Когда Мехмеду уже исполнилось одиннадцать, умер второй, то есть последний из его старших братьев. Второго брата, как и первого, Мехмед никогда не видел и поэтому не грустил, а обрадовался, ведь новая смерть стала причиной того, что Мехмеда перевезли поближе к столице — в Манису, после чего отец нарочно приехал посмотреть на одиннадцатилетнего сына, теперь оказавшегося единственным наследником престола.


Мехмед с надеждой ждал отцовского приезда, но как только предстал перед родителем, то не выдержал, сам всё испортил, высказал то, что накопилось в сердце за минувшие годы. Отец пришёл в ужас от подобной невоспитанности и призвал муллу Гюрани, чтобы мулла занялся воспитанием будущего султана.


Следующая встреча с отцом состоялась, когда Мехмеду исполнилось двенадцать. Принца привезли в Эдирне, и тот полагал, что теперь всё наладится. Он искренне раскаивался в своей выходке годичной давности и даже принёс извинения, но отец, не прожив с сыном под одной крышей и двух месяцев, отправился в Манису, чтобы отдохнуть там некоторое время от государственных дел, а затем совершить военный поход в Азию.


— Теперь ты султан вместо меня, — сказал родитель.


Правление Мехмеда длилось недолго. Владыки северных стран нарушили недавно заключённое перемирие и пошли войной на Турцию. Отец Мехмеда вернулся, чтобы отразить их нападение, и сумел, но сына не взял с собой на войну, а по окончании военных действий опять удалился в Манису. Мехмед снова остался в Эдирне один.


Однако и это длилось недолго. Прошло менее двух лет, а затем великий визир Халил-паша уговорил отца Мехмеда вернуться, потому что сын «не способен править», «все дела в беспорядке», и тогда отец Мехмеда вернулся в Эдирне, снова принял власть, а самого Мехмеда сразу отослал всё в ту же Манису.


Принц почти смирился с мыслью, что никогда не сможет угодить отцу, никогда не сможет заслужить его любовь, из-за чего ненависть только крепла. Это становилось всё более мучительно — чувствовать любовь и ненависть одновременно.


Временами Мехмед забывал, что ненавидит, но когда в очередной раз встречался с матерью и сознавал, что сам находится в таком же положении, как она — положении покинутого человека, чья любовь безответна, — то начинал ненавидеть отца с прежней силой.

* * *

Андреас никогда бы не подумал, что Маниса — такое захолустье. Город, укрывшийся в тени огромной горы, сам казался совсем не большим. Красивые дома в нём можно было перечесть по пальцам, да и рыночная площадь с лавками по соседству выглядела бедновато.


Дворец в Манисе раскинулся посреди города и отделялся от улиц высокой каменной стеной. Наверное, всё-таки следовало подъехать к дворцу по главной улице, на которую смотрел главный вход, но старик-возница решил срезать путь, а в итоге ничего не выгадал. Повозка быстро достигла дворца, но долго-долго ехала вдоль каменной ограды прежде, чем показались огромные деревянные ворота, украшенные большими круглыми шляпками гвоздей, вбитых так, чтобы получился незамысловатый узор.


Андреас проворно соскочил с повозки и хотел постучать, но тут откуда-то сверху раздался голос, весьма грубо крикнувший по-турецки.

— Здесь нельзя стоять! Следуй мимо, чужестранец!


Оказалось, из-за верхнего края стены высунулся стражник в шлеме луковичной формы, вооружённый копьём и выглядевший грозно, однако Андреас совсем не думал его бояться, а ответил тоже по-турецки:

— Я не чужестранец. Я — подданный и слуга великого султана Мурата, да продлятся его дни. Мне предписано явиться сюда, и я явился.

— Предписано? — переспросил воин. — Тогда я позову своего начальника, но тебе же хуже, если ты врёшь.


«Не очень-то вежливо», — подумал грек. В Эдирне, когда он приходил во дворец, то не сталкивался с таким обращением, ведь охрану предупреждали, что придёт сын дворцового чиновника, а здесь Андреас не имел отцовской поддержки и всё же решил не унывать.


Меж тем по ту сторону ворот послышались шаркающие шаги, затем правая створка приоткрылась, и Андреас, ожидавший увидеть начальника стражи с саблей на боку, удивился, потому что увидел человека невоенного.


Судя по большим усам, завитым кверху, это был кто-то из старших дворцовых служителей — у младшего усы были бы поменьше — да и гордый вид говорил о высоком ранге.


Чёрный длиннополый кафтан, препоясанный тёмно-зелёным кушаком, словно отбрасывал на лицо служителя тень и делал своего обладателя неприветливым подобно стражу, но вряд ли тёмные цвета являлись результатом личного выбора. Скорее всего, они соответствовали дворцовым правилам, то есть служитель на поверку мог оказаться дружелюбным.


— Как тебя зовут? — строго спросил мрачный усач по-турецки.


Когда Андреас назвал своё имя и фамилию, а также имя своего отца, лицо служителя посветлело:

— Значит, ты тот самый учитель, которого мы ждём?

— Да.

— При тебе должна быть бумага.

— Она есть, — Андреас порылся в дорожном мешке, лежавшем на повозке рядом с сундуками, и вынул скатанное в трубку письмо в кожаном чехле, но служитель сделал знак, что верит на слово, после чего створка ворот открылась шире, и на городскую улицу вышли четверо носильщиков.


Как только престарелый владелец повозки отвязал сундуки, эти вещи отправились во дворец, а молодой грек, расплатившись со стариком, вскинул на плечо дорожный мешок и последовал за служителем.

* * *

Андреас удивился, насколько безлюдным и пустым оказалось жилище принца. Возле ворот несли службу четыре десятка стражей, но они не могли заполнить огромное пространство внутреннего двора. Колодец, стоявший посреди этой пустоты, казался маленьким, будто потерянная кем-то феска, а галереи с тонкими колоннами, тянувшиеся по периметру, выглядели необычайно длинными. Здесь невольно приходила мысль, что человек мал — он лишь песчинка в огромном космосе.


Дворцовые залы и коридоры также были пусты. Носильщики с сундуками куда-то пропали, а другие слуги не показывались. Лишь эхо сопровождало Андреаса и служителя. Каждый шаг по мраморным плитам пола отчётливо слышался в окружающей тишине. Каждый шорох одежды становился громким.


Молодому учителю даже не верилось, что скоро самому придётся стать обитателем этой гулкой пустоты. А ещё он размышлял, как же его ученик, принц Мехмед, ощущает себя здесь. «Наверное, ему скучно», — подумал грек, однако не следовало делать поспешных выводов заранее. Сведений было слишком мало, несмотря на то, что учитель ещё до отъезда из Эдирне расспрашивал о своём ученике всех, кого мог.


Как ни странно, Мехмед уже успел побыть султаном. Когда мальчику исполнилось двенадцать, отец передал ему трон, а сам удалился в этот самый дворец — в Манису. Разумеется, двенадцатилетний сын не справился с обязанностями правителя. Никто бы в таком возрасте не справился, и всё же отец оказался разочарован, поэтому, понаблюдав за правлением чуть менее двух лет, снова поменялся с сыном местами.


«А что же Мехмед? — думал Андреас. — Насколько охотно он вернулся в Манису? Чувствует ли себя наказанным? А может, оказался рад удалиться от непосильного дела?» Это пока оставалось тайной, как и характер Мехмеда.


Увы, разузнать о характере принца у кого-либо в Эдирне не удалось. О Мехмеде говорили так, будто всё в нём соответствует идеалу, а ведь никто не идеален. Даже о том, что двухлетнее правление оказалось неудачным, никто прямо не сказал — Андреас догадался сам, благо, это было легко, а вот судить о характере мальчика лишь на основании славословий не мог. Все говорят: «Достойный сын своего отца, подающий большие надежды», — а кто знает, как там на самом деле. Оставалось лишь гадать — тихоня или сорванец?


Тихий и скромный ребёнок с радостью сложил бы с себя султанские обязанности, а в здешнем дворце чувствовал бы себя хорошо и спокойно, однако новый учитель снова и снова возвращался к предположению, что Мехмед совсем не тих и не скромен, и что во дворце принцу скучно.


Честно говоря, молодой учитель предпочёл бы получить именно такого ученика — не тихого и не скромного, то есть трудного. Занятие с покладистым казалось Андреасу слишком лёгкой задачей. Настоящий интерес виделся греку лишь там, где есть препятствия: лень или упрямство, с которыми придётся терпеливо бороться, а для этого надо разгадать ученика, понять его характер, склонности и, ничего не ломая, направить умственное и духовное развитие мальчика в правильное русло.


«Получится ли это с Мехмедом? Получится ли сделать его лучше, чем он есть сейчас?» — думал Андреас, когда, наконец, достиг покоев главного распорядителя.


В отличие от остального дворца там жизнь пусть не кипела, но ощущалось оживление. Одни челядинцы — все в тёмных одеяниях, препоясанные зелёными кушаками — приходили, чтобы сделать устный доклад и получить повеления. Другие приходили с какими-то записями. Третьи просто ждали, стоя возле дверей большой комнаты, где в дальнем конце на большом зелёном тюфяке с кисточками сидел человек, манерами и осанкой чем-то похожий на правителя.


В Эдирне дворцовые службы находились в управлении у разных чиновников, потому что султанский двор был велик, но в Манисе делами заправлял один человек, внушавший трепет всем слугам. Вот почему челядинец, приведший Андреаса, вдруг стал куда менее степенным, поспешно забрал себе дорожный мешок новоприбывшего учителя и сказал:

— Иди, представься и вручи бумагу.

* * *

Главный распорядитель в отличие от подчинённых носил одежду ярких цветов и с узорами, что сразу говорило о его высоком ранге. Также внушала почтение убелённая сединами борода, ведь Андреас знал, что в Турецком государстве носить бороду имеют право не все, а лишь султан, высшая знать, а также люди духовного звания.


Самому Андреасу борода не полагалась, поэтому он сбрил её вскоре по приезде из Афин и даже усы не оставил, пусть усы и не были под запретом. Греку показалось забавным, что без бороды и усов он выглядит лет на пять моложе своего возраста, однако главный распорядитель, глядя на безусое лицо нового учителя, нахмурился:

— Мы думали, ты старше.

— Моя молодость — недостаток?


Главный распорядитель подумал немного:

— Нет. Пожалуй, так лучше. А то прежний учитель греческого языка был стар, начал жаловаться на здоровье и покинул свою должность, ведь плохое здоровье — единственно достойная причина, чтобы уйти со службы великого султана. Ты молод, и на здоровье жаловаться не можешь. Значит, нам не придётся искать ещё одного учителя вместо тебя. Ты будешь состоять при наследнике престола столько лет, сколько понадобится. Кстати, ты быстро бегаешь?


Последний вопрос показался греку очень странным:

— Что?

— Я спросил, быстро ли ты бегаешь, — повторил распорядитель.

— Полагаю, что быстро, — ответил Андреас.

— Принц, вероятнее всего, пожелает это проверить, — невозмутимо проговорил собеседник и пояснил. — Ты должен уметь бегать быстрее, чем он. Тогда заслужишь его уважение, и занятия греческим языком окажутся успешными. Прежний учитель был слишком стар, чтобы бегать, и потому обучение давало мало плодов. Значит, твоя молодость — совсем не недостаток. Нынешние обязанности тебе по силам.


Главный распорядитель даже улыбнулся, но соль шутки оставалась понятной лишь ему. Андреас так и не решился спросить: «Мне придётся бегать за своим учеником, или он станет бегать за мной?»


Как бы там ни было, собеседник намекал Андреасу, что стать учителем принца — тяжёлая работа, от которой прежний учитель греческого просто отказался. Новый учитель тоже не считал своё назначение большим счастьем, потому что хотел вернуться в Афины, но тут получалось, что он пожалеет о своей участи, даже если поначалу радовался.


Молодой грек вдруг припомнил странное поведение чиновников в Эдирне. Например, чиновник, который составил для него удостоверяющее письмо, как-то очень горячо желал новому учителю удачи, но грек тогда не насторожился. Во-первых, отказаться от должности всё равно не мог, а во-вторых, учитель не только предпочитал получить строптивого ученика, но даже мечтал о таком.


Тем не менее, слова распорядителя заставили насторожиться теперь: «Неужели, всё настолько плохо, что превосходит мои самые смелые пожелания? Неужели мне достался вконец испорченный мальчишка?»


Меж тем лицо главного распорядителя стало непроницаемым:

— Ты сможешь приступить к своим обязанностям завтра.


Грек кивнул, а собеседник заговорил буднично и монотонно: