Когда устный договор был обсужден до деталей, Яков Петрович извлек все из того же стенного шкафа бутылку «Мукузани», баночку «Спрайта» для Сашеньки, граненые стаканы, поставил, по примеру Гоши, на нижнюю ступеньку лестницы и, провозгласив тост «за успех нашего предприятия», предложил Гоше обращаться друг к другу по имени:

— Помимо прочего, это очень удобно: Яша — Гоша, — сострил он.

Клава не преминула заметить:

— У вас всегда только «Мукузани»?

— А вам не нравится?

— Нет, что вы, наоборот! Просто в Москве трудно найти настоящий грузинский розлив — жулье всякое научилось подделывать даже этикетки.

— Меня снабжает мой старый друг.

— Это хорошо, когда есть друзья, — вздохнув, заключила Клава.

Прощаясь, Яков Петрович предупредил Гошу:

— Если моя жена захочет что-нибудь по-своему менять, не обращайте внимания, не спорьте, не убеждайте, а делайте все, как считаете нужным. Она прекрасная женщина, хорошая мать и хозяйка, но вкус… как это лучше сказать… не очень развит.

— Будем развивать, — улыбнулся Гоша, почувствовав себя раскованно.

После поездки в Средневолжск у Кати появилась надежда, пусть и без излишней уверенности, что рано или поздно они с Андреем смогут объединиться, не врать, не таиться, не придумывать бесконечные предлоги и версии для коротких встреч. Этому способствовала уютная домашняя обстановка квартиры старших Бурлаковых. Все там было старинное, подлинное, не купленное в антикварном магазине, а прожившее вместе с хозяевами долгую жизнь, состарившееся вместе с целым поколением своих владельцев: шифоньер орехового дерева с большим зеркалом, ночной столик с мраморной столешницей, мраморный же умывальник, к которому ловко были подведены водопровод и слив, уходящий в канализацию. Легкая истертость столового серебра говорила об их заслуженной старине. Ничего вычурного, во всем рациональная простота и рачительность.

Они провели там два дня — субботу и воскресенье. По насыщенности и теплоте взаимоотношений эти дни превзошли все предыдущие встречи.

Андрей собирался через несколько дней в командировку в Москву на один день — Аркадий Семенович созывал всех руководителей дочерних фирм и филиалов на какое-то срочное совещание.

— Я буду всего один день, утром следующего дня должен вернуться первым рейсом. У нас с тобой остаются только поздний вечер и одна ночь. Как ты к этому отнесешься?

— С восторгом! — Катя обняла Андрея.

— Я-то в самолете хоть часик придавлю, а тебе утром на работу — вот что меня заботит.

— Не волнуйся, Жанна Ивановна что-нибудь придумает, чтобы взбодрить меня. Зато после работы буду спать в свое удовольствие. Дождусь твоего звонка, поотключаю все телефоны и завалюсь.

— Ах ты мой стойкий оловянный солдатик! — Андрей с нежностью смотрел на Катю, не отрывая глаз.

— Что ты так внимательно меня рассматриваешь, словно видишь в первый раз?

— Просто не могу до сих пор поверить в свое счастье…


Клава с Сашенькой вернулись в Москву с комфортом, их довез до самого дома Яков Петрович. Из чувства гостеприимства и благодарности она пригласила его в дом, представила Даше. Потом попросила у нее разрешения продемонстрировать гостю мастерскую маэстро, чем привела его в неподдельный восторг.

— Я убедился, что сделал правильный выбор — ваш муж, безусловно, талантливый художник.

Даша про себя подумала, что если бы Яков Петрович увидел творческие поиски Гоши на ниве абстрактного искусства, то неизвестно, как бы отнесся к этому.

— Вы знаете, я даже заказал ему портреты моих дочерей, правда, не очень представляю, как мои малышки станут позировать, они такие непоседы.

Даша удовлетворенно вздохнула — вся так называемая абстракция мужа лежала свернутой в дальнем углу мастерской. Вряд ли, взглянув на нее, гость решился бы отдать своих малюток на растерзание Гоше.

Она пригласила гостя за стол, но тот вежливо отказался, поскольку дел у него было невпроворот. На том и распрощались.

Последующие несколько дней были посвящены сборам для переезда на дачу. Собственно, этим занималась Клава, время от времени привлекая на помощь Сашеньку. Вечерами Даша критически оглядывала растущий ворох вещей и недовольно ворчала:

— Ты что, навсегда переселяешься на дачу? Я же буду по воскресеньям приезжать. Если что-нибудь дополнительно понадобится — привезу.

На что Клава неизменно отвечала:

— Все, что мне требуется, должно быть под рукой. Зачем мне ждать твоего приезда, волноваться, лишний раз звонить? И мне беспокойство, и тебе лишние хлопоты.

— Непоколебимая ты женщина, — приговаривала Даша, но не спорила, потому что знала: бесполезно это.

Наконец наступил долгожданный день: погрузили чемоданы и сумки в машину, Сашеньку усадили на заднее сиденье, Клава устроилась рядом с Дашей, и отправились.

На даче Даша не стала задерживаться, знала, что Клава сама справится, погуляла с Сашенькой, подставила лицо июльскому солнцу и отправилась обратно в Москву.

Вернувшись поздним вечером с дачи, Даша оглядела враз опустевшую квартиру и вздохнула с чувством облегчения, знакомым даже самым заботливым и любящим матерям: она свободна. Вот только что с этой свободой делать, она не представляла…


Дворник Сергей Иванович, степенный, средних лет человек, проснулся, как заведено, в пять утра, принял душ, тихонько, чтобы не будить жену и дочь, вскипятил себе чай на кухне, выпил, не спеша оделся, благо по летнему времени всего и было одежды что брюки да футболка, и ровно в шесть спустился во двор, зажатый двумя старыми домами, чтобы взять из сарая свой нехитрый инвентарь. Он не выспался, потому был хмур и не радовался тихому, ясному, летнему утру, когда воздух еще не испортили выхлопные газы машин, снующих днем даже здесь, в укромном уголке, образованном переплетением старинных московских Бронных улиц. Сергей Иванович зевнул. Вчера мотоцикл этого наглеца, что повадился приезжать без глушителя к дамочке из соседнего дома, два раза будил его… Он подошел к сарайчику, в котором хранил свои дворницкие принадлежности. На дужке замка висел огрызок цепи. Дворник задумчиво подергал его, подумал, что это, скорее всего, цепь, которой этот наглец приковывает свой мотоцикл к его замку, но никаких подозрений у него не возникло. Он отпер замок, достал метлу, закрыл дверь, запер ее и побрел из тесного, мрачного двора-колодца на улицу. И тут что-то необычное в расположении мусорных баков, обычно стоящих рядком в темном, всегда сыром проезде во двор, привлекло его внимание. Сергей Иванович подошел и замер: за баком лежал, скрючившись, человек. Под его головой краснела лужа загустевшей крови. Чуть в стороне валялись какие-то бумаги и, как показалось дворнику, паспорт. Сергей Иванович испуганно попятился, оглянулся, облизал языком внезапно пересохшие губы, взял себя в руки, приблизился к человеку, заставил себя прикоснуться к его лбу и отдернул руку. Лоб был ледяным. Растеряв всю свою солидность, Сергей Иванович побежал домой и стал названивать в районное отделение милиции, не заботясь о спящих домочадцах. Услышав его взволнованные слова «В нашей подворотне труп», вышла жена в халате и забросала его вопросами, но он отмахнулся и поспешил вниз встречать оперативников.

Пока стремительно разворачивалась рутинная процедура — ограждали место убийства, делали фотографии трупа, старший из двух оперативников, капитан, рыжеватый, с резким лицом, внимательно и крайне осторожно просматривал документы, одновременно задавая Сергею Ивановичу вопросы:

— Документы ты доставал?

— Эти бумаги-то?

— Ну да, документы, — с этими словами капитан положил паспорт, удостоверение и несколько сложенных вчетверо листов бумаги в прозрачный пакетик.

— Нет, что вы, товарищ капитан, разве можно… Они рядом валялись.

— Мотоциклетный шлем откуда здесь взялся?

— Так его он. Я этого парня тут не первый раз вижу. Обычно на мотоцикле приезжал… грохотал на всю округу…

— Подожди, ты уверен, что и раньше его видел?

— Конечно, уверен. Наглый такой, свой мотоцикл вон к замку на двери моей сараюшки приковывал цепью… Я ему говорю, мол, захотят увести, так мою дверь вместе с твоим мотоциклом уведут, а мне потом колготись, ищи…

— И часто он приезжал?

— Не так, чтобы очень, только последние месяца два, нет, почти три не появлялся, я было вздохнул… А вчера опять приехал…

— А где мотоцикл?

— Так увели небось, — не без легкого злорадства сообщил дворник. — Я же его предупреждал…

Но капитан своими вопросами не давал Сергею Ивановичу разговориться:

— К кому он приезжал, знаешь?

— К этой, синеглазой дамочке из шестиэтажки.

— В какой квартире она живет?

— Вот этого я не знаю…

— А этаж?

— Точно не знаю, товарищ капитан, но он всегда лифтом поднимался, наверняка четвертый или пятый.

— Синицын! — крикнул капитан. К нему подбежал молодой оперативник в гражданском: — Пойдешь со мной. И ты, — бросил капитан к дворнику.

В лифте капитан на мгновение задумался, прежде чем нажимать кнопку этажа.

— Ну что, проверим твою интуицию?

— Чего-чего? — не понял Сергей Иванович.

Но капитан не ответил и нажал на кнопку четвертого этажа.

Пока лифт ехал, дворник недовольно сопел и бормотал:

— Ну проверяйте, проверяйте, только я все, как есть, рассказал…

На лестничную площадку выходили четыре двери.

— По часовой пойдем? — спросил оперативник, указав на левую дверь и не дожидаясь согласия, двинулся к ней.

— Подожди, — остановил его капитан. — В такую рань лучше, если в форме.

Он резко и требовательно позвонил.

Довольно скоро женский голос спросил:

— Кто там?

— Милиция, — ответил капитан и приложил к глазку удостоверение. — У нас к вам есть вопрос. Можете пока не открывать, ответьте только — вчера вечером к вам некий гражданин Степан Власенко не заходил?

— Нет! А что?

— Спасибо, ничего особенного, — и капитан хотел было перейти к следующей квартире, но дверь неожиданно распахнулась, и на пороге возникла пожилая, благообразная женщина в подобии пеньюара, наброшенного на ночную рубашку, с древними бигуди на светлых, тронутых сединой волосах и тонкими, бледными губами.

— Кто-то ломился к Елагиной, а она не пускала. И этот хулиган кричал на весь подъезд всякие непристойности. Вы не поверите, — сказала она доверительно, — он даже грозился убить какого-то толстобрюхого.

— Толстобрюхого? — удивился младший из оперативников и переглянулся с капитаном.

— Почему вы уверены, что ломились к Елагиной? — спросил тот.

— Так вот же ее дверь напротив, — указала женщина.

— Спасибо, — кивнул капитан. — Мы к вам попозже зайдем.

— Конечно, конечно, — с готовностью отозвалась наблюдательная соседка. — У нас сроду такого не было, распоясались, надо сразу же положить этому конец. Спасибо, что приехали.

Катя и Андрей спали самым крепким, утренним сном, когда в прихожей раздался мелодичный звонок.

Они вскочили. Катя набросила халатик прямо на голое тело и побрела к входной двери. Андрей стал быстро одеваться. Позвонили снова. Катя долго и очень внимательно разглядывала в глазок удостоверение, а затем и самого капитана.

— Одну минуточку! — крикнула она непрошеным посетителям и стала отпирать дверь, оглядываясь на Андрея.

Только убедившись, что он успел одеться, она открыла дверь.

— Вы проживаете в этой квартире? — спросил капитан.

— Да.

— Ваша фамилия Елагина?

— Да.

— А имя-отчество?

— Екатерина Викторовна.

— Я могу войти, Екатерина Викторовна?

— Да, конечно, — Катя посторонилась.

Вслед за капитаном в прихожую просочился молодой оперативник в футболке и легкой куртке.

— Я не понимаю… такая рань… Что случилось?

— К вам вчера около двенадцать ночи стучался мужчина?

— А, так вы по этому поводу? Да, стучался, — ответила растерянно Катя, недоумевая, откуда это им известно, и тут же подумала, что, наверное, пожаловалась соседка, женщина малоприятная, во все встревающая. «Долго же они ехали», — мелькнула мысль.

— Садитесь, пожалуйста, — Катя подвинула стул.

Рыжий капитан из убойного отдела тяжело опустился на стул, положив перед собой стопку чистых листов бумаги, и мрачно уставился на Андрея. Настроение у него было хуже некуда: ночью он дежурил по отделению и мечтал утром отправиться домой, выспаться, и надо же, такая невезуха, даже форму не успел сменить на штатскую одежду.

— А это кто?

— Мой гость.

— Документы попрошу.

Андрей сжал зубы от возмущения, но решил не обострять ситуацию и протянул капитану свой паспорт.