Виктор Елагин пригласил Елену Андреевну и Катю на прогон нового спектакля «Сирано де Бержерак», где он не только исполнял главную роль, но и впервые выступал в качестве режиссера-постановщика. На такие прогоны обычно приглашались критики, поэтому Елена Андреевна старалась на обсуждениях, следовавших за просмотром, не выступать, если играл Виктор: стоит ей похвалить его работу — тут же скажут, что она необъективна, а станет ругать — пойдет шепоток, что, мол, никак не может простить бывшая мадам Елагина уход мужа. Так и повелось у них с Виктором: на следующий день они встречались, чтобы подробно, основательно разобрать роль.

Прогон «Сирано» назначили на двенадцать часов в пятницу. От одной мысли, что придется отпрашиваться у Жанны, Катю корежило. Только на днях она, можно сказать, выцарапала у нее отгулы, и теперь предстояло снова клянчить. Катя решила схитрить. Пошла к шефу, попросила секретаршу пропустить ее буквально на одну минуту.

— Аркадий Семенович, — лисой Патрикеевной начала она, — завтра в двенадцать у папы в театре прогон нового спектакля. Он впервые выступает в роли режиссера. Я от его имени приглашаю вас.

— Это как же, — удивился он, — Елагин теперь сам не играет?

— Конечно, играет. Он исполняет главную роль, Сирано де Бержерака, но спектакль поставил сам. Вы пойдете?

— Пожалуй, — согласился шеф. — Я в театры хожу, можно сказать, вырываюсь, но на прогонах еще никогда не был.

— Спасибо, что согласились. Отец будет рад. Я вас встречу в одиннадцать сорок пять и проведу на хорошие места. Вы придете один или с супругой?

— Один, один, жена мобилизована к внукам.

Катя еще раз поблагодарила и побежала приглашать Жанну Ивановну, в глубине души рассчитывая на отказ. Но когда начальница узнала, что будет сам Аркадий Семенович, расплылась от удовольствия и обещала непременно прийти в театр.

— Скажите, Екатерина Викторовна, что значит прогон? Я не очень сведуща в театральных тонкостях и терминологии, — спросила Жанна Ивановна.

— Прогон — это та же репетиция, но без остановок, без повторов отдельных сцен, когда режиссер из зала смотрит подряд весь спектакль, наслаждаясь или ужасаясь тем, что он сотворил, — с улыбкой пояснила Катя.

Начальница, к удивлению Кати, юмор поняла и улыбнулась в ответ. Кате стало смешно: «Вот она, волшебная сила театра — одно только упоминание о нем облагораживает человека», — подумала она и тоже улыбнулась в ответ.


После работы Катя позвонила отцу, с трудом разыскав его в театре по трем телефонам, и повинилась:

— Пап, не станешь меня ругать?

— За что, Катенок?

— Понимаешь, мне пришлось пригласить на завтра и мою цербершу, и даже самого шефа. Иначе я не смогла бы отпроситься.

— Что за варварский режим! — возмутился отец. — Работаешь как проклятая и не можешь даже в кои-то веки отпроситься на спектакль?

— Не совсем так. Дело в том, что буквально на прошлой неделе я взяла три дня отгулов за переработку и теперь снова… Ну, понимаешь, просто не очень удобно. Поэтому пришлось схитрить и от твоего имени пригласить.

— И правильно сделала. Пусть просвещаются. Мне не за что тебя ругать. После спектакля зайдите с мамой, я соскучился по тебе. Целую, Катенок. До завтра. Я побежал, мне еще две сцены нужно прогнать…


Народу в пятницу в зал набилось много — как же, артист Елагин посягнул на святая святых, на режиссуру!

Спектакль шел ровно, выверенно. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: пьеса Ростана относится к числу тех драматических произведений, которые актеры и вообще люди театра называют самоигральными, то есть не требующими никаких режиссерских изысков. Блистательные стихи Ростана льются, кажется, сами по себе, смысл пьесы прост и импонирует любому зрителю — духовная, внутренняя красота человека выше, чем красота внешняя.

Виктор Елагин придумал для своего Сирано неожиданную краску: вместо того чтобы нарастить нос «гумиком», как испокон века делают актеры, он соорудил съемную насадку с заушниками, как у очков, и играл в таком виде во всех сценах. Но когда объяснялся в любви Роксане от имени Кристиана, насадка незаметно снималась, что по замыслу Елагина-режиссера должно было показывать, как прекрасен любящий человек.

Катя время от времени поглядывала на мать, ее настораживала напряженная поза и замкнутое лицо Елены Андреевны — не к добру, видимо, ей не нравится новая работа отца.

Обсуждение прошло бурно, но общий итог оказался положительным. Катя с матерью дождались, когда весь церемониал с поздравлениями и поцелуями завершился, и проследовали за Елагиным в его гримуборную. Он уселся перед зеркалом и стал снимать грим с лица.

— Ну что скажешь, Лена? — обернулся он к Елене Андреевне.

Она пожала плечами.

— Так плохо, что даже нечего сказать?

— Витюш, давай не сегодня.

— Не хочешь портить мне настроение?

— Нет, хотелось бы поговорить спокойно и подробно в другой обстановке и когда ты немножко отойдешь, — осторожно и очень ласково, будто разговаривает с больным, ответила Елена.

— Не хитри, мать, выкладывай, — решительно обернулся Виктор и уперся в нее взглядом.

— Видишь ли, — начала она, — я вообще не приветствую всеобщее увлечение актеров накладными носами, словно задача заключается в том, чтобы изобразить Буратино-Пиноккио. Даже Жерар Депардье не устоял. Кажется, Бог не обидел его носом, так нет — присобачил себе еще и накладной! И ты туда же. Скажи на милость, зачем тебе это понадобилось?

— Как ты не понимаешь! — удивился Виктор. — Этот прием дает возможность раскрыть главную мысль, идею спектакля и яснее…

— Главная тема, — перебила его Елена, — выражена Ростаном настолько рельефно и ясно, что тут ничего не следует добавлять, можно только переборщить, что у тебя и получилось. Искать нужно в другом направлении.

— В каком? — спросил он с вызовом.

— Ну, я не знаю, так, сходу, сказать трудно, к тому же я критик, а не режиссер.

— Вот, вот, все знают, как не надо, но мало кто знает, как надо, — обиженным тоном сказал Виктор Елагин. — Я понял тебя.

— Витя, ну зачем тебе понадобилось лезть в режиссуру? Ты прекрасно сыграл роль, просто великолепно, с такой актерской отдачей, с таким эмоциональным накалом, с тонким пониманием поэтической природы пьесы.

— Хочешь смягчить удар по самолюбию?

— Вот уж это ты зря, сам знаешь, я никогда не была любительницей подслащивать горькую пилюлю.

— Папа, ты напрасно так недоверчиво воспринимаешь мамины слова; Я, разумеется, не претендую на роль профессионального ценителя, но ведь играл ты для обычного зрителя, подобного мне. Поверь, я в одном месте слезу пустила, а ты знаешь, сентиментальность мне не свойственна.

Елагин встал, обнял дочь, поцеловал в макушку:

— Вот она, родная душа, все поняла.

— Выходит, я к тебе отношусь недоброжелательно. Это что-то новое в наших профессиональных отношениях, — на этот раз обиделась Елена Андреевна.

— Ленка, не утрируй. Я этого не говорил.

— Но подумал.

— Ничего подобного! Прекрасно знаешь, как я люблю и нуждаюсь в твоих разборах. Давай встретимся, когда скажешь, и поговорим плотно. Идет?

— Я согласна, почему нет? Созвонимся и все обговорим. А сейчас у меня к тебе одно дело… как бы это сказать… Понимаешь, я хотела бы оформить развод…

— Какой еще развод? — не понял он.

— Обыкновенный. Мы ведь с тобой так и не развелись официально.

— Это еще зачем? Чего это вдруг тебе приспичило? — недоумевал Виктор.

— Ну надо же когда-нибудь с этим разделаться… — начала было Елена.

— Кому надо?

— Нам обоим.

— Что-то у меня такая потребность не возникала.

— А у меня возникла.

— Катенок, — обратился Елагин к дочери, — ты что-нибудь понимаешь? Зачем этой женщине развод? Она что, замуж собралась?

— Пап, вы так давно живете врозь, что не стоит так реагировать на простую формальность, — как можно спокойнее ответила Катя.

Но Елагин уже завелся и его понесло:

— Что ты задумала? Говори! Замуж собралась? За кого? За какого-нибудь старпера, которому нужна бесплатная домработница?

— Прекрати немедленно, Виктор. Я не собираюсь отвечать ни на один твой вопрос. Это не твое дело.

— Как не мое? Кто он? Я его знаю?

— Нет.

— Ах так? Все хочешь сделать за моей спиной? — возмутился он.

Катя смотрела, как зачарованная, на своих родителей и не могла скрыть невольной улыбки.

