запустил бокалом в стену. Он сделал это с такой силой, что хрусталь разлетелся в пыль.

— Я просил тебя! — Он побледнел, а мне показалось, что он сейчас с размаху ударит меня, и я невольно съежилась.

Кирилл опомнился, бросил мне «прости» — и вышел из комнаты.

«Я просил тебя!» О чем он просил меня? Я не могла сообразить от неожиданности, что произошло, и сидела в оцепенении.

Через какое-то время он вернулся успокоившийся. Присел на корточки передо мной, взял мои руки в свои и сказал, не глядя на меня:

— Пожалуйста, постарайся не обращаться со мной, как с маленьким, мне это неприятно. Это очень сложно объяснить… Просто прошу — запомни это и постарайся.

Я извинилась и пообещала. «Теперь уж я не допущу оплошности», — подумала я — теперь я знала совершенно точно то, что прежде было лишь смутной догадкой. Как с этим быть, я пока не знала. Знала только, что любовь подскажет.

* * *

Прошло полгода. Заканчивался октябрь, приближался день рождения Кирилла. О нем я узнала от Тамары — именно в этот день они и познакомились.

Как-то Тамара ужинала в ресторане с компанией друзей.

Возвращаясь из дамской комнаты, она встретилась глазами с мужчиной, сидевшим за соседним столиком как раз за ее спиной. Она села на свое место, но ей уже было не по себе: затылком она ощущала присутствие человека, чей взгляд словно оставлял физический след на коже — да что я тебе рассказываю! — опомнилась Тамара. Недолго думая, она повернулась к нему с сигаретой, зажатой в пальцах, и сказала: «Вы не дадите мне прикурить?» Он улыбнулся — за ее столиком курили все, — но щелкнул зажигалкой и жестом пригласил пересесть. Он был почти пьян — иначе, сказала Тамара, он ни за что не проговорился бы.

Он налил ей вина и сказал: вот в народе говорят — «в сорок пять баба ягодка опять», а что говорят про мужика?

Тамара спросила: «Это вам сорок пять?»

Он сказал: «Да, вот прямо сейчас».

Она сказала: «Я вас поздравляю».

«Спасибо», — сказал он, и они выпили. «А дальше?» — сказал он.

«А дальше, — сказала Тамара, — не знаю, что говорит народ, а я считаю, что у настоящего мужчины нет возраста, настоящий мужчина и в девяносто — ягодка.

«А я похож на настоящего мужчину?»

«О да! Вы — просто воплощенный образ настоящего мужчины».

Ему понравились слова Тамары, понравилась сама Тамара, а Тамаре понравился он. Почему он сидел в свой день рождения в одиночестве, он объяснил ей позже и сказал: никогда не вспоминай эту дату, я ненавижу дни рождения.

«И Новый год он ненавидит», — добавила Тамара.

«Я знаю», — сказала я.

* * *

Но я не могла — и не хотела — проигнорировать день, который мог бы стать праздником. А сознание того, что к нему нужно подойти с невероятной осторожностью — со мной не нужно считать до трех, — заставило пошевелить мозгами и напрячь душевные силы.

Я остановилась на тактике волнолома: чтобы лишить девятый вал разрушительной силы, нужно его упредить.

Дня за два, вечером, я напустила на себя вид печальной озабоченности.

Сначала Кирилл ничего не замечал. Но, поскольку мое состояние было из ряда вон, он спросил в конце концов:

— По-моему, что-то случилось, а?

— Да нет, все в порядке, — кисло сказала я.

— Я не конченый балбес, — сказал он и взял меня за подбородок. — То есть балбес, конечно, но не конченый.

Мне хотелось расхохотаться и повиснуть у него на шее. Но передо мной стояла серьезная задача — слишком серьезная, — и я не должна была провалить ее решение.

Озабоченность моего возлюбленного возрастала. Я едва держалась. Чтобы не выдать себя, я уткнулась лицом ему в плечо.

— Лиза, что случилось?

— Ничего, — буркнула я.

— Я вижу, — сказал он и попытался оторвать меня от своего джемпера. — Ты нездорова?

— Нет… То есть да… То есть здорова. Здорова я, здорова, не бойся. — Я хотела добавить нечто еще более утешительное, но побоялась перегнуть палку.

— Тогда в чем дело?

— В тебе.

— Говори.

— Не скажу.

— Говори.

— Не скажу.

— Мы долго так будем препираться?

— Возможно, всю оставшуюся жизнь. — У меня уже тряслись плечи.

— Нам больше нечем заняться? — Кирилл все еще не сообразил, что происходит.

Я промолчала и шмыгнула носом.

— Лиза, я жду.

— Ты рассердишься.

— Не рассержусь.

— Я не верю… знаю я, как ты умеешь…

— Я не рассержусь.

— Пообещай.

— Обещаю. Я уже обещал. И еще раз обещаю.

— Поклянись.

— Клянусь.

— Честно-честно?

— Чтоб я сдох!

— Я хочу новое платье, — сказала я и посмотрела на него влажными от сдерживаемого смеха глазами.

— И всего-то? — Кажется, он был разочарован, он ждал от меня большего чувства юмора. — Прямо сейчас?

— Можно завтра.

— Хорошо. — Он готов был оставить меня в покое.

Но я удержала его и снова спрятала лицо.

— Что-то еще?

— Мне не нужно платье, — сказала я. — Это я так ляпнула, потому что правду боюсь сказать.

— Говори.

— Боюсь.

— Не бойся, я воплощенная нежность. — Он гладил меня по спине.

И я поняла, что уже можно. Но сначала я поцеловала его в губы — так, как он это любил. Потом, глядя прямо ему в глаза, сказала:

— Я хочу, чтобы у тебя был день рождения.

Он дернулся и сделал попытку освободиться от меня, но я не выпускала его и ловила глазами его взгляд.

— Ты обещал, — напомнила я.

— Я обещал всего лишь не сердиться.

— Вот и не сердись.

— Я не сержусь.

— Я не слышу.

— Я не сержусь.

— Не верю, повторите с чувством.

Но мы уже смеялись оба. Он кружил меня, крепко прижав к себе, и мне показалось, что он сдерживает то ли ликование, то ли рыдания.

* * *

Я подарила Кириллу предмет его слабости — галстук. Он стоил мне пол моей зарплаты.

Сама не ожидала, как метко попаду в десятку: цвет перекликался с седой щетиной и темно-серым блеском глаз, а рисунок был словно графическое выражение сущности моего любимого мужчины: монолитный сплав, конгломерат изящных хрупких деталей.

Кирилл настоял на новом платье для меня и повел в ресторан.

Я была счастлива, глядя в его сияющие глаза и на просветленное, казалось, помолодевшее на двадцать лет лицо.

Ночью он впервые сказал мне: я люблю тебя.

— Ты не боишься, — сказала я, — делать такое заявление?

— Если я чего и боюсь, так только того, что однажды ты уйдешь.

— Я не собираюсь этого делать, — сказала я.

— Ты не сможешь долго со мной. Я тяжелый человек. Я плохой и не стану лучше. И моложе не стану.

— Мне не нужно, чтобы ты становился другим или моложе. Мне ничего не нужно от тебя, я просто тебя люблю. Люблю, как в тот миг, когда впервые увидела тебя.

— Повтори, — сказал он.

Я повторила.

— Еще, — сказал он.

Я говорила ему о своей любви, о том, как я тоскую по нему, стоит мне вспомнить о нем на работе, а не вспоминать я не могу… и я жду вечера, жду, когда увижу его или на пороге своей конторы — я так люблю, когда ты встречаешь меня в конце рабочего дня! — или в нашей прихожей — мне так нравится, что ты всегда выходишь мне навстречу!

— Еще, — сказал он.

— Я тоскую по твоему голосу, и, когда ты вдруг звонишь мне на работу, чтобы о чем-нибудь договориться, мне кажется, что в этот миг мы соединяемся с тобой в любви…

Он не дал мне продолжить.

Как-то вечером Кирилл обнял меня и посмотрел на меня загадочно.

— Дай-ка мне твой загранпаспорт, пожалуйста, — сказал он.

— У меня его нет, — сказала я.

— Принеси от родителей, — сказал он, — желательно прямо завтра.

— Но у меня его просто нет, — сказала я, не понимая, о чем речь.

— То есть как это у тебя нет загранпаспорта? — удивился Кирилл. — А где он?

— Нет, просто нет… не нужен был как-то. А что?.. зачем?..

Кирилл не смог сдержать чувств:

— Ты это серьезно!? Как можно жить без такой необходимой вещи, как загранпаспорт?!

Когда он объяснил, что к чему, чувства пришлось сдерживать мне. Оказалось, что Кирилл летит на две недели на какой-то свой симпозиум в Женеву, на который собирался взять и меня.

— Но за десять дней сделать загранпаспорт совершенно нереально, — сказал сокрушенно он, — даже имея деньги. Завтра же, — сказал Кирилл, — хочешь — бери отгул, отпуск, увольняйся — не важно как, но ты идешь в ОВИР и занимаешься этим вопросом; где удастся, я ускорю события.