Катька подскочила к телефону.

  —   Ты куда звонишь?

  —   В милицию!

  —   Зачем?

  —   Эти двое сегодня у меня на кладбище были!

   —  И что с того? — дал отбой Колька.

   —  Скажу, что их видела.

   —  Угомонись, Оглобля! Нынче их засветишь, завтра они всех нас уроют. Для них не существует замков, запоров, секретных ключей и этажей. Это черти, призраки из преисподней! Сиди тихо! Они тебя обидели?

  —   Нет! Даже денег дали.

   —  А менты что дадут? Не ввязывайся в эти дела, не рискуй своими! Пусть всяк за себя отвечает. Поняла?

   —  Они ж душегубы! Слышь, что про них тарахтят?

  —   Глупая! Пойми, из следственного изолятора без помощи охраны не выйти. Там вкрутую все завязаны. И неизвестно, на кого напорешься. Уймись! Не тащи в наш дом беду за уши! Какое тебе дело до них? — оторвал Катьку от телефона. Та, подергавшись недолго, успокоилась. А к ночи и вовсе забыла о двух посетителях кладбища.

   Баба радовалась, что Колька, как и она, насовсем завязал с выпивкой, стал хозяйственным. Даже к Ольге Никитичне съездил на выходной. Перебрал ступени на крыльце, почистил колодезь, сложил дрова в поленницу и почистил в сарае.

  Никитична глазам не верила, уж не подменили ей зятя? Вон какой умелый стал, с Катькой не собачится, ей не грубит. Дочка тоже время не теряла даром, обмазала, побелила печку, убрала в доме, приготовила ужин. Пока Никитична возилась в огороде, Димка коров подоил, накормил их и убежал к деревенским друзьям вспомнить детство на сеновале.

   Когда Колька уснул, мать хвалила его, велела дочке зубами держаться за такого мужика, чтоб та о разводе и думать не смела:

  —   Нынче в деревне таких мало, чтоб все умел и делал без напоминаний. Ведь вот сам все приметил и наладил. Настоящий хозяин, с ним не пропадешь нигде. Станешь жить, как я с Силантием. Только на тепло не скупись. Согрей его сердцем, в обрат сторицей получишь, забудь обиды. Они радости не прибавят. Простите один другого,— уговаривала дочь.

  —   Теперь он послушней стал. Брешется меньше, про нас с Димкой завсегда помнит и заботится. Не попрекает как раньше, может, оттого, что свекруха редко приезжает, не сует свой нос в наши дела. Посидит с Колькой на кухне, пошепчутся десяток минут, потом возле Димки потолчется и уезжает к себе. Ничего не просит. Я ей деньги давала, она не взяла. Сказала, что теперь у нее мужик есть, про все заботится и в доме нынче порядок и достаток во всем. В другой раз обещала привезти своего мужика, познакомить с нами. Говорит, что он простой и надежный человек. А нам до него нет дела. Ей он подходит, и ладно,— рассказывала дочь.

  Внезапно Колька закричал во сне. Снова зона приснилась. Никитична от неожиданности вздрогнула, испугалась.

  —   Нервы у него слабые, больные памятью, от того визжит по ночам. Будит нас с Димкой. Раньше не хуже тебя подскакивали, теперь привыкли и даже вниманья не обращаем. Врачи говорят, что эту болезнь только время лечит. Нужно много лет, чтоб забыл, если снова на зону не загремит.

  —   Совсем разлюбила его! Что несешь, полоумная?— упрекнула мать.

  —   О чем ты завелась? Какая любовь? Она лишь призраком проскочила, мы ее и не увидели толком. А то, что пережито, только горем назовешь. За такое не любить, лишь ненавидеть нужно.

   —  Смирись. Гляди, какой взрослый сын у вас вырос. Скоро ему в армию. Взрослым станет. А вы сами еще не жили...

   Катька, увязнув в воспоминаниях, убирает со стола остатки ужина, моет посуду. Пора идти спать. Но внезапно на кухне появляется Колька, пить захотел, попросил квас и, выпив залпом целую кружку, присел к столу:

  —   Слышь, Кать, давай я тебя с работы встречать буду! — предложил совсем серьезно.

  —   С чего бы? Сам говорил, что мне даже медведь в тайге среди ночи дорогу уступит. А потом свою медведицу до конца жизни несравненной красавицей называть будет.

  —   Нет! Тебя на волчьей тропе, что к деревне ведет, ставить надо средь зимы во время гона. Ни одна зверюга мимо тебя не проскочит, все воротятся, какими бы ни были голодными. С перепугу выть разучатся, заикаться станут!—хохотал Колька и добавил:

  —   Но я с тобой сколько лет мучаюсь. Уже привык! Потому что второй такой Оглобли ни у кого во всем свете нет! А вдруг кто позарится? Сопрет, чтоб гостей отпугнуть от дома. А мне как быть? Сама видишь, никто из друзей не заглядывает, даже мухи выскакивают в форточки.

  —   Это от твоей вони. Ее ни одна живая душа не выдержит.

  —   Ты той душе деньги покажи, какие получаю. Мигом про вонь забудет. Короче, я предлагаюсь в провожатые. Уламывайся, пока я согласный. Все ж через весь город тебя поведу! Во будет смеху, мужик кикимору заклеил. И ведет, как под охраной!

   —  Ты на себя глянь, черт корявый! На тебя ни бабы, ни бабки в деревне не оглядываются. Ты ж страшнее пугала в огороде!

  —   Во разошлась, Оглобля! Если б ни ночь впереди, по соплям бы нащелкал дуре. Но потом попробуй, уломай лечь в одну постель. Брыкаться, лягаться станешь, как дикая! — внезапно умолк, побелел, услышав милицейский свисток, а потом и выстрел неподалеку от дома.

   Катька прильнула к окну.

  —   Интересно! Кого-то поймали.

  —   Линяй, дура! Какое тебе дело!—оторвал вглубь кухни, прижал к себе бабу. Та невольно почувствовала, как неудержимо дрожат руки мужика.

   А утром, едва Колька пришел на работу, его срочно увезли в милицию.

   —  Колька! Ты где набедокурил? Или кого по случайности в толчок смыл, не глянув званья? — спросила кассирша.

   —  Ни в зуб ногой! — ответил растерянно, но его подталкивали в спину, торопили:

   —  Шустри, Огрызок! Там наши с тобой побазлают! — вели оперативники мужика к машине.

   Человека сразу ввели в кабинет к следователю, там уже сидел Остап. Он неприязненно оглядел Кольку, отвернулся от него.

  —   Вы знакомы? — спросил Кольку следователь.

   —  Ну да! Вместе ходку тянули.

  —   Какие отношения были у вас в зоне?

   —  Да никаких! Не враждовали и не корефанили.

  —   Он был «бугром», вы тоже ему подчинялись!

   —  Никому! Я в хлеборезах «пахал» и только администрации подчинялся! - выпалил человек, не задумываясь.

   —  Вы знали, что он на воле? — указал на Остапа.

   —  А мне до задницы, где он канает!

   —  Разве не виделись? — недоверчиво усмехнулся следователь.

   —  У меня за день полгорода просирается, всех не упомнишь.

  —   Его показывали по телевидению.

  —   Я телик не смотрю.

  —   Но вы с ним общались!—давил следователь на Кольку.

   —  И не думал. Зачем мне этот хмырь? Ни он, ни я, ничего друг другу не должны. О чем базарить?

  —   Остап освободился вскоре после вас. И ему нужно было очень многое!

   —  Я и малого дать не могу! — понурил голову Колька.

   —  Тогда откуда он знал адрес и хотел спрятаться у вас от погони. Мы его взяли уже в подъезде, Или тоже скажете, что это случайно.

   —  Мало чего он намечтал. Я никогда не пустил бы его в свой дом. Не стал бы марать имя отца и память о нем,— заметил, как удивленно округлились глаза Остапа.

   —  У меня семья. И на зоне я оказался случайно. По глупости. С бабой перегнул. Но на моих руках нет крови. Никто не проклял меня вслед ни на зоне, ни на воле. И пусть этот хмырь не темнит. Я с ним не дружбанил. Даже на зоне сторонился козла. Ни угла, ни хлеба не дал бы, чтоб самому не потерять вое,— увидел кривую усмешку Остапа:

   —  Да он и на зоне в говночистах пахал, так и не поднялся до мужика, в гнидах канал, ботал вам, что Огрызок ни при чем, случайно в подъезд влетел. Уберите его, лишний он здесь в мужском разговоре,— попросил Остап следователя.

  —   Сам ты говно раздрызганое, старушачий геморрой! Видал я тебя в жопе пидера, козел облезлый! — взорвался Колька. Остап глянул на него вприщур и сказал, тяжело роняя слова:

   —  Слушай ты, иль забыл, как на зоне платились за базар? Иль посеял, с кем ботаешь? Да я тебя из-под земли выковырну и жмуром будешь лизать мне пятки, просить пощады! Засиженный лопух! И через годы не прощу твоего базара! Ты еще покрутишься, попрыгаешь на разборке за нынешний треп! Не мечтай, что слиняешь, я еще доживу и достану тебя, пропадлину!

  Колька хотел обложить Остапа забористым матом, но по звонку следователя оперативники вывели мужика, затолкали в машину и вернули на базар, хохоча. Они слышали из-за двери как ругались зэки и восторгались Колькой. Тот вернулся в сортир героем, с высоко поднятой головой. Он рассказывал кассирше, как уделал бандюгу, но промолчал об угрозе «бугра» барака. Счел это лишним, мелким, несущественным. И только следователь предупредил охрану следственного изолятора, чтоб следили в оба за этим дьяволом и ни на секунду не спускали с него глаз.

  Колька, вернувшись домой, напомнил Катьке о вчерашнем выстреле за окном и рассказал о сегодняшнем визите в милицию. Баба, выслушав, вдруг вся сжалась, побледнела, сказала тихо:

   —  Ну, теперь жди беды! Эти зря не грозят. И снова твой язык. Опять ты не сумел сдержать его...

   —  Или я должен был лизать его жопу? Он в бараке всех достал. А меня больше других! Живьем в толчке утопил бы, встреть его один на один. Мне многие за это спасибо сказали бы, и на зоне!

   —  Ты сам говорил, что он страшней зверя. Я помню твое, как тебя доставал. Нынче что придумает тот змей? Ему все нипочем. И где его ждать, и откуда, никому неведомо. Сколько раз он в бега уходил. Его ни на цепи, ни за проволокой не удержать,— охала баба.

   —  И не такие как Остап были на зонах. Да где они теперь? Кого на деле убили, других по приговору. Этот тоже не Кащей бессмертный и на него отольют пулю. Сколько не линяй, от пули не смоешься. Она достанет любого,— успокаивал человек Катьку, та вдруг разревелась без видимой причины. И все вздрагивала от каждого звука и шороха. Она уже сама не пустила Димку на балкон, надежно закрыла дверь на шпингалет. И на ночь проверила все форточки.

   С того дня она снова стала бояться узких, удаленных от центральной аллеи тропинок и кладбищенских дорожек. Ей казалось, что там ее могут подстеречь сбежавшие бандиты и убить, отомстив Кольке за грязный, несдержанный язык и унизительные оскорбленья. Она сама попросила мужа, и тот каждый вечер встречал бабу с работы. Он понимал, что поделившись, напугал Катьку впервые и всерьез, а потому не высмеивал. Во всем винил самого себя...

   Катька, узнав о том, что Остап сумел уйти из-под стражи, испугалась ни на шутку. В городе об этом человеке ходили разные слухи, один другого ужаснее. Говорили, что этот бандит, остановив банковскую машину, как цыплят, перестрелял всех инкассаторов вместе с водителем и, забрав все сумки с деньгами, скрылся с глаз в ту же секунду. Его нигде не могли поймать. Не нашлось и свидетелей. Остапа никто не успел приметить и описать внешние признаки. А и кто решился бы связаться с ним? Подставить себя под пулю уголовника не хотел никто, и свидетелей ограбления не нашлось.

   Говорили, что Остапа боится милиция. Мол, стреляет он на слух и без промаха, его никто и ничто не сможет остановить, что он силен и хитер, как дьявол.

   Больше других говорила о нем старая уборщица банка, какой ограбили через два дня после инкассаторской машины.

   Старуха тарахтела, что этот бандит переоделся в женщину, вошел в банк незадолго до конца рабочего дня, да так и не вышел оттуда. А утром охрана, пришедшая на смену, увидела в коридоре трупы двоих ночных охранников. Они были зарезаны, лежали в луже крови. Телефонная связь была повреждена, а потому сообщить в милицию о случившемся долго не могли.

   Следователи внимательно осмотрели место происшествия, дотошно описали его. Но не сумели понять, кто смог проникнуть в банк, забрать громадную сумму и исчезнуть, не оставив после себя никаких следов и отпечатков. Сразу стало понятно, что здесь поработали профессионалы. И конечно, это ограбление банка далеко не первое на их счету.

   —  Кто ж здесь отметился? — посмотрели в картотеку и вскоре вышли на след Остапа.

   —  Этого голыми руками не возьмешь! Отстреливаться, защищаться будет до последнего! Ничто его не остановит,— понял следователь.

  Целую неделю выслеживали Остапа оперативники. Взяли внезапно, когда тот возвращался из ресторана темной, безлюдной улицей. Тут решили взять мужика, но Остап почувствовал опасность, нырнул в первый же подъезд, решив убедиться в своих предположениях о погоне и слежке за ним. Он и впрямь не знал, что именно в этом подъезде живет Колька. Зато о том знал следователь, и оперативники загнали Остапа в угол. Тот раскидал их и бросился убегать. Не ожидал, что ребята откроют по нему стрельбу в жилом районе. А они стреляли прицельно и ранили Остапа в ногу. Тот пытался сбежать, но не смог...