— Послушай, Витя, ты мне не отец и не мать, по какому праву ты пытаешься вмешиваться в мою личную жизнь? — Елена Андреевна еле сдерживалась — еще не хватало раскричаться в театральной гримуборной, чтобы через пять минут слухи и сплетни разнеслись по всему театру!

— По праву твоего мужа! — со всей категоричностью заявил Елагин. — Мало того что я сквозь пальцы смотрел на твои романы, так теперь ты и вовсе с катушек сошла на старости лет!

— На старости лет? — задохнулась от такого оскорбления Елена. — Сам ты старый пень! Слыханное дело, на шестом десятке играть Сирано! Может, еще сыграешь Ромео? К твоему сведению, реальному прототипу Сирано, Савиньену де Бержераку, было всего 36 лет, когда он умер.

— Вот теперь ты окончательно выдала себя: тебе надо, чтобы я умер, и тогда ты станешь вдовой и будешь совершенно свободна в своих действиях — хоть каждый месяц выходи замуж!

— Витя, ну что за извращенная логика, — попыталась успокоить его Елена Андреевна, — не говори ерунды, по-моему, ты теряешь чувство реальности.

— Интересно! Моя жена собралась выходить замуж, а я теряю чувство реальности. Катенька, ну скажи же что-нибудь, ты ведь трезво мыслящий человек, черт возьми!

— Дорогие мои родители! Когда вы разводились, меня не спрашивали, а теперь я скажу: слушаю вашу перепалку и получаю удовольствие, потому что наконец понимаю, как вы нужны друг другу.


На прогон Катя пригласила и Дашу, но та не смогла уйти с работы, и подруги договорились встретиться вечером за Клавиным столом.

— Что ты так долго? Мы уже вконец оголодали, дожидаясь тебя, — расшумелась сразу же Даша и потащила Катю за стол.

— Извини, звонил Андрей, мы очень долго разговаривали.

— И что нового в Средневолжске?

— Ничего, Волга течет в том же направлении.

— Понятно. Не хочешь рассказывать.

— Да нет, Дашунь, просто нечего рассказывать, — чуть взгрустнув, ответила Катя. — Живем от предлога до предлога.

— Какого предлога? — удивилась Даша.

— Предлога вырваться Андрею в Москву.

— А-а-а… Ладно, давай ужинать. Сейчас скажу Клаве, — и Даша вышла на кухню.

Хлопнула входная дверь.

— А кто к нам пришел? — раздался Сашенькин голос.

— Баба Яга! — вышла из комнаты Катя и кинулась обнимать девочку.

— Ой, как страшно! — тут же включилась она в игру.

— Привет, — поздоровался понуро стоящий рядом Гоша. — Я вот Сашеньку привел… гуляли мы…

— Здравствуй, Гоша, — ответила Катя. — Что слышно на семейном фронте?

— Ох, Катя, неспокойно в Дашском королевстве.

— Острить изволите?

— А что мне остается… — грустно заметил Гоша. В это время из кухни вышли Даша с Клавой. Они несли тарелки, блюда с закуской.

— Уже вернулись? Вот и хорошо, мойте руки и пошли за стол, — деловито скомандовала Клава.

— Ну я пошел… — буркнул Гоша, продолжая топтаться на месте.

— Пошел так пошел, — с откровенной неприязнью отозвалась Даша.

— Женщина, что ты говоришь! — вдруг вскинулась Клава. — Что у вас тут, в России, за привычки — мужчину от стола отваживать! Где это слыхано?

Сашеньке показалось это смешным, и она прыснула.

— А кто смеется, тот последний! — неожиданно сердито заявила Клава, истолковав по-своему очередную поговорку.

— Я могу и на кухне поесть, — угрюмо сказал Гоша.

Даша не успела и рта раскрыть, как воинственно настроенная Клава обернулась к ней:

— Вот когда меня похоронишь, тогда и корми своего мужа на кухне!

— Я тоже буду ужинать на кухне вместе с папой, — поставила точку в этом споре Сашенька.

— А, ладно, делайте, как знаете, — бросила Даша и прошествовала в столовую. За ней Клава и все остальные.

Клава с видом победительницы поставила на стол пять приборов.

— У нас на ужин котлеты и пхали из шпината. Садитесь, не стойте, как сванские башни. Я сейчас вернусь. — Она быстро прошла на кухню, вернулась с бутылкой «Мукузани», водрузила ее в центре стола, извлекла из горки четыре бокала и расставила их.

Когда все дружно приступили к трапезе, смакуя и нахваливая Клавину готовку, она неожиданно торжественно объявила: